Развитие литературы: Романтизм в творчестве писателей периода «оттепели»

Менялись идеи и мифологемы. Скажем, в начале идея Романтики и идея интересной работы (за которую даже не жалко жизнь отдать) совпадали. Потом они вступили в острую борьбу — романтика перекочевала в пространство досуга: дым костра, горы, байдарки, любовь — все во время отпусков. Подвигом стало повседневное честное исполнение обязанностей: подвиг — не стать преступником, хорошо учиться, стать образованным, культурным человеком. В 1966 году литературовед Г.Ленобль писал, что «…наивысший художественный подвиг и наивысшая художественная радость — создать средствами искусства образ партии. К этому шестидесятники не были готовы.

Правда, которую искали шестидесятники, не существовала в советской реальности. Невозможно оказалось совместить революционно-романтический порыв с пятилетним планом. Свобода, воля стали ассоциироватсья только с творчеством. «Нелепо требовать от партии распустить колхозы (никто и не требовал этого), но можно настаивать на своем праве писать верлибром. Естественно, общественный протест выливался в эстетические формы — других не было. Свобода творчества казалась реальной свободой. И вновь самыми большими революционерами оказались художники-нонконформисты, «формалисты». Парадоксально, что на Западе авангардисты чаще всего были коммунистами, в Союзе они преследовались самой мощной политической партией, которая считала себя самой что ни на есть коммунистической.

«Шестидесятники», та часть, которая продолжала вести поиски нового содержания в новых формах, превращались в элиту, в богему. Ее конфликт с советской властью был вызван, в основном, эстетическими причинами, коренящимися в консерватизме общественного вкуса. «Смена моделей социалистического общества была слишком поверхностной, чтобы затронуть такие глубинные структуры, как эстетические принципы. В стране по-прежнему строился коммунизм, и искусство должно было работать на стройке (хотя бы разрушая старое).

Ситуация особо обострилась с 1964 года, после снятия Н.С. Хрущева. Он все-таки был «западником» и где-то мог сочувствовать «шестидесятникам». С этого момента к обвинениям в формализме прибавилс приговор: «…обескровленность отрывом от внутренних сил народной жизни. Брежневская эпоха, эпоха застоя, была для шестидесятников тяжелым испытанием. Медленно, но неуклонно шел разворот страны к старой системе тотальной лжи: сталинские преступления превращались в «отдельные нарушения социалистической законности». Вновь начались громкие открытые судебные процессы. Характерно, что чаще всего обвиняемыми становились творческие интеллигенты. В 1965 году арестовали Ю. Даниэля и А.Синявского. «Шестидесятников» перестали печатать, они уходили в подполье в прямом и в переносном смысле. Активизировалась деятельность самиздата. Их стихи и проза передавались в машинописных экземплярах из рук в руки. В это время бардовская песня, не требующая особых приспособлений и больших эстрад, становится чуть ли не самым массовым видом творчества, распространяемым на магнитофонных катушках. Поэзия уходит с эстрады на кухню, в подворотню, на туристский привал. Там хэмингуэевский стиль сливается с блатным — появляется феномен В. Высоцкого.

Резко меняются архетипы «шестидесятников» и прежде всего отношение к романтике: «На безопасном расстоянии, маскируясь под обыкновенного культработника,… вроде колбасится за ними распроклятая Романтика, а может, это просто была пыль. Суровый, но радостный революционный пафос заменяется иронией, которой подвержено все, в том числе и они сами, и их идеи. Все чаще герои уходят в другие времена, в другое пространство, возрастает доля научно-популярной фантастической литературы, возникают исторические и псевдоисторические произведения. Неизменным остается хронотоп Дороги, Пути, столь важный для всей русской литературы: гоголевская Русь-Тройка, лермонтовское «сквозь туман кремнистый путь блестит», «Дорогу дорогам» Маяковского и т. д. Дорога присутствовала в творчестве «шестидесятников» всегда, в этот период она часто становится собственно целью. Ехать, мчаться: может быть, удастся убежать от реальности, от себя.

В 1968 году Брежнев вводит советские танки в Прагу. Для шестидесятников это — трагедия. Они оказываются перед последней чертой. Уход в чистое творчество в этой ситуации невозможен. Возникает коллизия «…сознания, «обреченного» постоянно колебаться между двумя рядами ценностей, ценностей, которые признает за свои официальная идеология, и ценностей, которые этой идеологии не соответствуют или прямо ей противоречат»(32). Эта коллизия должна быть разрешена сознательным выбором. Часть «шестидесятников» превращается в диссидентов и оказывается в тюрьме, в «психушке», а потом — за границей; часть уходит в «глубокое» подполье и осваивает эзопов язык; часть пытается найти общий язык с властью и платит дорогую цену — теряет самобытность и любовь своих бывших поклонников. Многие из них отправляют на Запад вначале свои произведения, затем уезжают сами, не все, кстати, добровольно: «…эмиграция, может быть, вызвала колоссальное растяжение времени для нашего поколения… Может быть, для нас эмиграция — это какой-то своеобразный финт, чтобы заставить еще раз о себе поговорить?

Мифология «шестидесятников» опирается на три кита: Революция, Романтика, Дорога. Два первых в конце шестидесятых изменяют свою физиономию. Революция превращается в метод творчества, они становятся первыми советскими авангардистами послевоенного времени, революционно преобразующими реальность. Полинявший ореол Романтики, высмеянной ими же, не мешает сохранять ей верность до сих пор. А вот Дорога заняла теперь ведущее место в их системе мифов и ценностей. Генетически, может быть, это связано с тем, что у них долго не было дома, что дом, уют для них — синоним самого ненавистного понятия — мещанства. Традиционно — это вечный путь поисков самого себя, путь к себе. Метафорично — это предназначено им судьбой, роком; она и увела их за границу.

Они не по своей воле покинули Родину. С другой стороны, они и там продолжают оставаться русскими писателями, людьми русской культуры, большую часть которой они, кстати, сохранили и вернули нам сейчас. И вновь получается перевертыш: «шестидесятники», оставшиеся дома, вынуждены были уйти, если так можно определить, в «духовную эмиграцию» (не все, конечно); те, кто эмигрировал за границу, входили в пространство русской культуры, скрытое от них и от нас долгие годы. И для всех близкими остаются слова поэта: