Сочинения

(1голосов, средний: 1,00 out of 5)

Загрузка...

Переповнений народом вокзал аж клекотів од гулу. Не те, що сісти — стати ніде. І Дмитро Вітовський змушений був тулитися до стіни, але й стіни не було вільної — люди, люди, люди… Вітовський не витримав і вийшов на перон. Узявшись за поруччя, німо застиг. Що ж, прощайте, Чернівці! Він надовго так застиг. Військова виправка. Суворе лице. Тридцятип’ятирічний мужчина середнього зросту. Він стояв мовчки, накинувши сіру шинелю наопашки, голубі очі були далеко-далеко, де синіли обриси Карпат.

Кого він виглядав? Нового Лук’яна Кобилицю? Чи дивився, звідки ще можуть прийти вороги? Усю свою історію ми тільки те й робимо, що виглядаємо, звідки прийдуть вороги. І Чернівці не раз виглядали. Чернівці були збудовані за часів Ярослава Осмомисла як фортеця для захисту Галицького князівства. Тричі місто спустошували поляки, по два рази — турки й татари, урешті захопила Австрія — неперервний ланцюг грабунків і спустошень. А може, на зорі світу якась диявольська сила капнула на душу людську отруту? Бо як інакше розцінити, що людина не може жити в мирі? Як пояснити бажання одних оахоплювати інших?

— Нас завжди хтось захоплював, — подумав Вітовський з гіркою досадою. — Нещасний той, хто безсилий себе захистити. Але нещасним є і той, хто мириться з рабством, звикає до нього, як до легкої ноші. Ми здатні хіба тяглом бути. І чи не тому, що наш люд насамперед думає, аби вижити, а не жити? Шкода, що не всі розуміють різницю між прожиттям і життям. Власне, хліб також має свою силу.

Скоро буде у Львові. Кличуть друзі по зброї. Це приємно, якщо ти ще потрібен людям.

Вітовський притулився чолом до шибки, поглядаючи вниз на змілілий за літо Прут. Прощай, зелена Буковино, — краю стрімких буків і чистих криниць. Ми ще зустрінемось. Люди завше це кажуть на прощання. Віра — велика сила, вона живить. Навіть у безвиходді люди вірять, що може щось зміниться на краще. І це добре. Бо зневіра веде якщо не до смерті, то до спустошення душі, зневіра — переддень смерті, як не фізичної, то духовної.

Потяг, здригнувшись, рушив. Набрав швидкість. Нарешті помчав так, ніби хотів підім’яти під себе простір.

(1голосов, средний: 1,00 out of 5)

Загрузка...

Процесс нравственного воспитания детей отразился и в драматургии  последних  десятилетий. Большим успехом еще в военные и в первые послевоенные годы у зрителей-ребят пользовались инсценировки таких произведений, как «Сын полка» В. Катаева, «Молодая гвардия» А. Фадеева, «Два капитана» В. Каверина. Темы героизма, патриотизма, интернационального воспитания разрабатываются в детской драматургии первого послевоенного десятилетия, например, в пьесе С. Михалкова «Я хочу домой!». Ее действие развертывается за границей, в приюте для детей, вывезенных гитлеровцами из России. Затронутые в ней проблемы решаются драматически остро, психологически оправданно и доступными детскому восприятию средствами (приключенческий сюжет, юмор).

В конце 40-х и начале 50-х годов в некоторых произведениях появилась тенденция к сужению жизненных представлений ребенка, к замыканию их в рамки узких проблем «школьной пьесы» («В начале мая» В. Любимовой, «Барышня» В. Губарева). Положительные персонажи подобных пьес лишены внутреннего развития, похожи друг на друга. Конфликт в них подменялся пропагандой отвлеченных моральных норм. В ходе развития сюжета главный персонаж обычно выдвигал несколько ошибочных положений, совершая проступки, которые дружно осуждались коллективом. Пьесы обычно завершались благополучным объединением коллектива с заблуждавшимся и признавшим свои ошибки товарищем.

Начиная со второй половины 50-х годов, с приходом в детскую драматургию таких писателей, как В. Розов, А. Хмелик, М. Шатров, изменился подход к темам школьной и пионерской жизни. В их пьесах появился новый герой — подросток думающий, противоречивый, показанный автором в сложнейший период формирования характера (Колька Снегирев из пьесы А. Хмелика «Друг мой, Колька!», Миша Балашов из пьесы М. Шатрова «Место в жизни»; Вадим, Андрей, Галя, Алексей из пьесы В. Розова «В добрый час»).

В драматургии для детей на протяжении ряда лет идут активные поиски новых сценических форм, особенно в жанрах сказки и бытовой комедии. Эти жанры обращены прежде всего к дошкольникам и младшим школьникам, поэтому авторы пьес стараются сочетать интересное, современное содержание с живой зрелищной формой. Наиболее успешно удалось соединить народность сказки с живой современностью характеров Е. Шварцу в пьесе «Два клена». Василиса-работница и ее три сына — главные персонажи пьесы-сказки. Мать, которой после гибели мужа-богатыря Данилы пришлось самой бороться с врагами, учит своих детей побеждать злую волю Бабы Яги смелостью, любовью к труду, благородством.

Когда Баба Яга собирается превратить одного из сыновей в камень, выясняется, что она бессильна это сделать, потому что Иванушка ее не боится и не стоит «смирно».

В основе пьесы — спор Василисы с Бабой Ягой, извечный спор человека, который постоянно работает, с бездельницей, всю жизнь «надрывающейся», чтобы ничего не делать и «жить по-царски». Василиса и ее дети побеждают Бабу Ягу, и это символизирует победу творческой, трудовой основы жизни.

К сказке для детей в драматургии обращаются многие писатели 50—70-х годов: С. Маршак («Горя бояться — счастья не видать»), М. Светлов («Любовь к трем апельсинам»), В. Катаев («Цветик-семицветик»), Е. Гвоздев («Сказка о девочке-неудаче»), В. Коростылев и М. Львовский («Димка-невидимка»).

Пьеса В. Коросты лева и М.Львовского «Димка-невидимка» состоит из трех одноактных водевилей. Герой ее — Димка — сначала мечтает достать шапку-невидимку, чтобы исправить свои «двойки» в классном журнале; потом готов отправиться в путешествие «из бухты Барахты» на пиратском корабле, лишь бы не учить арифметику, и, наконец, согласен очутиться в сказочной стране, где ничего не нужно делать самому. Его друзья, ребята-старшеклассники, каждый раз разыгрывают спектакль, помогающий Димке понять, что было бы с ним в случае осуществления его желаний. Играют все участники спектакля, и только Димка воспринимает все всерьез. Остроумный сюжет позволяет показать на сцене самые неожиданные события. Димка попадает в фантастические ситуации и убеждается, что ложью и лодырничеством жить неинтересно. Основная мысль пьесы откровенно дидактична, но драматургическое воплощение ее в юмористическом и приключенческом сюжете прозвучало по-новому свежо и занимательно.

