Эстетика анекдота в творчестве В.Войновича

Эстетика анекдота занимает особое место в творчестве В.Войновича. Он включает это понятие в авторское определение жанра — роман-анекдот о Чонкине. Анекдотическая стихия развенчивает тоталитарный супермиф и в сатирической антиутопии «Москва-2042». Сюжетным механизмом становится буквализация и практически-бытовая реализация официальных мифологем, которые при столкновении с жизнью превращаются в анекдот, близкий к древнему фольклорному с его комизмом положений. Анекдот не случайно становится инструментом борьбы художника с советской мифологией. Дело в том, что в 60-80-е годы анекдот был, пожалуй, единственным проявлением народной оппозиции по отношению к официальной идеологии. Однако в статье речь пойдет не об этом.

В.Войнович работает не только с официозными стереотипами, подвергая их демифологизации в стихии анекдота, но и с мифологемами массового советского (или, как теперь говорят, «совкового») сознания, обрекающего человека быть лишь отдельным ером общего, делая его жертвой навязанных иллюзий. Поэтому для анализа и выбрана небольшое повествование — «Путем взаимной переписки» (1968) — произведение о том, как миф, в реальности оборачивающийся анекдотом, калечит человеческую жизнь.

В повести «Путем взаимной переписки» практически нет так называемой «политики». Это сугубо частная история, в которой отражаются мифологемы массового сознания советской эпохи. Они живут в сознании героя как предрешенность — судьба, делающая его жизнь инвариантом общего. Мало того, солдат Иван Алтынник, имевший вполне благополучное детство, в письмах к своим заочным подругам по переписке дополнительно мифологизирует свою биографию, выдавая себя за настрадавшегося сироту, самостоятельно пробивающего себе путь в жизни, и «…все это у него получалось складно да гладко, хотя и не имело никакого отношения к его действительной биографии»(.1). Последняя фраза — ключевая, ибо фиксирует признак любого мифа, пребывающего не в грубой реальности, а в пространстве «идеалов». Герой Войновича мыслит себя внутри известной мифологемы массового сознания: армия как «школа жизни» и инициация перед следующей проторенной дорогой — техникум, институт, диплом в рамке на стене, «женитьба или замужество» по переписке на хорошей девушке «лет двадцати-двадцати-двух с косичками, аккуратно уложенными вокруг головы» (91), или той, что занимается художественной гимнастикой и «носит очки» (94), порядочной и культурной.

Мифологическое пространство — область высших коллективных ценностей и начал. Оно идеологически фатально, непреодолимо: «Можно сказать, вся жизнь впереди. Вот армию отслужу, пойду в техникум, после техникума в институт. Инженером, бабка, буду. — Ему вдруг стало так грустно, что захотелось плакать. И говорил он все это таким тоном, как будто к трудному и тернистому пути инженера его приговорили и приговор обжалованию не подлежит» (107).

Массовый миф дает герою своеобразную планку, эталон котировки ценностей. Но жить внутри мифа практически невозможно, ибо он — категория общего. Чтобы слиться с конкретной биографией, миф должен быть адаптирован и, конечно, в историю о том, как герой, ведомый предписаниями и правилами, достигает счастья и благополучия (женится и обретает богатство), т.е. в сказку.(.2) Искусство советской эпохи знает огромное количество таких сказок — как литературных, так и в кинематографе («Светлый путь», «Веселые ребята» и т. п.).

Сказка часто присутствует в художественном мире произведений В.Войновича. Наер, в романе-анекдоте о Чонкине можно вычитать следующую структуру сказки: герой попадает в «иной мир» (село Красное), где женится, а потом и воцаряется (бюрократическое превращение Чонкина в князя Голицына и Ивана VII). В повести «Путем взаимной переписки» мы встретим и сказочную дорогу, и «иной мир» в образе станции Кирзавод, где проживает искомая суженая, и обретение семьи как итог пути, и даже «чудесное рождение» сына. Сам Алтынник имеет явные признаки сказочного героя. Он не только похож на «дурака» волшебной сказки и на «простеца» бытовой, но и обладает знаковым именем — Иван.

