Сочинение на тему: О лирике Пушкина

О лирике Пушкина говорить трудно. Как объединить вместе несколько сот таких разных во всех отношениях стихотворений? Стихотворений, объединяемых, кажется, лишь одним именем автора Пушкина? Решить эту задачу помогает сам Пушкин. Есть у него произведения, дающие своеобразный ключ к многообразию его лирики, неизменно сопровождавшей его на протяжении его жизненного и творческого пути. Одно из них новелла «Египетские ночи» (1835). В ней русский поэт Чарский дает приезжему гастролеруитальянцу тему для стихотворной импровизации: «Поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением». Чарский тяжело переживает мучительную зависимость от читателей, требующих, чтобы поэзия поучала и воспитывала их, и желает найти поддержку в своих сомнениях у итальянского импровизатора. В стихотворении, произнесенном итальянцем, поэт объясняет бесцельность, с точки

зрения толпы, своей деятельности тем,
… что ветру и орлу.
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт, как
Аквилон,
Что хочет, то и носит он…

И далее итальянец говорит о «быстроте впечатлений», которые производит на поэта окружающий мир. Такое же понимание деятельности поэта содержится в стихотворении

«Эхо» (1831 год). Всякое впечатление бытия порождает в творческом

сознании поэта «отклик», «ответ»:

Тебе ж нет отзыва… Таков ты и поэт! заканчивает Пушкин стихотворение, уподобляя поэталирика эху. Что поэт здесь имеется в виду лирический, ясно из перечисления «впечатлений»: охота на зверя, гром, пение девы, буря и водные валы, сельские пастухи все это темы для лирика и, отметим, с известной точки зрения, темы весьма мелкие. Ведь здесь нет ни политики, ни морали того, что бы воспитывало, в недостатке чего упрекали Пушкина и критики декабристы, и критики охранители, а после смерти поэта и революционные демократы, особенно Писарев. Лирическая стихия пронизывает все крупные стихотворные формы Пушкина, поэтому и «Руслан и Людмила», и «Евгений Онегин», и «Домик в Коломне» вызывали упреки в болтовне, отсутствии связи прекрасных картин, отсутствии общей мысли. Но есть и лирика, тем более пушкинская. Все

проявления жизни равны перед поэтом и равно достойны стать предметом его лирического шедевра.

В этом смысл прекрасной фразы из 5й статьи Белинского о Пушкина: «Общий колорит поэзии Пушкина и в особенности лирической внутренняя красота человека и лелеющая душу гуманность». Последнее слово в обыденной речи часто понимают мелко: как доброе, милосердножалостливое отношение к человеку. Это верно, но за что?

почему? Вот определение гуманности из новейшего философского словаря: «гармоническое развитие свойственных человеку ценностных способностей чувства и разума», «высшее культурное и нравственное развитие» их «в эстетически законченную форму». Т.е. гуманность это красота, формула Белинского тафталогична, красота оказала лелеющее действие на душу критика демократа. И он прав и глубок в своем определении: ценностные способности чувства и разума поэта вот источник многообразия пушкинской лирики, уникальная способность Пушкина самый ничтожный и низкий предмет возвести в перл создания.

Я считаю, что разговор о лирике Пушкина по «темам»: тема дружбы, тема свободы и т.д. неплодотворен, ибо он обязательно избирателен. При тематическом подходе полнота пушкинской личности, беззаконная свобода, с которой он переходил от темы к теме, пропадают. этом же свидетельствует и применение к Пушкину понятия «лирический герой». Если понимать под этим литературоведческий термин, то в лирике Пушкина лирического героя нет. Лирический герой предполагает наличие в лирике поэта единства авторского сознания, его сосредоточенность на определенном круге проблем, настроений и т.п. Но главное, что личность не только субъект, но и объект произведения, его тема. Для Пушкина лирика, такая сосредоточенность на теме собственного Я не характерна, в отличие от Тютчева, Фета и особенно Лермонтова. Для Пушкина его собственное

Я одна из тем, одно из проявлений равноценного во всех своих

направлениях мира. Сказать, каков был человек, написавший «Поэт!» («Поэт! не дорожи любовию народной»), «К вельможе», «Бесы», «Элегию» («безумных лет угасшее веселье»), «Ответ Анониму» «Миг вожделенный настал» (берем подряд стихи 1830 года), на основании содержания этих стихов невозможно, ибо здесь не видно единства личности. Точнее, оно есть, но самое общее носитель творческого сознания, субъектная призма, обладатель «магического кристалла», или вот еще пушкинская формула: «Все волновало нежный ум». Зато у Лермонтова, Блока, дореволюционного Маяковского единый

лирический герой проявлен вполне определенно.