Русская детская литература постоянно обогащается благодаря творческой деятельности писателей разных национальностей. В сокровищницу всесоюзной детской литературы вошли произведения Якуба Коласа, Янки Купалы (Белоруссия), Саломеи Нерис (Литва), Сулеймана Стальского (Дагестан), Джамбула Джабаева (Казахстан), Расула Гамзатова (Дагестан), Юрия Рытхэу (Чукотка) и многих других писателей и поэтов. Тематика их произведений так же разнообразна, как и языки, на которых они пишут. Но один основной принцип характерен для всей многообразной русской детской литературы: это литература национальная по форме, социалистическая по содержанию и интернациональная по идеалам.

Детские писатели неустанно продолжают свой творческий поиск. «Большая литература для маленьких» остается действенным средством коммунистического воспитания подрастающего поколения.

(1голосов, средний: 1,00 out of 5)

Загрузка...

Кажется,   Пушкина   знаешь   наизусть   с детских лет. И все же каждый раз, раскрывая как бы наудачу привычную, издавна любимую книгу, находишь в ней что-то новое, прежде не изведанное, сверкнувшее как бы впервые. Слышишь живой голос, видишь то безудержно веселые, то задумчивые глаза писателя и невольно втягиваешься в беседу с ним. Пушкин — добрый спутник нашей жизни. Мне нравятся стихи, поэмы Пушкина. Но в большей степени он привлекает меня как прозаик. Я зачитывал до дыр «Повести Белкина», восхищался «Дубровским». «Капитанская дочка» потрясла мое воображение и осталась любимым произведением.

Сейчас, если я слышу о чести, благородстве и верной любви, в моей памяти возникают образы Гринева и Маши Мироновой из «Капитанской дочки». Это произведение, несмотря на небольшой объем, полно глубокого смысла.

В «Капитанской дочке» одновременно развиваются несколько сюжетных линий. Одна из них — это история любви Маши и Гринева, другая — события, происходившие в то время в Оренбургской губернии. Пушкин считал, что в повести должна быть «историческая эпоха, развитая в вымышленном повествовании».

Завязка произведения состоит в том, что молодой офицер Петр Гринев был направлен служить в Белогорскую крепость. По пути он совершает необдуманные поступки, проигрывает 100 рублей Зурину, ссорится со своим дядькой Савельичем, хотя тот и прав, не давая барину денег.

Гринев с дядькой, следуя в крепость, заблудились во время бурана, но случайно встретили мужика, выведшего их к постоялому двору. Юноша, поблагодарив вожатого за помощь, отдал ему свой заячий тулуп. Казалось бы, рядовое событие, но какую огромную пользу оно принесло впоследствии!

Гринев, приехав в Белогорскую крепость, познакомился с дочерью своего начальника Миронова. Маша понравилась молодому человеку. Из-за девушки он поссорился с Шва-бриным, который, как позднее выяснилось, сватался к ней, но получил отказ. Не желая, чтобы кто-то безнаказанно порочил доброе имя Маши, Гринев вызвал обидчика на дуэль. Он поступил как настоящий мужчина.

 Этот поединок едва ли не закончился гибелью Гринева из-за подлости Швабрина. Выздоровев, Гринев узнал, что Швабрин написал на него донос. Это возбудило в юноше ненависть к своему врагу. Праведный гнев Гринева близок и понятен мне.

В это же время в губернии началось восстание . Повстанцы под началом Пугачева легкб взяли крепость. Комендант, его жена и офицеры были убиты. Швабрин, запятнав честь офицера, изменив присяге, стал прислужником бунтовщиков. Гринев никогда бы не стал предателем. Он предпочел бы умереть, но верный Савельич спас своего господина. Пугачев оказался тем самым мужиком, которому Гринев когда-то подарил заячий тулупчик. Добро окупилось сторицей!

Гринев, потрясенный тем, что тулуп, подаренный бродяге, избавил его от петли, а бродяга теперь осаждает крепости и потрясает государство, тем не менее отказывается присягнуть на верность Пугачеву: «Я присягал государыне императрице, тебе присягать не могу»,

Этот поступок Гринева привел меня в восхищение: находясь полностью в руках Пугачева, он не пытается скрыть от него своих убеждений. Самозванец, пораженный такой честностью, отпустил юношу.

И еще раз доведется Гриневу воспользоваться благосклонностью Пугачева: крестьянский вождь, восхищенный смелостью Гринева, спасает Машу Миронову от ненавистного ей Швабрина. Эти поступки Пугачева свидетельствуют о незаурядности его натуры. Он умел не только карать, но и миловать. Это его гуманное поведение вызывает у меня искреннее уважение.

Петр Андреевич Гринев выступает в повести образцом порядочности. Вспомним, что он отказался служить Пугачеву, не побоялся рисковать жизнью ради спасения Маши. А каким благородством проникнуто его поведение на* суде, когда, рискуя быть осужденным на пожизненную каторгу, Петр Андреевич старается не запятнать честь Маши!

«Береги честь смолоду» — таков эпиграф к «Капитанской дочке». Пушкин выбрал точную пословицу: поведение героя полностью соответствовало ей. Как тут не вспомнить нынешнее состояние русской армии, когда

некоторые офицеры распродают военное имущество, даже оружие! Побольше было бы у нас таких офицеров, как Гринев, беззаветно преданных России, все поступки которых направлялись на ее пользу!

Я снова и снова возвращаюсь мысленно к Гриневу, размышляю о его поступках. Чувствуется, что он глубоко симпатичен и самому автору. В чертах Петра Андреевича мы угадываем мысли и чувства самого писателя. Герои его произведений еще долго будут владеть моим сердцем.

(2голосов, средний: 1,00 out of 5)

Загрузка...

«Основное направление детской поэзии — глубокая содержательность и подлинное мастерство»,— отмечала А. Барто. Она подчеркивала, что не чрезмерное увлечение некоторых детских поэтов шутливой интонацией, а значительная мысль и большие чувства, взыскательное отношение к слову определяют подлинно новаторские поиски Я. Акима.
По-настоящему новаторски работает О. Дриз, создающий и серьезные стихи и веселые, игровые:

Чтобы сделать волшебным
Весенний рассвет,
Надо долго-долго идти
И охапку сияющих
Желтых лучей
Самому на дороге найти.
И добавить к сияющим
Ой-да, ой-да,
Ой-да-лай,
Замесили
Каравай.
В гости козлики
Придут,
Им сметану
Подадут.
За столом
Козлята станут

Желтым лучам
Охапку зеленых веток,
Краешек неба,
Пенье ручья
И маленьких птиц
Всевозможных расцветок.
(«Как сделать утро волшебным».)

Каравай макать В сметану. Кушать, слушать И притом Мекать-бекать, Бекать-мекать То об этом, То о том И немножко О другом.
(«Гости».)

