Сочинения

(Еще не оценили)

Загрузка...

В произведениях, написанных в период поражения революции, Серафимович утверждает идею неодолимости революционных идей. Он показывает, что революция, пусть и в иных формах, продолжается не только в городе, но и в деревне. Вера в конечную победу народа выражена в рассказе «У обрыва». Старый крестьянин в ответ на полные отчаяния слова молодого рабочего, бежавшего из города после разгрома восстания, рассказывает притчу, в которой выражено народное понимание развития жизни: «Глянь-ко, паря, вишь ты: ночь, спо-кой, все спит, все отдыхает… все: и зверь, и человек, и гад, трава и та примялась, а утресь опять подымается, опять в рост… заснула вся земля, а наутресь опять каждый за свое,— птица за свое, зверь за свое, человек за свое… Так-тось, паренек…»

Сочувствие крестьян не ограничивается словами, они смело защитили рабочего, когда его попытались схватить казаки.

Новые герои, новые картины жизни требовали от художника и новых красок. В рассказах о 905 годе появились не свойственные ранее Серафимовичу образы, близкие к героике, к революционной патетике. Как удачно заметил Г. Гай, героико-романтический пафос в произведениях Серафимовича о революции «вырастает из реалистического проникновения в самую суть великих событий» ‘. Даже похоронная песнь рабочих, которые хоронят погибших борцов, звучит как жизнеутверждающий гимн: «Десятки тысяч людей шли, пели гимн смерти, и торжественно и могуче из могильного холода и погребального звона вырастала яркая, молодая, радостная жизнь и сверкала на солнце, и играла на лицах тысяч людей, и народ, густо черневший вдоль улиц, несмолкаемо и исступленно приветствовал их». Этот кульминационный момент рассказа явился и его развязкой. Писатель достиг необыкновенной силы изображения. Вся сцена построена на звуковом эффекте: «Настала звенящая тишина и все больше заполнялась звуком шагов», который в свою очередь покрывается торжественно-скорбными и призывными звуками марша. Наступает момент максимального напряжения душевных сил. Люди глядят в глаза смерти, звуковой образ резко сменяется зрительным:

«Офицер с бережно зачесанными кверху усами, холодно мерил привычным глазом неумолимо сокращающееся расстояние, блеснул, подняв руку, саблей, и губы шевельнулись произнеся последнее слово команды.

Страшные секунды ожидания покрылись: …прощайте же, бра-тья!..

И в то же мгновение исчезло пространство смерти, затопленное живыми, движущимися рядами. Как сверкнувшая вода, блеснули покорно поникшие к земле штыки, и солдаты, растерянно и радостно улыбаясь, потонули в человеческом потоке…»

сравним рассказы «На льдине» и «У обрыва». В первом из них действие происходит днем, во втором — ночью, однако день в первом рассказе выглядит мрачнее ночи, описанной в рассказе «У обрыва».

Вот начало рассказа «На льдине»: «Мохнатые сизые тучи, словно разбитая стая испуганных птиц, низко несутся над морем. Пронзительный, резкий ветер с океана то сбивает их в темную сплошную массу, то, словно играя, разрывает и мечет, громоздя в причудливые очертания».

А вот первые фразы рассказа «У обрыва»: «Уже посинело над далеким поворотом реки, над желтеющими песками, над обрывистым берегом, над примолкшим на той стороне лесом. Тускнели звуки, меркли краски, и лицо земли тихонько затягивалось дымкой покоя, усталости под спокойным, глубоко синевшим, с редкими белыми звездами небом».

Иные краски, иная интонация, иной ритм — мрачно-напряженный в первом рассказе и спокойно-размеренный во втором. В таких различных интонациях выдержаны оба рассказа вплоть до финальных фраз. В ранних рассказах Серафимовича преобладают мрачные тона — «мертвая тоска», «могильная тишина», «угрюмое безлюдье», «мрачная вечная ночь» и т. п.; в рассказах о революции пейзаж меняется: «Загорающееся зарево», «красные отсветы костра», «возбужденные лица»… Стиль приобретает некоторую величественность и суровую простоту, романтическую приподнятость и торжественность. Все чаще встречается в рассказах Серафимовича прием сложных прилагательных или восходящий к эпосу так называемый «гомеровский эпитет»: «суровососредоточенный», «тысячеголосый» и т. п. Этот прием особенно часто будет встречаться в «Железном потоке» (924).

