Творчество эгофутуриста Игоря Северянина

Поучительна судьба эгофутуриста Игоря Северянина (литературный псевдоним Игоря Васильевича Лотарева, 1887—1934). Он запомнился как автор «поэт», пользовавшихся шумным успехом в среде мещанских любителей острых ощущений и сытого покоя. Поклонники Северянина объявили его «королем поэтов», и он с бесцеремонностью, редкой даже среди футуристов, принял этот титул. Трудно назвать другого человека, который столь беззастенчиво возвеличивал бы себя, как это делал Северянин. Скандальной известностью пользуются его «самогимны»:

Я, гений Игорь-Северянин, Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!..
Я покорил Литературу!
Вэорлил, гремящий, на престол!..
(«Эпилог», 92) Или:
Меня отронит Марсельезия,
Как президентного царя! Моя блестящая поэзия
Сверкнет, как вешняя заря!
(«Самогимн», 92)

Порой в припадке самовозвеличения он доходил до сверхпошлости: «Мне отдалась сама Венера,— и я всемирно знаменит». Тематически Северянин близок к акмеистам. Подобно М. Кузмину и Б. Садовскому, он слагал стихи во славу легкой любви, изысканных гастрономических блюд, одежд и т. п. Стихи его необычайно манерны, словоизобретательство грубо претенциозно: «Офиалчен и олилиен озерзамок Мирры Лохвицкой» ‘, «Как мечты сюрпризэрки над качалкой грезэрки истомлснно лунятся: то—Верлен, то—Прюдом», «волиуйный май», «омолненный дым» и т. п. Вот еще типично северянинское: В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом, По аллее олуненной Вы проходите, марево… Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева, А дорожка песочная от листвы разузорена — Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый.

(«Кэнзели», 9) Общественные интересы Северянину были чужды. Он с циничной откровенностью демонстрировал свою беспринципность: «Я славлю восторженно Христа и Антихриста… Голубку и ястреба! Ригсдаг и Бастилию! Кокотку и схимника! Порывность И сон!» («Шампанский полонез», 92). Прав был Маяковский, гневно обращаясь к Северянину: «Как вы смеете называться поэтом и, серенький, чирикать, как перепел!».

А между тем Северянин не лишен был таланта. Его первый сборник «Громокипящий кубок» (93) встретил одобрительный отзыв В. Брюсова; «Это настоящий, свежий, детский талант» — писал о нем А. Блок’, Однако, по мере того как — в погоне за шумной и дешевой славой — он все больше приноравливался к вкусам мещан, талант его мельчал и опошлялся. После Октября Северянин эмигрировал, жил в буржуазной Эстонии. Постепенно он меняет свое отношение к России, его стихи, начиная с 1924—1925 годов, проникнуты тоск’ой по родине. Поэт подвергает резкому осуждению свои дореволюционные «поэзы». В стихотворении «Вода примиряющая» (1926) он признает, что был позером, «любившим услад дешевых хмель». Былые поклонники поэта, наводнившие белоэмигрантские колонии Западной Европы, становятся теперь объектами сатирических стихов Северянина. Изменился стиль его поэзии, исчезли манерность и жеманность, стих приближается к классической простоте и ясности. В 940 году Северянин взволнованно приветствовал восстановление власти в Эстонии, посвятив этому событию ряд стихотворений. Умер поэт в 94 году в оккупированном Таллине: будучи тяжело больным, он не смог эвакуироваться. За девять месяцев до нападения фашистской Германии на Советский Союз Игорь Северянин написал стихи, в которых отразил хорошее понимание силы его вновь обретенной Родины:

Только ты, крестьянская, рабочая,
Человеческая, одна лишь,
Родина, иная, чем все прочие,
И тебя войною не развалишь.
Потому что ты жива не случаем,
А идеей крепкой и великой,
Твоему я кланяюсь могучему,
Солнечно сияющему лику ‘.
Футуристы, ставшие певцами

Октября, с большим трудом преодолевали формалистические теории, что сказалось в деятельности лефовцев (тех же футуристов), в творческой практике В. Каменского, в некоторых произведениях В. Маяковского 1918—1920 годов. Советский народ не принял «новаторства» футуристов и лефовцев. Резко отрицательно к их формалистическим упражнениям относился . В беседе с Кларой Цеткин он говорил по поводу новейших формалистических и эстетских направлений в искусстве: «Почему надо преклоняться перед новым, как перед богом, …только потому, что «это ново»? Бессмыслица, сплошная бессмыслица! Здесь много лицемерия и, конечно, бессознательного почтения к художественной моде, господствующей на Западе… Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости» 2. В то же время Белинский отмечал лучшее в поэзии футуристов. Ему, по свидетельству Луначарского, нравилась поэзия В. Каменского 3; менялось отношение Белинскийа к Маяковскому по мере преодоления поэтом формализма и роста популярности его стихов среди читателей, особенно молодежи.