Поэт подлинно гуманистического таланта, О. Дриз понятен детям и тогда, когда он аллегорически говорит о труде поэта, и тогда, когда он шутливо перебирает звонкие ритмы считалочек. В 1956 году стал издаваться юмористический журнал для дошкольников «Веселые картинки». Сначала его тираж был 300тысяч экземпляров. Сейчас он приближается к 6 миллионам экземпляров. С. Маршак приветствовал появление этого журнала:
В большой семье русской Журналов и газет Сегодня самый детский Журнал выходит в свет.
Его читатель тоже Еще довольно мал,
Но меньше и моложе Читателя журнал.
Журналу и ребенку Счастливого пути! Пусть будут вперегонку Расти, расти, расти!
Журнал адресован детям от четырех до восьми лет. Он помогает им выработать понятия об окружающем, формирует мысли и чувства. Это в самом деле журнал картинок, и обязательно веселых. Журнал выходит один раз в месяц. На обложке каждого месячного номера — иллюстрация, посвященная месяцу выхода журнала. Например, на обложке майского номера 1973 года помещена картинка, изображающая наступление лета и детские игры, которые ожидают ребят. А на январском номере Дед Мороз стучит в окно, поздравляя с Новым годом. В январском номере 1974 года было напечатано обращение ко всем читателям «Веселых картинок», где сообщалось, что в «Клуб веселых человечков» пришла посылка с надписью: «Самому скромному и вежливому, самому знающему и умелому, самому находчивому и веселому из веселых человечков». Чтобы разрешить вопрос, кому достанется посылка, в каждом номере этого года выступали все «веселые человечки». Первым выступил Буратино. Он показал ребятам кинофильм «Случай в новогоднюю ночь» в виде серии рисунков художника И. Московского и подписей к ним. В февральском номере выступил Петрушка; он предложил ребятам сделать самим «котика Мотика». Тут же даны выкройки игрушки и советы, как надо ее делать. В майском номере Карандаш рассказывал о своих приключениях и дал ребятам задание раскрасить тот рисунок, который он не закрасил сам.
Почти в каждом журнале имеется рубрика «Наши мамы, наши папы». Ребята сами рассказывают, кем и как работают их мамы и папы. Здесь помещают и рисунки художников о профессиях, и рисунки детей, приславших рассказы о своих мамах и папах.
Главный редактор журнала «Веселые картинки» народный художник РСФСР И. М. Семенов так определил цель журнала: «…воспитание маленьких читателей, которым мы помогаем разобраться в таких понятиях, как дружба, честность, гуманность, чувство долга, чувство коллективности.

(1голосов, средний: 1,00 out of 5)

Загрузка...

В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» «мы» и «они» разведены сознательно — это антитеза миропонимания: «их» мир чужд «нам», «мы» противостоим «им» — патриархальная украинская деревня демонстративно не приемлет столицы. У шестидесятника Аксенова все иначе: писатель хочет верить в идею всеобщего братства людей, объединенных общей целью. А еще он нетерпелив, этот писатель — Василий Аксенов. Он постоянно вмешивается в плавное повествование, вводя как бы вторую точку зрения, позволяя увидеть событие с разных сторон, активизируя читателя. Ибо именно читатель напоминает явственно о Реальности Жизни, отраженной в Условности Вещи. Граница между условностью и реальностью тоже оказывается непрочной.

В этом суть. Со страниц повести герой уходит в жизнь, уступая свое место читателю.

Каждый может побыть Володькой Телескоповым или стариком Моченкиным.

В конце концов, «мы» и «они» — личные метоимения. Слово «личный» возвращает нас к мысли о собственном достоинстве. Слово «мы» — еще одно напоминание о торжестве общечеловеческих ценностей.

В конце шестидесятых об этом вслух не говорили. Таких слов не употребляли: это было неприличным.

Но в повести Аксенова каждый сохраняет свое лицо: «и мы, полезли в ячейки бочкотары, каждый в свою»(63)

Без этой фразы повесть не имела бы смысла. Аксенов заботится о достоинстве каждого. О нерастворимости «я» в «мы». Это не игра в местоимения. Это вера в человеческую личность.

Всем живется плохо. Потому что все живут в плену иллюзий.

Шустиков Глеб придумал веру в могущество Военно-Морского флота. Ирина Валентиновна придумала Географию, замешанную на собственной биографии. Дрожжинин придумал страну Халигалию. Володя Телескопов придумал веру в свое могущество. Старик Моченкин придумал Бумагу, которой доверяет больше, чем себе.

Чуть-чуть счастливее их делает причастность к бочкотаре.

Чтобы стать человечнее, надо просто какое-то время побыть наедине с собой..

«Могут спросить: ну почему именно бочкотара? А почему бы и нет? — вправе ответить автор. — Ведь правила литературной игры в данном случае таковы, что и бочкотара с персональными ячейками, и сам грузовик, и образ дороги, традиционный для русской литературы, — все это условные представления, за которыми скрываются серьезные раздумья писателя о реальной жизни».(5)

Так писал четверть века назад Евгений Сидоров. Двадцать пять лет — срок достойный, чтобы подтвердить или опровергнуть справедливость любого текста.

Критик был прав: повесть Аксенова говорит «о серьезных раздумьях писателя». Непонятно только, почему сказано: «скрывает»? Может, потому, что сатира, ирония — зона повышенной условности? И здесь легко напороться на мину-метафору? На художественные образы, запрятанные за сложным кодом гротескных допущений?

Но «Я помню чудное мгновение» — тоже не только личный факт из биографии А.С.Пушкина. Понятливый читатель и в «Дубровском» вычитает все, что надо, о русском бунте. (вспомним сцену поджога барского дома в Кистеневке).

Аксенов написал очевидную вещь. Комический текст всегда держится на узнавании. Неоновая надпись — гордость мышкинцев — «Книжный коллектор» легко может быть заменена на другую. Ведь все мы так гордились обновлением наших городов. И неоновые надписи казались вершиной современного дизайна, как бы уравнивая нас в благоустройстве жизни с заграницей. А вокруг по-прежнему лежала «немытая Россия» (М.Ю.Лермонтов).

Аксенов написал провидческую вещь. Конечно, иронизируя в шестьдесят воьмом над абсурдом нашей жизни, трудно было предугадать и восеьдесят пятый, и девяносто первый, и девяносто третий. К тому же еще сохранились тогда иллюзии на освобождение от догм и фантомов. Доносчику Моченкину не отказывалось в праве стать человеком («Усе мои заявления и доносы прошу вернуть взад.»- (63)). Еще верилось во всеобщее счастье для всех. Которое придет как бы само собой, если мы объединимся.

Алексей Максимович Горький, вышвырнутый, по-существу, из России в начале двадцатых годов, писал из далекого своего германского убежища о своей вере в то, что люди, несмотря ни на что, со временем будут жить, как братья.

До второй мировой войны оставалось почти двадцать лет. До Карабаха и Югославии — и того больше.

Аксенов, остро ощущая абсурд жизни и времени, придал своему повествованию действительно непривычную форму. Дело не в одушевлении бочкотары. И не в том, что перемешаны в повествовании явь и сон. И даже не в том, что господствует в повести ироническая интонация, которая в конце шестидесятых в России была не в чести (уже было написано Фазилем Искандером «Созвездие Козлотура».).

Аксенов написал повесть по прописям знаменитого опоязовского «остранения». В «Бочкотаре» можно заблудиться, подобно знаменитым пошехонцам, в трех соснах, можно идти к сестре в город Туапсе, а найти ее в ближайшем зерносовхозе.

Время и пространство в повести расползаются и не имеют существенного значения. Возникает ощущение ирреальности самой жизни. Реальностью становится гротеск.

