Принципы исторического синтеза

Принципы исторического синтеза, исторического обобщения, выдвинутые Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобосом, несостоятельны в научном отношении. Ученые предложили «сортировать» добытые из документов факты по признаку однородности в хронологическом порядке 50. Для этого они разработали определенную схему, конечный смысл которой состоял в том, чтобы сложить в серии, ряды однородные факты. Таким образом будет написана история искусств, религии, военная, экономическая история, история политических учреждений и др. Приверженец таких взглядов Л. Альфан писал: «Достаточно отдаться, так сказать, в распоряжение документов, читая их один за другим в таком виде, как они дошли до нас, для того, чтобы цепь событий восстановилась почти автоматически» я.

Профессор Сорбонны Л. Февр назвал этот способ упорядочения

[smszamok]

исторического материала системой старого бабушкиного комода, где на одной полке лежит экономика, на другой — история военная, на третьей — политическая и т. д., выстроенные от начальной даты до конечной. Все эти истории строго распределены, никак не взаимодействуют и не помогают осознанию ни глубинного смысла каждой из них, ни исторического процесса в целом.

Однако Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос считали, что всеобщую историю написать можно. Для этого «опытные работники должны скомбинировать» отдельные истории (искусств, религии и т. д.) «в общие построения». Впрочем, понимая, сколь зыбкий принцип синтезирования предлагается ими, они признали, что «история еще не достигла научной классификации целого…» 52. Такое понимание проблем исторического синтеза, обобщения обусловило слабость и научную несостоятельность понимания исторической закономерности. А это, в свою очередь, обусловило и слабость концепции Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобосэ в вопросах о значимости исторических уроков, исторической причинности.

Для них неоспоримым был принцип: «После того, значит по причине того». Вот пример, характеризующий понимание ими исторической причинности. «Причиной смерти короля Генриха II был удар копья графа Монтгомери, смерть короля была причиной захвата власти Гизами, послужившего в свою очередь причиной восстания протестантов» 53.

Итак, причины единичных фактов — сознательные действия людей. Причины же общих фактов, общих явлений можно постичь, полагают ученые, если «добраться до реальных конкретных центров, которыми всегда служат думающие и действующие люди… Только там соединяются различные роды деятельности, разделяемые путем абстракции в языке. Их взаимодействие должно, следовательно, объясняться какой-нибудь господствующей чертой человеческой природы или положения этих людей, отражающейся во всех различных проявлениях человеческой деятельности» 54. Таким образом, историческая личность определяется учеными как причина и единичных и общих событий, т. е. социальных преобразований; в центр исторического процесса и исторического творчества выдвигается человек.

Выдвижение традиционной историографией на первый план в истории сознательной деятельности человека, толкование социальных преобразований как выражения его творческого духа означало одновременно привлечение внимания исследователей к политическому аспекту истории.

Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос признавали, что между различного рода деятельностью народа существует «солидарность». Как же показать эту «солидарность» историку? Как возвыситься над грудой собранных фактов? Историки отвергли объяснение эволюции человеческого общества как направляемое богом к определенной цели, философию истории Гегеля, теорию прогресса, попытки применения к объяснению истории методов естестр^нных наук, марксизм.

Экономическое объяснение истории казалось Ш. Сеньобосу слишком узким. Не оправданно выдвигать на особое место «серию» экономических фактов, она равноценна серии других «фактов» и даже находится на заднем плане, считал он. «Форма — их (людей. — Л. Т.) интеллектуальной, частной и политической жизни, — писал Ш. Сеньобос, — приводит их к той или другой форме экономической жизни» 55.

Таким образом, мы имеем дело с историей, которая возводила отказ от познания закономерностей исторического развития в принцип. Описание особенного и единичного объявлялось ею единственной целью исторической науки. Отрицание объективной закономерности приводило к отрицанию необходимости объективного критерия отбора и систематизации исторических фактов. Ведущей нитью повествования часто оказывалась хронология, простое перечисление и описание фактов без малейшей попытки раскрыт/ их сущность, взаимосвязь, взаимозависимость.

Современные историки решительно отвергают абстрактный схематизм, подчеркивая огромную важность изучения исторических фактов; они учитывают, что историческая действительность представляет собой единство общего и единичного, необходимого и случайного, поэтому историческая наука, давая конкретное отражение этой действительности, должна в каждом явлении раскрывать его сущность, в единичном факте — общее, в случайном — необходимое. Только при таком условии, при рассмотрении процесса развития общества в целом, всей совокупности общественных явлений, историческая наука поднимается одновременно до изучения закономерностей общественного развития.

Целью историков традиционного эмпирического направления было открыть все документы, исправить их и привести в порядок, установить описанным выше образом все исторические факты, следы которых не исчезли. После этого история «будет составлена» 5*. Но для чего она? Имеет ли занятие историей какую-нибудь ценность, общественную полезность? Такое свойство истории теоретики эмпирической истории отрицали. По их мнению, в истории отсутствует повторяемость, условия человеческой деятельности всегда изменяются, поэтому думать об извлечении «уроков» из истории — значит тешить себя «устарелой иллюзией». Но все же они признавали, что история имеет ограниченную, «косвенную полезность», так как объясняет происхождение настоящего исходя из прошлого. Такой взгляд был присущ русскому историку Н. И. Карееву, который считал, что «история подобна зеркалу, в котором — хорошо ли, дурно ли — отражается прошедшее, но которое тотчас и отказывается что-либо отражать, как только его поворачивают к будущему».

Однако между теоретическими рассуждениями и направлением практических исследований этого периода существовал значительный разрыв.

Историки последней трети XIX в, как и их предшественники, видели в истории мощное средство пробуждения национального сознания, воспитания масс в духе патриотизма, национального единения на почве либеральных и республиканских ценностей, об этом немало написано я. Современный французский историк Пьер Нора отмечает, что Э. Лависс «идеологически _ был современником поколения поражения (1870 — 1871 гг. — Л. Г.)». В своем творчестве и общественной деятельности он старался следовать примеру зарейнских коллег, пытаясь раскрыть «для своих побежденных соотечественников тайну поражения» и всячески способствовать «труду возрождения» побежденной Франции. 4»ре-красно осознавая наличие тесной связи между историей и современностью, он заботился о том, чтобы сделать историю «мощным средством национального воспитания». Пьер Нора отмечает, что в его суждениях о Германии — главном предмете его внимания как историка — «всегда … жила попытка карикатуры».

Францию и ее политику Э. Лависс, наоборот, зсячески облагораживал. «С тех пор, как объединенная Европа заставила нас вернуться в свои границы, — писал Э. Лависс, — наша политика никогда не была ни угрожающей, ни провокационной» «.

[/smszamok]

Сумели ли французские историки, объединенные вокруг «Кеуие НЫогацде», подняться выше политических симпатий и антипатий своего времени, сумели ли они стать холодными, беспристрастными рассказчиками о прошлом? Луи Альфан, автор цитированного нами очерка о прогрессе исторических исследований во Франции в этот период, считал, что и в данной области было многое достигнуто. Он, например, отмечает, что труды по истории Французской революции конца XVIII в., написанные А. Оларом, А. Матьезом, Ф. Саньяком, «с точки зрения науки и беспристрастной правдивости» стоят намного выше трудов их предшественников (очевидно, работ О. Тьерри, Ф. Минье, Э. Кинэ, Ж. Мишле), так как этих последних «политические чувства часто могли заставить отклонить самые справедливые суждения» а.