Сказка и сказочная фантастика Щедрина

Сказка и сказочная фантастика всегда были близки творчеству сатирика. Он пользовался ими и в «Истории одного города» («Органчик», градоначальник с фаршированной головой), и в «Современной идиллии» («Сказка о ретивом начальнике»), и в цикле очерков «За рубежом» («Торжествующая свинья, или разговор свиньи с правдою»), и в «Сатирах в прозе». Народные русские сказки привлекали писателя своей жизненной правдой, лукавым юмором, всегдашним осуждением зла, несправедливости, тупости, предательства, трусости, лени, прославлением добра, благородства, ума, верности, мужества, трудолюбия, злой насмешкой над угнетателями, сочувствием и любовью к угнетённым. В фантастических, сказочных образах народ отражал явления реальной действительности, и это делало сказки родственными таланту Щедрина.

Всего писателем было создано более 30 сказок, и подавляющее большинство из них — в 80-е годы. Это не случайно:

[smszamok]

в 80-е годы неслыханно усилился цензурный гнёт, самодержавие беспощадно расправлялось с революционными организациями, градом преследований обрушилось на передовую литературу. В апреле 1884 г. был закрыт лучший журнал эпохи — «Отечественные записки», во главе которого Щедрин стоял много лет. У писателя, по его словам, «отняли, скомкали и запечатали душу». В эту эпоху «разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции» (В. И. Ленин) жить было трудно, писать — почти невозможно. Но реакционерам не удалось заглушить голос великого сатирика. Верный революционному долгу, Щедрин продолжал служить тем идеям, борьбе за которые он отдал всю свою жизнь. «Я так себя дисциплинировал,— писал он,— что, кажется, и умереть себе не позволю, не отработавшись».

В эти годы небывалого разгула реакции Щедрин и создал большинство своих гениальных сказок. Угнетатели жадны и злы, тупы и ленивы, неблагодарны и трусливы, народ бескорыстен и добр, находчив и трудолюбив, отзывчив и смел. Но на наглость и жестокость угнетателей он отвечает не возмущением и протестом, а терпением и покорностью. С горькой иронией рассказывает сатирик о том, как «громаднейший мужичина» безропотно трудился на генералов. «И зачал он перед ними действовать. Полез сперва-наперво на дерево и нарвал генералам по десятку самых спелых яблоков, а себе взял одно, кислое. Потом покопался в земле — и добыл оттуда картофелю; потом взял два куска дерева, потёр их друг об дружку ■—и извлёк огонь. Потом из собственных волос сделал силок и поймал рябчика. Наконец, развёл огонь и напёк столько разной провизии, что генералам даже пришло на мысль: не дать ли и тунеядцу частичку?»

«Однако,— с уничтожающим презрением заканчивает Щедрин сказку,— и об мужике не забыли; выслали ему рюмку водки да пятак серебра: веселись, мужичина!»

«Повестью о том, как один мужик двух генералов прокормил» Щедрин воспитывал ненависть к тунеядцам и эксплуататорам, бросающим народу жалкие подачки. Но в этой ранней своей сказке писатель осмеял не только паразитизм господствующих классов. Революционный демократ, единомышленник Чернышевского, Добролюбова и Некрасова, он как бы обращался к народу с тем же вопросом, с каким к народу обращался Некрасов:

Чем хуже был бы твой удел, Когда б ты менее терпел? С горечью и болью говорил Щедрин о долготерпении народа и его покорности угнетателям, о том, что по приказу генералов мужик свил верёвку и «этой верёвкой генералы привязали мужичину к дереву, чтоб не убёг». Гневное обличение дармоедов-эксплуататоров, осуждение народной пассивности и покорности, призыв к тому, чтобы народ сбросил со своих плеч угнетателей, уничтожил несправедливый и бесчеловечный строй,— таков идейный смысл «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил».

Сказка Щедрина была высоко оценена передовыми современниками писателя. Восхищённый ею, Герцен в одном из писем к Огарёву спрашивал своего друга. «Читал ли ты «Историю двух генералов»? Образ Коняги — символ порабощенной родины и истерзанного угнетателями народа. «Целая масса живёт в нём, неумирающая, нерасчленимая и неистребимая». Жизнь народа — непрерывный каторжный труд. «Нет конца работе! Работой исчерпывается весь смысл его существования». Бремя невыносимой подневольной работы превращает труд в проклятие, в «ноющую боль», лишает жизнь радости. «Для всех поле—раздолье, поэзия, простор; для Коняги оно — кабала… Для всех природа — мать, для него одного она — бич и истязание».

Трудом Коняги живут «пустоплясы»: «Коняге — солома, а Пустоплясу — овёс». «Пустоплясам» нет никакого дела до народа, им нужен лишь его труд, нужна его жизнь, «способная выносить иго работы». «Пустоплясы» могут только вести праздную болтовню о причинах несокрушимости и бессмертия Коняги. Выражая мысли либералов о народе, первый из «пустоплясов» объясняет живучесть Коняги его смирением и покорностью. «Понял он, что уши выше лба не растут, что плетью обуха не перешибёшь». Второй «пустопляс», повторяя славянофильские бредни о народе, объясняет несокрушимость Коняги тем, что «он в себе жизнь духа и дух жизни носит!» Третий «пустопляс», подобно реакционным народникам 80-х годов, причину неуязвимости Коняги видит в том, «что он «настоящий труд» для себя нашёл». Четвёртый же («должно быть, прямо с конюшни от кабатчика») в духе кулацко-буржуаз-ных толков о народе говорит:

«Оттого нельзя Конягу донять», что он «к своей юдоли при-вышен» и нуждается только в том, чтобы его постоянно взбадривали кнутом.