Сегодня все наперегонки предъявляют читателю ироническое письмо. Ирония — как знак особой мудрости повествования и его оппозиционности власть предержащим — вчерашним, нынешним и будущим.

Сегодня многие используют гротеск как форму неприятия реальности, как способ отповеди ей, как доказательство непричастности к ней. Прием не новый: жизнь сама по себе так гротескна, что ничего не надо заострять.

У Аксенова ирония и гротеск выполняют другую роль: они раздражают указанием на настоящее. Булгаков в «Мастере и Маргарите» развел сатирическое описание действительности и реальность советского быта двадцатых годов. У Аксенова гротеск и реальность нерасчленимы. Такова, в частности, роль заявленных в позаголовке повести сновидений.

Сон — это либо продолжение прежней жизни, либо опровержение ее. Но всегда — некая ирреальность, объясняющая потаенное в человеке. Ничего необычного в снах героев не происходит — все та же борьба за существование. Все то же причудливое движение к себе как хорошему человеку. Все то же осмысление самое себя. Недостаточное осмысление. Это представляется существенным. «Затоваренная бочкотара» — ироническая антиутопия. Советская литература той поры ( и не только — той) жаждала иметь героя действия, героя поступка. Романтически настроенные шестидесятники против такого героя тоже ничего не имели (В.Розов, А.Гладилин, А.Кузнецов, В.Липатов, Д.Гранин). Правда, они искали еще и героя мысли. На смену героям мундирного мышления («приказано — сделано») явился размышляющий и рефлексирующий (что важно!) персонаж.

В «Затоваренной бочкотаре» Аксенов сознательно лишил своих героев социального пространства и социального действия, оборвав все предыдущие связи персонажей с внешним миром. Герои, оказавшиеся в кузове передвигающегося по проселочной дороге грузовика, предоставлены как бы сами себе, остались наедине с собой. Тут — свобода принадлежать себе. И несвобода — в реальном смысле этого слова: тобой управляют, тебя везут. Ощущение внутренней свободы оказывается мнимым: ты все равно принадлежишь некоему сообществу, «команде» (хотя путешественники «и не знали, что они «команда»(50)). И не знали — а были. Наши утопические представления о жизни вытекают именно из этой формулы. Мы всегда отчасти не те, за кого искренне себя выдаем. Мы всегда не принадлежали сами себе.

В «Бочкотаре» «команда» подчиняется не воле Володи Телескопова, водителя (разбитного, всезнающего, добродушно-невежественного вождя — «рулилы»), а некоей неясной силе. Эта сила то сбрасывает машину в кювет, то заставляет оказаться в неведомом граде Мышкине вместо столь необходимого Коряжска, то окутывает персонажей очередным сном, то позволяет проскочить нужный поворот на станцию.

Чичиков мчался по России на тройке, и это позволило Гоголю комически изобразить Россию.

Аксенова больше занимает «спецсознание». То самое » спецсознание», которое вливают в Володю Телескопова в его первом сне. Выясняется: персонажи повести все накачаны этим спецсознанием. Точнее — сознанием по-советски думающего человека.

«Бочкотара» — ироническая антиутопия не потому, что с героями происходит что-то невероятное, а те этого не замечают. Антиутопия — всегда крушение иллюзий, разрушение надежд. Аксенов предлагает отказаться от бесхитростно раскрашенной под «счастливую жизнь» реальности. Ход, придуманный писателем, не нов (вспомним » Затерявшийся автобус» Дж. Стейнбека). Новы подходы. Будничная провинция оказывается у Аксенова напрочь лишенной ореола духовного благополучия. (А ведь гордились-то мы именно этим — «самая читающая страна в мире», «самая образованная», «самая культурная»…) Выяснилось другое — никакой громады мира, никакого пафоса Созидателей нет. Есть обыкновенные люди со вполне земными заботами и проблемами. Люди, одураченные и оболваненные. И в силу этого — не вполне понимающие, что с ними происходит.

И тут становится понятным еще один оттенок аксеновской мысли: бочкотара не только способ реального самопроживания, самосохранения. Но — невольная форма самоизоляции.

— Мой дом — моя крепость, — говорят англичане.

Пушкинский князь Гвидон, не по своей воле оказавшийся в бочке, «вышиб дно и вышел вон». Герои аксеновской повести с бочкотарой почти срослись. Они без нее уже не могут. Чем ближе конечная цель — Коряжск, тем роднее бочкотара ее обитателям, тем прочнее связь между случайными спутниками — обладателями персональных ячеек. Сон — и тот один на всех. И тем горше пробуждение…

В шестьдесят восьмом Василий Аксенов, судя по всему, почти не питал иллюзий относительно нашего будущего.

Экспресс «Север-Юг» уходит без героев повести «Затоваренная бочкотара». Уходит без нас.

«Ну, что же, поехали, товарищи! — тихо сказал Володя Телескопов, и мы полезли в ячейки бочкотары, каждый в свою»(63).

Гагарин своим «Поехали!» открывал дорогу в космос. За этими словами — прорыв в неизведанное. Володя Телескопов предлагает вернуться назад. И не рыпаться. Не мечтать. Спать.

До ввода наших танков в Чехословакию оставалось полгода.

(3голосов, средний: 3,67 out of 5)

Загрузка...

Произведениям Пушкина свойственны символические образы. Именно они определили поэтику таких произведений поэта, как поэма «Медный всадник» и повесть «Пиковая дама». Присутствуют символические образы и в пушкинской «Капитанской дочке». Автор вводит их для того, чтобы постичь хотя бы контуры того явления, которое называется «русским бунтом», и чтобы познать, как-то определить личность простого казака, ставшего вождем народного восстания.

С первым образом-символом мы встречаемся в то время, когда Петр Гринев следует в Оренбург. Это — метель. По дороге ямщик указал Гриневу на маленькое облачко и предложил вернуться назад и переждать, так как это облачко предвещало большой буран, один из тех, что часто встречаются в этой местности и приносят огромные беды. Не послушав предостережений ямщика и Савельича, молодой дворянин принимает решение ехать дальше. Прошло совсем немного времени, и «облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло». Не видя дороги, кони остановились. Неизвестно, что бы могло произойти, если бы потерявшиеся путники не заметили вдруг «…незнакомый предмет, который тотчас и стал подвигаться нам навстречу». Этим предметом оказался человек.

Читая страницы, где идет описание метели, мы не замечаем в этом природном явлении ничего символического — метели в этой местности явление обычное. Но позже, когда нам становится понятно, что этим человеком был Пугачев и мы мысленно возвращаемся к событиям метели, то становится ясней ясного, что метель — грозное проявление стихии природы — символ, выражающий и могучую стихию народного мятежа, народного восстания, бунта. Вот почему именно из метели появляется Пугачев и почему он стоит, в отличие от дворянина Гринева, «на твердой полосе».

Поравнявшись с незнакомым человеком, Гринев называет его «мужичком», «дорожным». На постоялом дворе и во время прощания он уже величает его «вожатым», то есть — проводником. Пушкин придает Пугачеву символический образ вожатого, И это тоже мы понимаем позже, тогда, когда убеждаемся, что Пугачев вывел Гринева не только из метели, как природного явления, а и из мятежа, который, скорее всего, смел бы Гринева.