Все так — и не так. Волшебная сказка со счастливым концом — это только сугубо внешняя и сомнительная канва сюжета. Внутренние скрепы, механизмы и подоплека этой канвы анекдотические. Законы анекдота царят в текстах В.Войновича практически безраздельно. Миф реализуется в жизни своей комически-хаотической стороной — анекдотом.

Фольклорный анекдот восходит к трикстерским мифам.(.3) Трикстер — мифологический комический двойник серьезного героя мифа-демиурга. Трикстериада — оборотная сторона серьезного и высокого мифа, находящаяся с ним в следующих парадигматических отношениях: космос — хаос, порядок и закон — путаница и случайность, высокое — низкое и т. д. Миф у Войновича в своем жизненном воплощении оказывается не сказкой, а анекдотом. Отличие анекдотического героя от сказочного прежде всего в неадекватном представлении о своей функции — роли: бравый солдат, теоретически подкованный в вопросах женского пола, оказываетя совершенным лопухом, которого женит на себе тридцатичетырехлетняя вздорная баба.

Трикстериада анекдота у В.Войновича выворачивает наизнанку все высокие мифологемы. Вместо ясной дороги, светлого пути к будущему, накатанному мифом, возникает круговое блуждание во тьме, едва лишь герой попадает в «иной мир», на загадочную станцию Кирзавод: «…шумел ветер, густо валил и вспыхивал в свете единственного на станции фонаря лохматый снег» (95); «Дул ветер, в глаза летел сырой снег, Алтынник шел боком… Дома и заборы неясно чернели по сторонам, нигде ни огня, ни звука, хоть бы собака залаяла… Поворачивали направо, налево, опять направо. Иногда ему казалось, что они кружат на одном месте…» (96). С этой дороги уже не свернуть, случайная жизнь подхватывает героя и уже не отпускает: «Но куда побежишь, когда мокро, скользко и незнакомое место?» (96).

Герой теряет всякую ориентацию в пространстве, всякое понимание обстановки. Вместо света и ясности — темень и хмель. Вот как Алтынник пытается добраться до Людмилы, чтобы овладеть ею: «Он поднялся и, чувствуя, что ноги его не держат, хватался за край стола и таращил глаза в темноту, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Но ничего не увидев, осторожно оторвался от стола и, как был в одном сапоге, направился туда, где, по его мнению, находилась Людмила. Он шел бесконечно долго и в конце своего пути напоролся на табуретку, повалил ее, чуть не свалился сам и сильно зашиб колено… Он понял, что забрал слишком сильно вправо, и пошел дальше, стараясь держаться левее, и наткнулся на какую-то тряпку и догадался, что это занавеска, за которой спал сын Людмилы. Он отшатнулся, но занавеска оказалась и сзади. И слева, и справа. Чтобы освободиться от нее, он стал делать над головой такие движения руками, как будто отбивался от целого роя пчел, запутался окончательно и, не видя иного способа вырваться, дернулся что было сил в сторону, где-то что-то затрещало. Алтынник рухнул на пол и на этот раз ударился головой». «Господи! — подумал он с тоской. — Так я сегодня и вовсе убьюсь». Он попытался подняться, но никаких сил для этого не было. Тогда он пошарил руками вокруг себя, наткнулся на какой-то веник, положил его под голову и уснул» (102).

Такие ситуации на страницах повести встречаются сплошь и рядом. Герой буквально заблудился в мире, где от мифа остались одни обрывки и анекдотические двойники, вроде вывески над конторой, на которой Алтынник смог прочесть лишь загадочное слово «Путатов», силясь, но так и не сумев, понять, что же оно значит. Стихия анекдота тащит героя, несмотря на его попытки сопротивляться, а сопротивляется он, опираясь на миф. Увидев, что фото не соответствует оригиналу, что его заочная знакомая снималась, очевидно, «еще до революции», Алтынник пытается себя успокоить тем, что она зрелая одинокая баба и с ней он приятно проведет время без всяких обязательств. Но не тут-то было. Он жестоко ошибается в своей роли, не подозревая, что, попав на захолустную станцию Кирзавод, человек утрачивает качества субъекта и становится лишь беспомощным объектом, игрушкой в руках так называемой «злой жены» — типичного персонажа фольклорного анекдота. Когда Алтынника тащат в загс, старухи «смотрели на процессию с таким удивлением, как будто по улице вели не Алтынника, а медведя.

