Рецензия по материалам международной научной конференции «Зарубежная русская литература»

Зарубежная русская литература есть временно отведенный в сторону поток общерусской литературы, который — придет время — вольется в общее русло этой литературы». Гл. Струве. Предлагаемая читателю рецензия сложилась на основе материалов международной научной конференции, которая и была организована Самарской городской администрацией, Самарским государственным университетом и Самарским педагогическим университетом (тогда еще — педагогическим институтом). Значительную помощь оказала Самарская областная научная библиотека, которая не только предоставила помещение для заседаний, но и организовала выставку литературы по теме конференции: «Литература «третьей волны» русской эмиграции». Следует напомнить, что годом раньше в помещении той же библиотеки проходила конференция, посвященная творчеству В. Аксенова, организованная городской администрацией и кафедрой русской и зарубежной литературы Самарского государственного университета. И в тот раз библиотека не только предоставила помещение, но и организовала выставку литературы. Конференция 1993 года и явилась тем зерном, из которого выросла конференция «Литература «третьей волны» русской эмиграции». Последняя была гораздо более представительной: в ней приняли участие филологи из Белграда (Югославия), Кельна (ФРГ), Воронежа, Иванова, Москвы, Перми, Санкт-Петербурга, Самары и Томска.

Конференция вызвала значительный интерес читающей публики. Этому в немалой степени способствовало активное участие в ее работе В. Аксенова, В. Войновича, Евг. Попова, а также Б. Сарнова, известного критика и литературоведа. И средства массовой информации проявили благожелательное внимание и к конференции в целом, и к отдельным ее участникам (к В. Аксенову и В. Войновичу — прежде всего). Вместе с тем совершенно естественно возникает вопрос: «А не является ли надуманным разговор о писательских судьбах внутри «третьей волны»? В самом деле — что тут обсуждать? Вот они — Аксенов и Войнович! И в эмиграцию они уехали сложившимися писателями, и их изгнание оказалось лишенным той трагической бесповоротности, какая выпала на долю Ив. Бунина и З. Гиппиус, Ив. Шмелева и Б. Зайцева, А. Ремизова и В. Набокова. И вообще все вроде бы ясно: ну, побыли литераторы сколько-то лет за рубежом и вернулись к читателям, которые своих писателей не забыли.

Достаточно отчетливо выразилась такая точка зрения в заметке о конференции в «Комсольской правде»: «…велись оживленные дебаты о принадлежности писателей-эмигрантов к русской литературе. В итоге мощный литературоведческий корпус, возглавляемый критиком Бенедиктом Сарновым, пришел к трогательному выводу, что русская литература едина, разделить ее на «нашу» и «эмигрантскую» не удастся». Иронически выстроенная цепочка («оживленные дебаты» — «мощный литературоведческий корпус» — «трогательный вывод») хорошо подчеркивает сомнение журналиста в серьезности, значительности и, значит, правомерности проблемы, собравшей участников конференции.

Между тем здесь далеко не все так просто и самоочевидно, как это может показаться на первый взгляд. Начать с того, что проблема литературной эмиграции — это не только русская проблема. Конечно, у нас у всех на памяти А. Герцен, Н. Огарев, С. Степняк—Кравчинский, но не мешало бы вспомнить исход группы французских писателей в эпоху наполеоновских войн. В ХХ веке феномен исхода приобрел поистине глобальное значение: немецкие писатели, покинувшие Германию, где к власти пришел Гитлер; испанские писатели, уехавшие из страны, когда в результате гражданской войны победил генерал Франко; наконец, русские писатели после 1917 года трижды отправлялись за рубеж.

Побудительные причины, конкретные мотивировки и обстоятельства были разные, но проблема для уехавших возникала одна и та же — как сжиться с чужой страной, с чужим языком, с другими обычаями и иным бытовым укладом — коротко говоря, как выжить, попытавшись вписаться в контекст дистанцированной по отношению к тебе культуры. Вряд ли есть нужда распространяться о том, насколько насущна эта проблема для писателя, который, в отличие, скажем, от художника и музыканта, имеет дело с языком как материалом своего искусства. Варианты здесь самые разные. Лотарингский выходец Шамиссо стал одним из основоположников немецкого романтизма. Родившийся на Украине поляк Коженевский превратился в известного английского прозаика Джозефа Конрада. В. Набоков по праву считается русским и американским классиком. Нобелевский лауреат И. Бродский, оказавшись в эмиграции, статьи и эссе стал писать по-английски, тогда как Ив. Бунин, прожив свыше тридцати лет во Франции, писал только по-русски.

Есть еще одна грань этой проблемы. Литературные направления в ХVIII-ХХ столетиях выходят за рамки национальных литератур, становятся всемирным достоянием, принадлежностью мировой литературы. Это особенно заметно в ХХ веке: мы ходим в кино, слушаем радио, сидим у телевизора, а к тому же по старинке бываем в театрах, посещаем концерты, художественные выставки, читаем книги, газеты и журналы. Наш национальный культурный опыт перестает быть только национальным. Тут-то и возникает ситуация перекрещивающихся влияний, складываются новые формы всемирного единства национальных сознаний, национальных литератур.

И нельзя не согласиться с Эрнстом Неизвестным, который 10 августа 1994 года в беседе с Владиславом Листьевым сказал, что культура — не колбаса, которую можно разрезать на заокеанскую и континентальную. Сказано — что и говорить! — хорошо, однако мысль не новая, если учесть, что применительно к художественной литературе еще в январе 1827 года Гете писал: «Я убежден, что формируется мировая литература и что все нации тяготеют к этому и потому предпримут дружеские акции» (Прим.1). Для Гете это означало свободное взаимосоотнесение общего и единичного, интернационального и национального. В том же 1827 году он сказал Эккерману: «Национальная литература сейчас мало что значит, на очереди эпоха всемирной литературы, и каждый должен содействовать скорейшему ее наступлению. Но и при полном признании иноземного нам не гоже застревать на чем-нибудь выдающемся и почитать его за образец»(Прим.2).

Однако «дружеские акции», которые Гете ожидал от национальных литератур, время от времени наталкивались на цензурные и собственно полицейские ограничения по отношению к тем, кого считали инакомыслящими. Возвращаясь к печальному опыту нашей страны, следует напомнить, что после революции 1905 года в эмиграцию на несколько лет были вынуждены отправиться К. Бальмонт и М. Горький, которым угрожали судебные преследования; после 1917 года за рубежом оказалась значительная (не только количественно, но и качественно) часть русских писателей.