Символичен и сон Гринева, который он видит сразу же после встречи с вожатым — Пугачевым. На первый взгляд — обыкновенная нелепица, которая может присниться каждому человеку. Но потом, сравнивая все события, которые происходили с Гриневым, мы узнаем в чернобородом человеке, который привиделся молодому дворянину во сне и которого мать Гринева назвала его крестным отцом, — вожатого, а значит, Пугачева.

Но чернобородый мужик это даже не сам Пугачев, это поэтический образ могучего народного характера. А мертвые тела в комнате — жертвы восстания Пугачева.
Символичны и ласковые слова чернобородого мужика — «не бойсь!..» Подумаешь — абсурд, как можно не бояться, когда вокруг мертвые тела. Но зная, как развивались события после сна, мы действительно убеждаемся, что Гриневу не стоило бояться: Пугачев обошелся с ним по-человечески, делал ему только добро.

(1голосов, средний: 1,00 out of 5)

Загрузка...

Повесть Василия Аксенова «Затоваренная бочкотара» была опубликована в мартовском номере «Юности» за 1968 год. Теперь другая страна — другие мы. Четверть века — срок достаточный, чтобы поглотить любую вещь. По параболам времени космос нашей памяти возвращает нам иногда что-то из забытого. Аксеновской «Бочкотаре» сегодня предстоит найти место в ряду новопрочитанных книг — замятинского «Мы», булгаковских «Роковых яиц» и «Дьяволиады», платоновских «Ювенильного моря» «Чевенгура». Заново надо перечитать Михаила Зощенко и «Причины происхождения туманностей» Андрея Новикова.
«Затоваренная бочкотара» задвинута на задворки творческой биографии Аксенова, покоясь скромно в тени знаменитых «Коллег», «Звездного балета», «Любови к электричеству», «Острова Крым», «Московской саги», «Ожога». Время опровергает уготованную этой «повести с преувеличениями и сновидениями» роль. Странная повесть Аксенова сегодня — предшественница прозы Ф.Искандера, Вен. Ерофеева, С.Довлатова, Вл.Войновича, Юза Алешковского, Булата Окуджавы. Список этот- почти наугад. За четверть века сформировалось целое направление — ироническая проза.

Амфитеатров писал о восьмидесятых годах прошлого столетия: «Все острили, «игра ума» была в моде. Это был шутливый тон эпохи, притворявшейся, что ей очень весело. Условно иронический тон был общим в молодых литературных компаниях 80-х — начала 90-х годов»(1).

Спустя восемьдесят лет ирония вошла снова в моду. Однако не от притворства. От желания сохранить лицо. Как формула сопротивления Режиму.

«Затоваренную бочкотару» надо читать заново, внимательно и неторопливо.

Своей повестью Василий Аксенов бросил вызов господствующей тогда литературе «благонамеренной романтики». Литературе, которой он сам отдал дань. Герои «Коллег» и «Звездного билета» мучались и страдали не от сознания катастрофического несовершенства окружающего их мира, а прежде всего — от недовольства самими собой. Абсурд окружающей жизни (торжество лицемерно провозглашенной высокой идеи при абсолютном равнодушии к человеку, для которого эта идея была предназначена) ими не воспринимается. Искренние мальчики шестидесятых, они не понимали, что, улучшив себя, но не изменив радикально мира вокруг, они только усугубят свое положение. Назовем это трагедией социального инфантилизма поколения, взращенного первым романтическим штурмом господствовавших в те годы мифов.
Прозревшие уйдут в диссиденты, в эмиграцию, в лагеря. Многие успокоятся, затихнут. Приспособятся.

В одном из интервью девяностых годов Василий Аксенов отречется от «Коллег». Мне тогода покажется это предательством по отношению к Саше Зеленину и его друзьям. Такие они были милые, работящие, думающие ребята. Сейчас я понимаю правоту автора: в наивной повести писателя-шестидесятника — невольная ложь о времени, притворявшемся созидательно-героическим, а в сущности своей — фальшивом, бесчеловечном и недобром.

«Коллеги» красовались в обязательном списке школьной программы среди дурно пахнущих поделок той поры: система популяризировала (и эксплуатировала!) героя, верно служащего Режиму, утверждавшего незыблемость Режима в пределах официально разрешенной критики отдельных недочетов на отдельных участках социалистического строительства.

Аксенов, написав «Затоваренную бочкотару», одним из первых в советской литературе шестидесятых годов рискнул разрушить канон. «Архипелаг Гулаг» еще неведом широкому читателю. Правда, уже вышли в свет за рубежом произведения Синявского и Даниэля. Уже состоялся суд над ними.

«Затоваренная бочкотара» — вовсе не литературный изыск писателя, воспитанного на Гоголе и Салтыкове-Щедрине, Платонове и Зощенко, Ионеско и Кафке. Это притча, в которой (как и подобает текстам такого рода) многослойное содержание причудливо вбирает в себя и отчетливое понимание трагической сущности повседневной советской действительности, корежащей человеческие судьбы; и высокую иронию по отношению к героям повести, не желающим осознать драматизм своей собственной жизни; и сочувствие к ним; и удивительную символику образов, вылепленных из того материала, что — по меткому выражению Ильи Ильфа — зовется «густо унавоженным бытом».

Бытовые подробности и детали здесь — форма опровержения безраздумного бытия человека, принимающего окружающий мир таким, каков он есть, согласившегося с его абсурдностью (точнее — этой абсурдности не замечающего).

К Аксенову рано пришло прозрение. Розовские мальчики еще на что-то надеялись. Вознесенский еще пытался разглядеть в облике Владимира Ильича черты народного заступника. Еще искал свою правду в Октябрьской революции Евгений Евтушенко. В «Современнике» игрались пьесы Михаила Шатрова.

Фантасмагория «Затоваренной бочкотары» была хитроумной (все-таки надо было как-то прикрыть ослиные уши иронии) попыткой опровергнуть правоту Режима. Я не случайно пишу — «попыткой»: очевидная усложненность повествования (переплетение яви и сна, ориентация на символ-шифр) сыграла свою роковую роль — «Бочкотара» оказалась на периферии читательских интересов той поры. Шифр оказался слишком сложным. Идеи Аксенова — в значительной степени неусвоенными.

Сегодня читать «Бочкотару» интересно: это произведение написано с высот нынешних представлений о действительности.

В философском плане главное в повести — мысль о самоценности человеческой личности, о праве каждого жить по законам, самим для себя установленным. Речь идет не об анархическом восприятии мира, а о внутренней потребности в самоуважении (и об отсутствии его).

Банальная истина: люди — разные. В «Бочкотаре» эти разные люди оказываются похожими. Похожими — в приятии действительности, в тех социально-нравственных установках, которые безоговорочно принимают.

Шесть человек (шофер, ученый, пенсионер, учительница, лаборантка, моряк), оказавшись в одной машине, спешащей в районный центр Коряжск, уже самим этим фактом выхвачены из привычного окружения. Идея социально-нравственного равноправия решается писателем элегантно и просто — каждому из персонажей повести приготовлено свое замкнутое пространство, своя ячейка — соты бочкотары или кабина грузовика.

