Народность, как элемент стилизации в поэтике Пушкина

Поэтому путь, по которому пошел Пушкин Е тридцатые годы, был единственно верным путем, так как он отвечал коренным задачам общественно-исторического развития России. Народность, понимаемая не в качестве элементарной стилизации под так называемый «народный язык» и не как новое воспроизведение старых мотивов народных сказок, былин и песен, но как подлинное и глубокое проникновение в народную душу, показ этой народной души не извне, а как бы изнутри ее, народность в таком именно ее понимании начинает все глубже и органичнее проникать в пушкинскую лирику.

Начало этого процесса восходит к годам Михайловской ссылки поэта и к тому миру образов народной жизни и народного творчества, который окружал Пушкина в то время. Стихия народного творчества повседневно давала о себе знать то в песнях и сказаниях слепцов и странников у ворот Святогорского монастыря, то в старинном обряде крестьянской свадьбы, то В сказках няни. Позднее Пушкин вспоминал о них:

Мастерица ведь была
И откуда что брала.
А куды разумны шутки,
Приговорки, прибаутки,
Небылицы, былины,
Православной старины!..
Слушать, так душе отрадно,
И не пил бы и не ел,
Все бы слушал да сидел.
Кто придумал их так ладно?

Сказки и песни, записанные Пушкиным в Михайловском, не только воспринимались им в их эстетической значимости, но и раскрывали основные черты русского народного характера и русской национальной истории. Замечательным примером проникновения Пушкина в самый дух народной жизни, в самую сущность русского национального характера может служить знаменитая пушкинская «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях», написанная поэтом в 1833 году. Выдающийся знаток русского языка и русской простонародной речи академик А. С. Орлов так писал о степени проникновения Пушкина в этой сказке в самую глубинную сущность народного быта: «Пушкин заметил, что поэтический язык фольклора точно соответствует бытовой ситуации, реальным чертам жизни и характерным представлениям простонародья.. . Для показания характерности народных представлений и соответствия им лексической семантики в пушкинском фольклоре приведем эпизод из «Сказки о мертвой царевне». Брошенная в лесной глуши царевна набрела на терем: Ей навстречу лес, залая, Прибежал та смолк, играя (потому что девушке из хорошего дома угрожать ему было незачем).

В ворота вошла она.
На подворье тишина.
Пес бежит за ней ласкаясь,
А царевна, подбироясь,
Поднялася на крыльцо
И взялася за кольцо (подбирала платье на лесенке — от собаки, да и по девичьему положению; к двери только прикоснулась).
Дверь тихонько отворилась,
И царевна очутилась
В светлой горнице; кругом
Печь с лежанкой изразцовой.
Видит девица, что тут
Люди добрые живут
(обиход зажиточного крестьянского подворья).
Дом царевна обошла, Все порядком убрала,
(как хозяйственной девушке полагалось, а именно)
Засветила богу свечку,
Затопила жарко печку,
На палати взобралась
И тихонько улеглась.

Вернувшиеся хозяева-богатыри удивились порядку в их доме и вызвали неизвестного виновника его показаться обычным в сказках присловьем. Воздействие народного творчества сыграло в художественном развитии Пушкина совершенно исключительную роль. Оно помогло ему несравненно глубже, чем это имело место у любого из его современников, поставить и разрешить проблему народности. «Есть образ мыслей и чувствований,— писал Пушкин,— есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу». Все это придает «каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии» (XI, 40). Особенности русского народного склада и характера с этого времени начинают отражаться с особенной силой и красотой «в зеркале поэзии» самого Пушкина.

Пример тому — «Зимний вечер» (1825). Начало стихотворения настолько зрительно -ощутимо воспроизводит бедную обстановку лачужки, где коротает вечер опальный поэт («То по кровле обветшалой Вдруг соломой зашумит»), что обращение к старой няне — «моя старушка» — звучит исключительно тепло, как обращение к родному человеку, лишенное какого бы то ни было привкуса барственности и настолько задушевна, так. много в ней искреннего желания развеять свою печаль звуками давно любимых и близких сердцу песен, что она звучит как просьба к родному человеку помочь в сердечной тоске, разделить печаль.