Анализ одного стихотворения, выбранного из множества, начинается с обоснования этого выбора. Трудно поверить современному школьнику или абитуриенту, заявляющему: «Мое любимое стихотворение Пушкина «К Чаадаеву» и начинающему его «анализировать». Поэтому мы предложим в качестве образца анализа «взрослое» стихотворение Пушкина, о котором вряд ли упоминают в школе, но для такого анализа важно, чтобы выбравшая лирическая миниатюра «говорила» уму и сердцу интерпретатора, ведь индивидуальность проявляется прежде всего в непосредстаенном отношении.

В 30е годы Пушкин мало печатал стихотворений, выходил к читателю как прозаик, драматург, историк, журналист и критик. Лирика этого

времени стала известна лишь после смерти поэта. Осталось в рукописях и стихотворение, начинающееся строкой «Не дорого ценю я громкие права» и имеющее взятый Пушкиным в скобки заголовок «Из Пиндемонти». Пиндемонти современный Пушкину итальянский поэт, и заголовок указывает, что стихотворение или его основные идеи заимствованы. Но исследователи не нашли у Пиндемонти ничего подобного пушкинской миниатюре. Выходит, что поэт, даже не собираясь публиковать стихотворение, даже в рукописи, для себя стремился замаскировать, ослабить свое авторство, отвести его от себя хоть частично, настолько необычно и содержание стихотворения. О чем же оно? О свободе, но понимание ее вовсе не такое, как в вольнолюбивых стихах 15летней давности. Там свобода прежде всего политическая. «Из Пиндемонти» даже сейчас поражает откровенностыо проповедуемой в нем полной аполитичности и поэта и человека. И выясняется удивительная вещь: как современно звучит стихотворение далекого 1836 года в наших нынешних перестройках и потрясениях! Пушкин начинает с отрицания ценности Декларации прав человека, от которой и сейчас в нашей стране продолжает «не одна кружиться голова». Поэта абсолютно не соблазняет власть как самодержавная, так и парламентскодемократическая. И даже свобода слова вызывает лишь презрительную насмешку: «печать морочит слухов». Тогдашняя цензура вряд ли разрешила стихотворение. Стихотворение редко упоминалось и в массовых пушкиноведческих

изданиях при Советской власти. Итак, свобода от политики, от властей, от народа, от средств массовой информации. «Иные, лучшие мне дороги права; (Иная, лучшая

потребна мне свобода». Какая же?

Свобода честного человека. Такой человек эгоистичен, он желает «себе

лишь одному Служить и угождать», своим прихотям. Этот желанный,

но так и не обретенный поэтом идеал жизни пронизывает все мысли Пушкина в последние годы жизни. Но каковы же эти «прихоти»? А вот в нихто и светит нам «лелеющая душу гуманность» нашего национального гения. Служить себе, по мысли Пушкина, значит лелеять в себе частицу эстетического идеала, искру божественной красоты. Для этого поэт, никогда не покидавший пределов отечества, требует свободы передвижения («скитаться здесь и там»), чтобы иметь возможность все время, всю жизнь наслаждаться красотами природы и умиляться творениями искусства. «Вот счастье! вот права…» обрываетон последнюю строчку. Написанное 6стопным ямбом с парной рифмовкой («александрийским» стихом) стихотворение публицистично. В нем много высокой общественно политической лексики, но в контексте иронически сниженных, почти бранных речений (сладкая участь, морочить слухов, чуткая цензура, балагур, ливрея, гнуть шею) она получает безусловно отрицательную оценочную окраску, которую

замыкает известная гамлетовская формула: «Слова, слова, слова».

Поэтому традиция гражданской лирики, политической сатиры, к которой тяготеет стихотворение в жанровом отношении, фактически отрицается Пушкиным как в ее декабристском (Рылеев, Кюхельбекер), так и последекабрьском («Дума» Лермонтова) в вариантах. Тем не менее ораторское начало этой поэзии играет решающую роль в

синтаксическом строе «Из Пиндемонти»: вторая «позитивная» часть стихотворения открывается стихотворными переносами анжамбманами: Никому /Отчета не давать…; самому/ Служить и угождать; для власти, для ливреи/Не гнуть… В стихотворении наглядно проявляется важнейшая черта стилистики позднего Пушкина: соединение высокого и низкого, но не как смесь, а синтез этих начал в новое качество пушкинского стиля так удивил его современников.