Новое отношение к поэзии Пушкина

Почти демонстративно было утверждено в «Разговоре книгопродавца с поэтом» (1824), предпосланном в качестве вступления к отдельному изданию первой главы пушкинского романа в стихах. Ограничение, как это иногда делается, содержания и смысла «Разговора» лишь декларативным утверждением нарочито заостренной формулы

Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать (II, 330)

значительно сужает значение этого замечательного стихотворения, носящего подчеркнутый характер подлинного эстетического манифеста. Действительно, тот образ поэта, видящего почти оскорбление для себя в приравнивании результатов его поэтического вдохновения к продаваемому товару, какой нарисован Пушкиным в нарочито сгущенных тонах:

Блажен, кто молча был поэт
И, терном славы не увитый,
Презренной чернию забытый,
Без имени покинул свет!

Поэтическое достоинство «Разговора», несмотря на его вызывающий тон в отношении некоторых общепринятых положений, было сразу же признано. «Читал Онегина и Разговор, служащий ему предисловием: несравненно!— писал Пушкину Жуковский.—По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнассе» (XIII, 120).

Одним из вершинных моментов пушкинской лирики Михайловского периода является цикл «Подражаний Корану» (1824) . Слово «подражания. здесь всецело условно. Перелагая в стихи некоторые суры Корана, Пушкин не стремился к точности воспроизведения содержания и словесной структуры оригинала, часто далеко отходя от него и используя его лишь как средство воспроизведения собственных’ мыслей и переживаний. Тем не менее глубочайшее проникновение Пушкина в характер восточной поэзии, в самый дух исламизма, вообще привело к тому, что пушкинские «Подражания», порой почти неузнаваемо трансформируя подлинник, несравненно ближе к нему по духу воспроизведения самых характерных черт народов, создавших его, чем многие, даже самые точные переводы. «Подражания Корану» создавались в самые тяжелые месяцы Михайловской ссылки (сентябрь — ноябрь 1824 г.), когда серьезная ссора с отцом 3 привела к томзг, что Пушкин почти все свое время проводил в Тригор-ском, где и писались «Подражания», посвященные в связи с этим владелице имения П. А. Осиновой и сохранившие явные следы всей этой ситуации:

Нет, не покинул я тебя.
Когда же в сень успокоенья
Я ввел, главу его любя,
И скрыл от зоркого гоненья!

Пафос огромного обобщения, составляющий смысловую и стилистическую основу этого цикла, имеет очень Мало общего с элементарным методом применений и иносказаний. Поэтому представляется спорным толкование отдельных стихотворений данного цикла в качестве зашифрованных иносказаний политического характера, например объяснение VI «Подражания» как пересказа соответствующих мест Корана, которому

Мотив «власти над умами» в оригинале отсутствует. «придан такой характер, чтобы его можно было понять, как изображение будущей победы единомышленников поэта» ,

Вряд ли Пушкин, так еще недавно тяжело переживший крушение надежд на победу революции, что отразилось в таких стихотворениях, как «Кто, волны, вас остановил», «Свободы сеятель пустынный», «Телега жизни», «Недвижный страж дремал на царственном пороге», мог в конце 1824 года думать даже в самой общей форме о будущей победе декабристов, когда вопрос о выступлении не ставился даже руководителями движения. Это отнюдь не говорит об отсутствии в лирике Пушкина Михайловского периода мотивов общественного характера. Эти мотивы находили свое выражение в очень сложном и противоречивом аспекте, будучи преломленными сквозь призму настроений и переживаний данного периода. Примером этого является стихотворение «Андрей Шенье» (май — июнь 1825 г.).

Однако дело не столько в этих соответствиях, сколько в том, что, работая над стихотворением, Пушкин в изображаемые им картины французской революции привносил свои думы о русской действительности, а говоря о судьбе самого Шенье, невольно проводил параллели и со своей собственной судьбой. Поэтому стихотворение приобретало автобиографический характер. Посылая его Вяземскому в июле 1825 года, Пушкин имел основание написать: «Читал ты моего А. Шенье в темнице? Суди о нем, как езуит—по намерению» (XIII, 188).

Действительно, такие стихи, как:
Куда, куда завлек меня враждебный гений?
Рожденный для любви, для мирных искушений,
Зачем я покидал бемвестпой жизни тень,
Свободу, и друзей, и сладостную лень?

могли относиться как к Шенье, так и к самому Пушкину, и находили прямое соответствие в творчестве последнего. Так, еще в 1823 году в 1 главе романа в стихах Пушкин писал:

Я был рожден для жизни мирной, Для деревенской тишины: В глуши звучнее голос лирный, Живее творческие сны.

И уже совсем в личном, пушкинском, плане звучало вложенное в уста Шенье гневное восклицание по адресу Робеспьера, которое в условиях пушкинской современности легко могло быть переадресовано Александру I:

Гордись, гордись певец; а ты, свирепый зверь,
Моей главой играй теперь: Она в твоих когтях.
Но слушай, знай, безбожный:
Мой крик, мой ярый смех преследует тебя!
Пей нашу кровь, живи, губя:
Ты все пигмей, пигмей ничтожный.
И час придет.. _ и он уж недалек:
Падешь, тиран! Негодованье
Воспрянет наконец.
Отечества рыдание
Разбудит утомленный рок.

Что это действительно так, свидетельствует письмо Пушкина П. А. Плетневу ог 4—6 декабря 1825 года, написанное по получении известия о смерти Александра I: «Душа! я пророк, ей-богу пророк! Я Андрея Шенье велю напечатать церковными буквами во имя отца и сына ек.» (XIII, 249). Стихотворение с цензурными сокращениями появилось в печати после разгрома декабристского движения. Однако не пропущенные цензурой места широко распространились в рукописных списках под заголовком «На 14 декабря». Прямое соответствие с недавними событиями видели в следующих стихах:

Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,
Я слышал братский их обет,
Великодушную присягу
И самовластию бестрепетный ответ,—
и особенно:
О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей.
Убийцу с палачами
Избрали мы в цари.
О ужас! о позор!

Возможность соотношений с недавними событиями заключали и следующие строки пропущенного цензурой текста:

Оплачьте, милые, мой жребий в тишине;
Страшитесь возбудить слезами подозренье;
В наш век, им вваете, и слевы преступленье:
О брат* сожалеть не смеет ныне брат. (II, 399)

В этих стихах могли усматривать намеки на реальную последекабрьскую действительность. «Не было почти ни одной аристократической семьи,— писал Гер-цен об этом времени,— которая не имела бы близких родственников в числе сосланных, и почти ни одна не осмелилась надеть траур или выказать свою скорбь» (VII, 84 и 214).

Против Пушкина было возбуждено судебное дело по обвинению его в распространении стихотворения, посвященного недавнему восстанию. Следствие длилось весь 1827 год К

1 Письменные показания по этому делу см.: «Рукою Пушкина». стр. 745—746.