С ненавистью и презрением нарисованы Щедриным образы «пустоплясов» — врагов народа, с горячим сочувствием и любовью— образы мужика и Коняги. Со страстной тоской писатель призывал то время, когда народ освободит себя и свою родину.

В те годы, когда Щедрин создал свою скорбную сказку, рабочий класс России только начинал складываться в самостоятельную политическую силу, способную стать во главе всего трудо» вого народа. Великую освободительную силу рабочего класса писатель ещё не мог предугадать, но вера в силы народа, в свободное будущее своей родины ни на миг не покидала Щедрина. «Из века в век цепенеет грозная, неподвижная громада полей, словно силу сказочную в плену у себя сторожит. Кто освободит эту силу из плена? Кто вызовет её на свет?

Близка по теме к сказке «Коняга» сказка «Соседи» (1885). В ней изображены два соседа: Иван Богатый и Иван Бедный. Иван Богатый, который «сам ценностей не производил, но о распределении богатств очень благородно-мыслил», напоминает «пустоплясов», а Иван Бедный, который «о распределении богатств совсем не мыслил (недосужно ему было), но, взамен того, производил ценности», напоминает собой задавленных нуждой тружеников из других сказок писателя. Жизнь Ивана Богатого — сплошной праздник, жизнь Ивана Бедного — непрерывный мучительный труд, награда за который — пустые щи. Сказка ставит вопрос: почему бездельники в роскоши живут, а труженики никак из нужды не выбьются? Ответ на этот вопрос содержится в словах деревенского мудреца Ивана Простофили: «Оттого, что в планту так значится… И сколько вы промеж себя ни калякайте, сколько ни раскидывайте умом — ничего не выдумаете, покуда в оном планту так значится». Как и другие сказки, «Соседи» содержали в себе призыв — уничтожить (переписать) «плант», свергнуть эксплуататорский строй, изменить «хитрую-механику» несправедливого общественного устройства.

Щедрин видел пробуждение политического сознания у трудящегося крестьянства, понимал всемирно-историческое значение-того процесса, который В. И. Ленин назвал «пробуждением человека в Коняге».

Сказки гениального сатирика, как и все его произведения, были проникнуты любовью и сочувствием к народу, глубоким оптимизмом, верой в то, что народ упорной борьбой завоюет себе счастливую долю. И это хорошо чувствовали широкие круги читателей, до которых, несмотря на цензурные преследования, всё же доходили произведения Щедрина.

Так, уже после смерти писателя группа тифлисских рабочих писала его вдове: «В особенности нам нравятся рассказы «Путём-дорогою», где мы видим родственных себе рабочих, горемык безвинных: «Коняга», «Соседи», «Христова ночь», «Карась-идеалист» и др. Кто не полюбит эти сказки, кто не поймёт, что автор их любил и жалел простой народ? Он знал и чувствовал наше горе и видел, что мы всю жизнь проводим в тяжёлом, беспросветном труде, не пользуясь плодами его».

Презрением, гневным издевательским смехом карал Щедрин и трусливых обывателей, думавших только о спасении собственной шкуры, о личном самосохранении.

Такой трусливый обыватель выведен им в сказке «Премудрый пескарь» (1883). Бесполезное, «распостылое» существование этого «просвещённого, умеренно-либерального» обывателя наполнено вечным страхом и испугом. «Он жил и дрожал — только и всего». Никаких радостей трусливый обыватель не знал, никого не обогрел и не защитил, никому ни доброго совета не подал, ни доброго слова не сказал. «И прожил премудрый пескарь таким родом с лишком сто лет. Всё дрожал, всё дрожал. Ни друзей у него, ни родных; ни он к кому, ни к нему кто… только дрожит да одну думу думает: слава богу! кажется, жив!» О борьбе и протесте пескарь, забившийся в свою тёмную и тесную нору, никогда не помышлял, и даже когда перед смертью ему захотелось зылезть из норы, то едва он подумал об этом, как вновь испугался. «И начал, дрожа помирать. Жил — дрожал, и умирал — дрожал». Писатель зло осмеивает трусливую «мудрость» пескаря, который, «дрожа, победы и одоления одерживал», его бесславную, жалкую жизнь и, обращаясь к читателю, восклицает: «Неправильно полагают те, кто думают, что лишь те пескари могут считаться достойными гражданами, кои, обезумев от страха, сидят в норах и дрожат. Нет, это не граждане, а по меньшей мере бесполезные пескари».

Гневное осуждение трусливого и никчёмного существования, призыв к гражданскому мужеству и революционному действию были особенно важны и своевременны в эпоху реакции.

В самую глухую и тяжёлую пору жизни России, когда «всё кругом изменяло и предательствовало», Салтыков-Щедрин своими сказками продолжал делать великое революционное дело, твёрдо уверенный, что господство реакции не вечно, что придёт время, «когда исчезнут… все неправды, коварства и насилия».

[/smszamok]

Как герой его сказки «Приключение с Крамольниковым», он горячо и страстно был предан своей стране и все силы своего гениального ума и большого сердца отдал борьбе за освобождение угнетённых «от тех посрамлений, которые наслоили на них века подъяремной неволи… В этом собственно и заключалась задача всей его деятельности».