— Милок, — спросила Бориса одна старуха, — куды ж вы его, болезного, ведете?

— Куды надо, — растягивая гармошку, ответил Борис» (110).

В несчастной доле Алтынника виновата цепь роковых случайностей, но случайности у В.Войновича так сгущены, что приобретают силу и неотвратимость закона. И вот «злая жена» становится законной супругой героя и легко вписывается уже в официальный миф, посылая письма в часть с просьбами не отпускать Алтынника в увольнение, чтобы «сохранить развал семьи» (118).

Герой анекдота смешон только извне, внутри себя он трагичен тем особым трагизмом, о котором писала Л.Гинзбург: средний человек без особых достоинств и особой вины становится жалким объектом, которого «тащит и перемалывает жестокая сила».(.4) «Трагическая вина» Алтынника в том, что он, наивный простец, пытаясь жить по мифу, вступает с анекдотической стихией в серьезные отношения, стремясь победить ее методом мнимых уступок, предполагая в ней некую рациональную логику. Но логика анекдота — это логика плутовская, логика трикстериады, войны всех против всех ради шкурных интересов. Эту логику демонстрирует Людмила в своей «исповеди» Алтыннику, где писатель великолепно передает стихию хаотического трикстерского сознания в виде мутного потока спонтанной речи: «…родной брат, младше ее на три года, вместе росли, а потом, когда она выучилась и ему помогала учиться, каждый месяц пятьдесят рублей посылала, отрывая от себя и ребенка, чего Борис теперь уже не помнит (все люди неблагодарные), приезжает каждое воскресенье домой и хоть бы матери-старухе к дню рождения или на восьмое марта подарил ситцу на платье или сто граммов конфет, дело не в деньгах, конечно, хотя знает, что фельшеру много не платят, несмотря на выслугу лет, так он еще, как приедет, требует каждый раз, чтобы она ему пол-литра поставила, мужчина, известно, за пол-литра мать родную продаст, как, наер, сосед-учитель, который до того допился, что и жена от него ушла, и дети родные отказались, только название одно, что мужчина…» (100).

Завершив круг и исчерпав себя, анекдот вновь возвращается в большой миф. Людмила — законная жена — начинает «качать права», и теперь Алтынник оказывается в положении хитреца и негодяя. В повести «Путем взаимной переписки» — циклически замкнутая сюжетная организация. Начинается повествование с одержимости героя мифом (поиски подруги жизни по переписке) и завершается мифом (гордость пасынком Вадиком, который только начинает путь, обозначенный общим: «…в Ленинграде институт кончает железнодорожный» (120). И все-таки последняя фраза повести вновь за анекдотом: безобразная беременная визгливая баба тащит по улице несчастного героя-идеалиста. Миф снова сбивается на анекдот. Он, высокий и светлый, где-то далеко, а скорее всего он лишь миф — повествование, которое, как бы оно ни было фантастично, люди принимают за правду.(.5)

Однако не все так безнадежно-комично в художественном мире В.Войновича. Анекдот потому и процветает, что опирается на обломки мифа, маскируется под мифологемы, играя чужую роль. Ему противостоит внеролевая человечность, естественная душевность. Ею обладают заведомо комические персонажи, вроде майора — командира Алтынника. В армейской мифологии он — недотепа, ездящий на велосипеде, в то время как другие начальники играют в преферанс, ловят рыбу под видом важной комиссии, ездят на автомобилях. Откровенно комический персонаж (в офицерском мифическом сознании) оказывается единственным героем повести, который сочувствует Алтыннику в трудную минуту.

Бесчеловечная логика анекдота базируется, таким образом, на официально-массовых мифологемах. Глубинное единство официоза и массовой мифологии «совка» акцентируется автором, наер, в таких фразах: «Был понедельник, вегетарианский день… и день политзанятий» (114). Людмила сообщает в письме мужу: «Борис вступил в партию КПСС, потому что перевели его на должность главным бухгалтером и работа очень ответственная» (116). Вырваться из бесконечного каскада нелепых случайностей можно, лишь пробудившись от идеологической спячки, став самим собой.