Возникает любопытный парадокс: все в этих сотах равны, и все индивидуальны. Все ограничены пространством кузова и кабины, и все в движении. Дистанция друг от друга остается неизменной, а расстояние от прошлого увеличивается. И в этом еще один, почти мистический, парадокс — нет приближения к будущему.

Каждый из героев повести отделен друг от друга абсолютно одинаковой толщей бочкотары. И каждый — на виду.

Бочкотара — это не просто ячейка, кокон. Это и заграждение, укрывающее от опасностей окружающей жизни, и укрытие-жилище, спасающее от прошлого.

Диоген жил в бочке. И был счастлив.

Для аксеновских героев жизнь в бочкотаре — способ нового существования в этой жизни. Возможность осознать себя, взглянуть на себя по-новому. И форма собственного самосохранения.

Бочкотара — панцырь. Но не скорлупа. И не способ изоляции друг от друга.

Тара — материал, предназначенный для предохранения вещи от внешнего воздействия.

Бочкотара сближает героев повести не только пространственно (кузов машины и одна дорога к цели), но и сущностно: все защищены ею в равной степени.

И еще: бочкотара — почти живое существо. Она одушевлена жизнями тех, кого приютила на время дороги. Она дышит, страдает, болеет, расцветает и увядает. Она томится без любви.

В повести все дышит любовью.
Шустиков Глеб влюблен в Ирину Валентиновну.
Старик Моченкин не может жить без кляуз.
Володя Телескопов не может жить без продавщицы Серафимы.
Дрожжинин любит неведомую Халигалию.
У каждого есть что любить.
Сюжет повести предопределен ее фабулой: герои движутся к намеченной цели — на станцию Коряжск. А в сущности — каждый совершает путь к самому себе. И находит — благодаря бочкотаре.
Себя обрести трудно, но возможно. В другую жизнь пути нет.

«Экспресс ушел, и свист его замер в небытии, в несуществующем пространстве, а мы остались на жарком и вонючем перроне».(2)

Метафора проста и очевидна: другая жизнь (экспресс «Север-Юг») не для нас, граждан Советского Союза образца 1968 года.

Для нас — только соты-ячейки Бочкотары, «и мы полезли … каждый в свою»(63).

Может быть, в девяносто четвертом Василий Аксенов предложил бы другой финал. Ведь уже написаны «Остров Крым» и «Московская сага» — романы о расплате за сознательный грех насилия над своей судьбой, над своим Отечеством.

В «Бочкотаре» чеховский финал — все кончается ничем, то есть продолжением прежней жизни. Это горько, но горечи «разбитого корыта» герои повести не осознают. Они все во власти фантомов, очередных мифов, легенд. Не случайно у «Бочкотары» есть, как мы помним, подзаголовок — «повесть с преувеличениями и сновидениями». Аксенов дает возможность увидеть нам героя в двух измерениях — во сне и наяву.

Персонажи повести живут иллюзиями, и самая печальная из них — мечта о Хорошем Человеке, до которого, кажется, рукой подать.

Если бы экспресс «Север-Юг» не промчался мимо, а подхватил героев повести, я бы отнес «Бочкотару» к литературе шестидесятников.

Но повесть убедительна и в девяностые годы. Экспресс ушел с другими персонажами. Прорыв в светлое будущее не состоялся. Хороший человек остается фантомом из сновидений. Игрой воображения. Шестидесятые годы… Пропаганда трубит о моральном кодексе строителя коммунизма («человек человеку друг, товарищ и брат»). На скрижалях гордо начертано: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме».

А танки уже урчат у границ Чехословакии. И уж осуждены Даниэль с Синявским, и Сахаров уже не в чести.

И вдруг такой незаметный прорыв — «Затоваренная бочкотара».

Критик Евгений Сидоров в послесловии к аксеновой повести писал: «Затоваренная бочкатара» — притча о преодолении в человеке незкого, недостойного. У каждого из нас, даже прелучших и честных, есть огромный резерв нравственного, духовного. В далеких морях, на луговом острове каждого ждет Хороший Человек, веселый и спокойный.

Ежедневно мы или приближаемся, или удаляемся от этого острова.»(3)

Будущий министр культуры России четверть века назад или лукавил, или недоговаривал, или плохо прочел повесть, или был неисправимым романтиком.

Путешествие в «далекие моря» было невозможно без загранпаспорта. А его выдавали избранным. Реальная встреча с Хорошим Человеком выглядела, таким образом, такой же утопией, как и построение коммунизма к 1980 году.

Да и писал-то Василий Аксенов не столько о «прелучших и честных», сколько об обманутых. Герои повести и впрямь движутся к Хорошему Человеку — к самим себе, к познанию истинной сущности своей, очищенной от лжи и идеологических благоглупостей. Только движение это — по Аксенову — оказалось мнимым: слишком силен оказался Режим, слишком живучи в нас установки, навязанные свыше.

Однако давняя фраза будущего министра о приближении-удалении оказалась весьма точной: туда-сюда мотается бывший советский человек, а все никак не достигнет неведомого лугового острова с Хорошим Человеком посредине.

И не только потому, что каждый из нас лично не может преодолеть в себе «низкое, недостойное».

Велики соиальные заблуждения. Велика нравственная заскорузлость. Велика духовная опустошенность.

Хорошим Человеком представляются Анпилов, Баркашов, Жириновский, Зюганов, Умалатова, Хасбулатов.

В 1908 году поэт-сатирик Петр Потемкин написал грустное стихотворение:

Жили два горбуна,
Он любил, и любила она.
Были длинны их цепкие руки,
Но смешны их любовные муки,
Потому что никто никому,
Ни он ей, ни она ему,
Поцелуя не мог подарить —
Им горбы мешали любить.(4)
«Горбы мешают любить».
Лукавая мудрость молодого Аксенова в том, что он никому из героев своих не отказывает в праве считать себя достойным встречаться с Хорошим Человеком (даже кляузнику и доносчику Моченкину, старику Ивану, оставлен шанс переродиться). Пусть каждый попытается найти дорогу к Храму.

Но пройти этот путь до конца не дано никому. Не потому, что не могуть или не хотят — не знают дороги. Да и откуда им знать ее, живущим среди своих странных координат жизни.

— Правильной дорогой идете, товарищи! — Никите Сергеевичу очень хотелось, чтобы Владимир Илльич произнес в начале шестидесятых эти слова.

Но знаменитый экспресс «Север-Юг», на который так спешили герои повести, увозит загадочного господина, олицетворяющего оппонента каждого из героев повести.

«В одном из окон стоял с сигарой приятный господин в пунцовом жилете. С любопытством, чуть ехидным, он посмотрел на нас, снял кепи и сделал прощальный салютик.

— Он? — ахнула про себя Степанида Ефимовна. — Он самый Игрец!

— Боцман Допекайло? А может быть, Сцевола собственной персоной?- подумал Глеб.

— Это он, обманщик, он, он, Рейнвольф Генрих Анатольевич, — догадалась Ирина Валентиновна.

— Не иначе как Фефелов Андрон Лукич в загранку отбыли, туды им и дорога, — хмыкнул старик Моченкин.