В годы первой революции и в период реакции великие гуманисты Л. Толстой, М. Горький, В. Короленко, М. Коцюбинский поднимают свой могучий голос в защиту жертв царизма. Присоединяет к ним свое слово и А. Серафимович, еще в сентябре 905 г. он начал работу над рассказом «Погром», в котором отражена одна из наиболее мрачных страниц черносотенного разгула в России.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Какие же конкретные проблемы и темы были в центре внимания писателей критического реализма в годы подготовки и осуществления первой русской революции и в годы последовавшей за ней реакции? Основной  темой,  наиболее  ярко выражавшей  гражданский пафос демократической литературы, было «срывание всех и всяческих масок» с царского режима. Характерно, что почти никто из писателей-реалистов не писал произведений на исторические темы. Объясняется это как смутностью их представлений о движущих силах исторического процесса, неясностью исторической перспективы, так и увлеченностью критикой современной им действительности. В рассказах, очерках, повестях, пьесах изображаются почти все классы и прослойки русского общества: мещанство, крестьянство, мелкобуржуазная интеллигенция, дворянство, буржуазия, армейская среда, ремесленники.

Каждый из писателей реалистов имел свою излюбленную тему, но о чем бы ни писали они, важнее всегда для них была судьба угнетенного народа.

Истинным патриотом был В. В. Вересаев. Его излюбленной темой стала судьба русской интеллигенции. В таких произведениях, как «Без дороги», «Поветрие», «На повороте», он отразил революционные искания передовой интеллигенции, победу марксизма над народничеством. Создать полнокровный образ героя времени — революционера-марксиста Вересаеву, однако, не удалось. Свое внимание он сосредоточивает на моментах идейного кризиса и теоретических споров, запечатлевает драматизм исканий своих героев.

Знаменательно, что в повести Вересаева «Два конца», в его очерках «Подземное царство» изображаются герои из рабочей среды. Образы рабочих находим и в произведениях С. Юшкевича («Пролог»), И. Шмелева («Распад», «Стена»), В. Муйжеля («Пока»), А. Кипена («Бирючий остров»), Н. Телешова и др. Это разные слои пролетариата: мастеровые, портовые рабочие, землекопы, шахтеры, фабричный люд. Искры классового сознания подчас вспыхивают и у этих героев, но они изображаются преимущественно еще как страдающая масса, не способная протестовать решительно, действенно.

Важнейшей особенностью реалистической литературы было тяготение к углубленному изображению духовного распада господствующих классов в канун конца старого мира. Параллельно с этим наблюдается обострение интереса к фольклору, борьба за народное слово — в противовес модернистским языковым наслоениям.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Произведения М. Горького знаменовали настрой литературы на новый героический тон. Созвучны ли были этому тону голоса писателей критического реализма, творческие судьбы которых складывались в эту пору? Они объединялись в созданном в 1899 году в Москве писателем Н. Д. Телешовым литературном содружестве «Среда». С начала 1900-х годов в этот кружок вошел Горький, оказавший на деятельность «Среды» большое влияние. Объединяя и направляя в годы революционного подъема писателей-реалистов, он противодействовал активизировавшейся в те годы буржуазно-декадентской литературе. Состав писателей, объединенных «Средой», был неоднороден. Сюда входили Бунин, Тимковский, Скиталец, Л. Андреев, Серафимович, Вересаев. Собрания «Среды» посещали Чехов, Короленко, Мамин-Сибиряк, Гарин-Михайловский, Куприн. Кроме писателей, там бывали Шаляпин, Васнецов, Левитан.

Единой политической позиции «Среда» не имела, никаких деклараций и манифестов не выпускала. На её заседаниях молодые писатели читали новые произведения, спорили. Под влиянием Горького это содружество предприняло ряд прогрессивных политических выступлений (например, в защиту студентов, участвовавших в «беспорядках»). До 905 года её прогрессивное значение было бесспорным. После первой русской революции «Среда» уже не играла передовой роли, а к 1917 году она превратилась в буржуазное литературное объединение, некоторые члены которого после Октября заняли откровенно реакционную позицию.

В содружестве со «Средой» находился ежемесячный литературный и научный журнал «Жизнь», издававшийся в Петербурге с 1897 по апрель 90 года. Благодаря стараниям В. А. Поссе, возглавившего журнал с 1898 года, он стал органом марксизма. В «Жизни» публиковались работы К. Маркса, а, статьи В. В. Воровского. Организатором литературного отдела журнала был М. Горький, привлекший к участию в журнале Чехова, Серафимовича, Вересаева, Бунина, Чирикова, Л. Андреева, Скитальца, Гусева-Оренбургского и др., а также украинских писателей И.  Франко,  В.  Стефаника,  М.  Коцюбинского.

Журнал успешно завоевывал читателя и к 90 году достиг более чем 3-тысячного тиража. Литературный отдел журнала был высоко оценен ым. «Беллетристика прямо хороша и даже лучше всех!» — писал Владимир Ильич’. В «Жизни» была опубликована горьковская «Песня о Буревестнике», что и послужило причиной закрытия журнала по настоянию департамента полиции.

Основные писательские кадры «Среды» и «Жизни» объединились вокруг издательства «Знание», имевшего четкую демократическую программу. С начала 900-х годов ведущую роль в этом издательстве стал играть М. Горький. Директором-распорядителем был К- Пятницкий.

