Теория литературы: Что такое литература «третьей волны»

В этом контексте литературе «третьей волны» и ее изучению принадлежит важное место. Свобода печати, уменьшение полицейских ограничений привели к тому, что эмиграция как социально обособленный по отношению к России феномен культурной жизни перестала существовать: возвращение на родину становится для писателя-эмигранта делом личного решения. Происходят значительные перемены: «… на наших глазах агонизирует, утратив свой исторический смысл, целая ветвь отечественной культуры. Это диссидентская и эмигрантская культура, сознававшая себя альтернативной по отношению к властвовавшей тоталитарной культуре. И она действительно противостояла социалистической вриокультуре, в чем ее великая заслуга перед отечественной историей. Сложность ситуации, однако, в том, что, противостоя «вриокультуре», литература «третьей волны» оказывалась в естественном родстве со многими из тех, кто остался дома: даже идя на компромиссы, эти писатели сохраняли верность себе — своему художническому «я», своей дороге в искусстве, вступая тем самым в неоднозначные отношения с тоталитарными тенденциями общественного сознания. Да и вообще: художников надлежит разграничивать по их эстетической принадлежности, а не по месту их постоянного проживания. Скажем, есть все основания говорить о родстве реалистов А.Солженицына, Ю.Казакова и В. Шукшина, с одной стороны, и постмодернистов В.Аксенова, Саши Соколова и Венедикта Ерофеева, с другой.

Писатели «третьей волны», оказавшись за рубежом, не пошли путями, принципиально отличающимися от тех дорог, которые прокладывали оставшиеся дома. И железный занавес к этому времени порядком проржавел, и эстетическая ситуация как дома, так и «за бугром» переживалась писателями примерно одинаково. Соответственно — вынужденная разлука с родиной была не такой длительной и — главное — не такой устрашающе безнадежной, как у эмигрантов предыдущих поколений.

Но при всем этом судьба литераторов «третьей волны» оказалась нелегкой. Дело не только в том, что горек хлеб изгнания, но и в том, что на родине изгнанников, как уже говорилось, или замалчивали, или клеветали на них (как, например, на А.Солженицына). В этом виноваты не только тогдашние власти, но и каждый из нас, общество в целом, ибо мы все это допускали — по недомыслию, по боязни, по равнодушию…

В 1991 году применительно к «песнопевцу-блатарю» было сказано: «…Высоцкий знал, что нас ждет долгий путь прозрения, очищения и покаяния. Так оно и получилось. О необходимости покаяния убедительно говорят А.Солженицын и С.Алексиевич. Разумеется, дело это — сугубо личное, однако нам, вчерашним советским людям, нужно объединить свои усилия, чтобы пусть с опозданием, но попытаться устранить несправедливость, допущенную по отношению к большой группе писателей-соотечественников. Покаяние — это прежде всего процесс, это деятельность. С этой точки зрения, человек — всегда в пути. И если он останавливается, то лишь затем, чтобы оглянуться на пройденное, огорчиться упущенному и продолжать нелегкое восхождение.

Мы все, если воспользоваться словами Б. Пастернака, «у времени в плену» — и писатели, и читатели (в том числе и исследователи-специалисты). Зависимые от времени, мы зависим и друг от друга. Русская литература, по-прежнему единая и неделимая, в пути, и задача критиков, литературоведов, шире — филологов — в том, чтобы поспевать за этим движением.