— Так вот вы какой, сеньор Сиракузерс, — прошептал Вадим Афанасьевич. — Прощайте навсегда!

И так исчез из наших глаз загадочный пассажир, подхваченный экспрессом»(62).

Так, может, оно и хорошо, что не сели герои повести в этот экспресс? Может, не туда надо двигаться?

В русской классической литературе уже были такие прецеденты: Чичиков мчался в неутомимой коляске, запряженной птицей-тройкой. Но мчался ли? Может, то была только иллюзия движения? Может, это мимо него, стоящего на месте, проносились страны и континенты?

А если все-таки мчался — то куда?

«Не дает ответа».

Не запрещается поразмышлять над вещими гоголевскими словами и сегодня…

В реальной действительности был город Молога в Ярославской области. В тридцатые годы, когда создавали Рыбинское водохранилище, он ушел под воду. Как сказочный град Китеж.

Аксенов придумывает город Мышкин. В литературном городе люди живут как ни чем не бывало.

«По главной улице Мышкина в розовом сумерке бродили, удовлетворенно мыча, коровы, пробегали с хворостинами их бойкие хозяйки. Молодежь сигаретила на ступеньках клуба. Ждали кинопередвижку. Зажглась мышкинская гордость — неоновая надпись «Книжный коллектор»(46).

Город как город. Как у Щедрина — Глупов. Как у Платонова — Градов. Только эпоха уже другая. Мышкин гордится неоновой надписью «Книжный коллектор». Эта надпись высвечивает иронию Аксенова. Без нее в описании города не хватало абсурда.

Абсурд реальности обступает героев повести со всех сторон. Персонажи повести абсурдности своей жизни не замечают.

«Старик Моченкин дед Иван… включил радиоточку, прослушал, важно кивая, передачу про огнеупорную глину, а также концерт «Мадемуазель Нитуш»(49).

Степанида Ефимовна, жительница Мышкина, работает лаборанткой «одного московского научного института» и едет в Хвеодосию, «в крымскую степь для отлова фотоплексируса»(50).

Володя Телескопов рассказывает «байки из своей увлекательной жизни

— В то лето, Вадюха я ассистентом работал в кинокартине вечно пылающий юго-запад законная кинокартина из заграничной жизни приехали озеро голубое горы белые мама родная завод стоит шампанское качает на экспорт аппетитный запах все бухие посудницы в столовке не повернись поют рвань всякая шампанским полуфабрикатом прохлаждается»(51).

Тут знаки препинания излишни. Тут не просто поток сознания, нерасчленимый на паузы — тут сама жизнь без пауз: ровная, нескончаемая, очевидная, естественная, интонационно не выделимая.

Никто ничему не удивляется.

Реальность оказалась трагичнее искусства.

Литературный герой может жить надеждой и даже благодаря этому выжить.

Самолет с неба свалился — пилот Ваня Кулаченко жив остался.

Машина с бочкотарой опрокинулась — все целы-невредимы.

Фантастика? Художетсвенная условность? Гротеск? А наша реальная жизнь — что?

В девяносто четвертом ходили и вздыхали — как раньше жили? Как сейчас живем? А вот так и жили — как сказал Ос. Мандельштам, «под собою не чуя страны».

А может, Володя Телескопов, Вадим Афанасьевич Дрожжин, Ирина Валентиновна Селезнева, Шустиков Глеб, старик Моченкин, Степанида Ефимовна и не люди вовсе, а роботы, фантомы, гомункулюсы, выведенные в дьявольской лаборатории? Может, правы социологи, и возникла в социальной пробирочке революции «новая историческая общность — советский народ»? Может, абсурд нашей жизни в том и заключается, что в нормальном мире мы никому не нужны? Что ненормальности своей не замечаем?

В комическом произведении глубокий, изнутри разработанный психологически характер факультативен. Здесь господствует стихия маскарада, переодеваний, нарочитой искаженности реальности. Здесь господствует знак, символ, модель.

В своей повести Аксенов движется от знака к образу, от маски к характеру. Конечно, ироничный изобретательный выдумщик автор здесь господствует. Но в пределах предоставленной комическим повествованием автономии каждый из персонажей «Бочкотары» индивидуален и достоверен.

Рядом с оживающей бочкотарой они и сами живут. Сидя в ячейках-сотах, каждый получает возможность побыть наедине; поразмыслить; в себя поверить; себя осознать; вспомнить, что ты индивидуален, неповторим; что имеешь право на внимание других.

Герои аксеновской повести начинают постепенно осознавать это. Аксенов уже тогда, а не в поздних своих интервью, отрекся от романтических настроений, очевидных в ранних его вещах. Недаром столь язвителен писатель по отношению к Романтике, которая бродит по страницам «Бочкотары», то прикидываясь культработником, то в козу превращаясь, то в глухаря.

Но, отрекшись от Романтики, писатель вовсе не отказывается от веры в человека. Аксенов постоянно апеллирует к нравственному достоинству человека. Его герои в сущности своей вовсе не так уж плохи. И — хоть и затоварилась в стране бочкотара — выход искать надо.

(3голосов, средний: 5,00 out of 5)

Загрузка...

Скіфську таємницю на березі Боспора Кіммерійського, а з нею і золоті скарби околотів, як називали себе скіфи, допоміг відкрити випадок. До речі, далекий від археології. Вирішила тодішня влада для чогось переселити  108 сімей від’ставних матросів із Севастополя  у Керч, де їм пообіцяли збудувати сяке-таке житло» Для цього потрібно було від 300 до 400 кубічних сажнів каміння. Оскільки законів, які б охороняли археологічні пам’ятки, тоді не було, то, не довго думаючи, вирішили відрядити солдатів одного з тамтешніх полків збирати каміння на кургані, що його місцеве населення називало Куль-Оба — «горб попелу» в перекладі з татарської мови. Чому його так названо — невідомо.

Назва не відповідала дійсності, адже курган не був горбом попелу: тіло його складалося з землі, що її віки й тисячоліття перетворили в твердь, а ззовні курган покривав товстий кам’яний панцир. Хто й для чого наносив на круті боки кургану те каміння, ще й насунув на його похмуре чоло папаху з отакезних брил, того ніхто не відав; Як ніхто не відав, чиї дужі руки його насипали, і для чого лишили на віки, і що ховає у своїх недрах цей загадковий велет українських степів.

Зібрався старий наглядач керченських соляних озер у скромну мандрівку — мав на меті оглянути розібраний курган Куль-Обу, а вийшло, що пішов Павло Дюбрюкс прямісінько в історію… Бо те, що відбудеться з ним сьогодні, завтра, післязавтра, навіки збереже для нас невідоме досі ім’я цієї скромної людини.

Невдовзі прибув молодий і хвацький капітан з радісною для Дюбрюкса звісткою: градоначальник дозволяє розкопувати Куль-Обу й надає в розпорядження пана Дюбрюкса загін солдатів-землекопів.

Вони стояли на північному боці кургану. Перед ними аж до самого обрію мрів степ. Повівав гіркуватий вітер, і Павло з радістю його вдихав, відчуваючи, що вітер принот сить йому нові сили. Вітер степів, вітер древніх курганів і таких же древніх народів, чиє життя відклекотіло в цих степах віки та віки тому. Павло любив такі вітри, бо відчував себе в їхньому подуві молодим, з майбуттям, що слалося перед ним неозоро, як і самі степи.

— Почнемо звідси, з північного боку, — вирішив Дюбрюкс і завзято крикнув: — Ну, солдати, з Богом! У вас під ногами — таємниці історії! Чує моє серце, саме тут вхід до гробниці. Хай дарує нам господар цієї могили, що потривожимо його вічний сон, але інакше — як дізнатися про минуле?

(Еще не оценили)

Загрузка...

Сьогодні вночі мені снилася підземна ріка мертвих. Бачила там багатьох знайомих. Мене пригощали тими самими грибами з червоними капелюхами. Якщо на тому світі дійсно харчуються самими грибами, я хочу пожити подовше.  Тому я йду на кухню і їм дві вітамінки, у яких безліч вітамінів і купа надзвичайно корисних мінералів. На роботі мені сказали, що ці мінерали виводять шкідливі речовини, якщо людина багато п’є, палить і нервується. Ну, палю я небагато, якщо говорити про тютюн, але все одно: вітаміни, люди, — це просто супер. Вітаміни вбивають прищі. Знаєте, що таке прищі? Я знаю. Це капець. Зараз по Києву ходить один самозваний філософ, то він стверджує, що прищі — найбільша філософська проблема людства. І побий мене грім, якщо це не так. Почнеш дружити з хлопчиком, — ти йому подобаєшся, у вас усе нормально, але ж… а ну як він помітить, що в тебе прищі?

Відповідь: Хоча цвітіння на пиці різнобарвних плям видно за версту. Це зараз уже я знаю, що нікому немає діла до чужих прищів, а тим більше в підлітковому віці, коли від одного вигляду іншого підлітка протилежної статі тьмяніє в очах. А ще два роки тому…

Отож, з того часу, як я почала приймати вітаміни, у мене набагато покращився зовнішній вигляд. І спати я стала менше, і менше просипаю на роботу. Але коли я менше сплю, то менше сниться і снів. А мої сни… о… дехто за все життя стільки не переживає пригод, як я іноді за одну ніч. Якщо ж мені декілька днів не сняться короткі сни і хоча б півтора тижні — довгий, великий і барвистий сон, навколо починає потроху все блідішати.

Варю собі величезну чашку кави, аж на чотири порції. Дуже зручно мати в хаті яйця, масло, сир і каву. З цього можна швидко зварганити сніданок, і причому ситний. На перший погляд одноманітне меню, проте треба враховувати, що в мене в кухні стоїть тридцять різноманітних приправ, шість із яких — різного виду перці, тому я можу протягом місяця щодня посипати смажене яйце іншою приправою й отримувати не таке смажене яйце, як учора. Якщо ще є шинка — вийде взагалі смачний англійський сніданок із бекону і яєць. Пообідати можна на роботі; а вже повечеряти знайдеться чим. Можна також на роботі, можна в місті з кимось, можна й дома зготувати щось смачне й почитати книжку за столом, смачно плямкаючи й бризкаючи на сторінки їжею. Тільки треба, щоб ніхто при цьому не був присутній, а то незручно: поводишся як свиня, псуєш книжку. Чомусь кожен, хто бачить, як я їм за столом, вважає за необхідне прочитати мені нотацію, причому за останні вісімнадцять років нотація геть не змінилася. Особливо стараються ті, хто дає мені почитати книжки, після чого я повертаю їх заляпаними. Але я знаю точно: неможливо їсти настільки акуратно, щоб не заляпати бодай сторінку. Вісімнадцять років досвіду дають мені право на впевненість у цьому.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Описывая действительность, в которой он жил, А. С. Пушкин, выставляя напоказ ограниченный, праздный образ жизни и духовную нищету одних дворян, считал своей обязанностью познакомить читателя и с лучшими представителями этой среды. Это прослеживается в таких произведениях поэта, как «Дубровский», «Евгений Онегин», характерно это и для повести «Капитанская дочка».

К лучшим представителям дворянства в этой повести можно отнести Петра Гринева. Детство и образование Петруши ничем не отличалось от детства и образования таких же, как он, провинциальных дворянских детей: «С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кабеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом вина и прованского масла».

По исполнении семнадцати лет отец отправляет Петра защищать отечество, служить императрице. Наблюдая за Петром Гриневым в это время, с уверенностью можно сказать, что юноше уже знакомы понятия «честь и благородство»: он одаривает заячьим тулупчиком «вожатого» и отдает, вместо того чтобы отговориться’неплатежеспособностью, проигранные деньги едва знакомому офицеру. В Белогорской крепости Петр Гринев увлекается писанием стихов и влюбляется в Машу Миронову. Благородство и смелость этого человека проявляется и в эпизоде с дуэлью. Он считает, что лучше умереть, чем позволить Щвабрину порочить имя возлюбленной. С приходом в Белогорскую крепость Пугачева Гринев остается самим собой: он отказывается принять присягу Пугачеву на том основании, что дал уже слово служить императрице, и как настоящий дворянин это слово не может нарушить. Узнав о том, что

Маша Миронова в плену у негодяя Швабри-на, Гринев, не раздумывая о последствиях, бросается ей на выручку.

Однако, настраивая нас на восприятие Петра Гринева как положительного героя, Пушкин не стремится идеализировать его. Как и его отец, молодой Гринев, несмотря на доброе отношение свое к Савельичу, воспринимает его все же как слугу, о чем часто ему напоминает: «„.подавай сюда деньги или я тебя взашей прогоню» или: «Молчи, хрыч!., ты, верно, пьян, пошел спать… и уложи меня». Когда я читал повесть, мысль о том, что Гринев сочувствует иным простым людям, кроме Пугачева, которому он был многим обязан, мне не приходила в голову. Он с удовольствием, как и все дворяне, пользовался привилегиями своего сословия и мало задумывался о несправедливостях крепостного права, делающего одного человека рабом и слугой другого. Конечно, это равнодушие юного Гринева можно списать на его молодость: первая любовь, обостренное чувство благородства, но, с другой стороны, — примерно в таком возрасте Пушкин написал «Деревню», в которой гневно обличает несправедливость по отношению к угнетенному народу. Но если учесть, что Пушкин — гений, самый лучший из представителей своего сословия, то легко смириться с мыслью, что Гринев все же тоже не из последних.

Еще отчетливее это станет понятно, если противопоставить Гриневу другого дворяни-на, причем более образованного, — Швабри-на. Для Швабрина нет ничего святого. В отличие от Гринева он корыстолюбив, мстителен, легок на измеау и предательство, честь и благородство этому человеку не знакомы: для него ничего не стоит унизить женщину, даже любимую, Швабрин служит тем, с кем ему выгодно.

Гринев и Швабрин — одного поля ягоды, только солнце на них светило по-разному: Гриневу его было достаточно, а Швабрин, вероятнее всего, рос в тени. Родители Гринева были хоть и помещиками, но людьми добросердечными и благородными, окружение Швабрина нам неизвестно, возможно, причина в этом… Как бы то ни было, но не согласиться с тем, что Гринев — лучший из представителей дворянства,  невозможно.