Горький привлек к издательству большинство известных реалистов той поры, произведения которых и выходили здесь в виде сборников. В 904—905 годах тираж сборников достигал от 4000 до 8000 экземпляров. В числе авторов были А. П. Чехов, А. Серафимович, И. Бунин, В. Вересаев, Л. Андреев, А. Куприн, Н. Гарин-Михайловский, С. Юшкевич, Д. Айзман, Н. Тимковский, Скиталец и др. Всего, с 904 по 93 год, вышло 40 сборников. Тираж их не опускался ниже 8000, что свидетельствует об успехе издательства в читательской среде. Высокую оценку деятельности «Знания» дал  В письме к Горькому от 22 ноября 90 года он писал, что сборники этого издательства стремились «концентрировать лучшие силы художественной литературы» .

По инициативе А. М. Горького «Знание» заключило договор с ЦК большевистской партии на издание «Дешевой библиотеки», в редакционную коллегию которой входили , Л. Б. Красин, А. В. Луначарский. В этой серии издавались произведения Маркса, Энгельса, Бебеля, Лафарга, Меринга и других.

«Знание» активно популяризировало произведения выдающихся украинских писателей. Так, в 906 году при непосредственном участии М. Горького издательство выпустило «Кобзарь» Т. Шевченко на русском языке. Переводы произведений великого певца украинского народа были выполнены поэтами-демократами из суриковского литературно-музыкального кружка — И. Белоусовым, Е. Нечаевым, С. Дрожжиным, Ф. Гаври-ловым. В 9 году «Знание» издает двухтомник произведений М. Коцюбинского.

Значительную роль в борьбе с реакционным режимом сыграли сатирические журналы «Жупел», «Адская почта», «Жало», «Пулемет», «Стрелы», «Свобода» и другие. В них принимали участие писатели, объединявшиеся вокруг «Знания», печатался в «Адской почте» и Горький, своими острыми сатирическими материалами пробуждая революционное сознание масс (рассказ «Мудрец», «Правила и изречения» под своим старым псевдонимом Иегудиил Хламида).

(Еще не оценили)

Загрузка...

В истории «натуральной школы» Белинский сыграл выдающуюся роль, являясь ее идейным вдохновителем. Выступая организатором демократических сил русской литературы, он постоянно и настойчиво отстаивал принцип новой литературной школы, пропагандируя ее достижения и раскрывая суть художественного новаторства ее представителей. Еще в статье 1835 г. о Гоголе Белинский проницательно заметил: «Если есть идеи времени, то есть и формы времени». Поэтому развитие в русской литературе 40-х годов преимущественно прозаических жанров (физиологический  очерк,   повесть,   роман)   представлялось   ему явлением совершенно закономерным, полностью соответствующим духу времени. «Поэзия реальная», по терминологии Белинского, победила «поэзию идеальную». Это проявилось и в новом характере сюжета, который отличался, как правило, будничной простотой. Почти полностью исчезает романтическая усложненность. Характерным в этом отношении является само название романа Гончарова «Обыкновенная история». Язык прозы освобождается от романтической напыщенности или салонно-книжной «гладкости», зато широко используются элементы местных говоров, просторечия, жаргонизмы.

Влияние «натуральной школы» на последующую литературу было велико и благотворно. Это была, писал Чернышевский, «единственная школа, которою может гордиться русская литература» [3, 20]. В дальнейшем реалистическое направление вырастает из рамок школы, становясь определяющей силой всего литературного развития. «Натуральная школа», справедливо отмечает В. И. Кулешов, стала колыбелью «самых здоровых начал русского классического реализма XIX в. …Она закрепила реализм в русской литературе как ее самое плодотворное направление, дозволившее ей к концу XIX века приобрести мировое значение».

(1голосов, средний: 1,00 out of 5)

Загрузка...

В начале 40-х годов русская литература переживала сложный период. Смерть Лермонтова в 1841 г., Кольцова в 1842 г., длительное молчание Гоголя после публикации I тома «Мертвых душ» в 1842 г. были тяжелыми потерями. Вместе с тем рост „ общественного самосознания, социальные проблемы, выдвинутые временем, не могли не привести к усилению процесса новых идейно-художественных исканий, к постановке в литературе важнейших проблем социально-общественного плана. Несмотря на то что в 40-е годы творили такие интересные поэты, как Ф. И. Тютчев, А. А. Фет, К. С. Аксаков, Я. П. Полонский и другие, все же ведущее место в литературном процессе занимала проза, в которой утверждались принципы критического реализма. Характерно, что Тургенев, Герцен, Гончаров, Салтыков начинали свой творческий путь как поэты, но затем перешли почти исключительно на прозу. Даже Некрасов в 40-е годы по объему написанного в большей степени был прозаиком, чем поэтом (хотя талант его проявился в первую очередь в области поэзии). Эта группа молодых писателей получила название «натуральной школы» (к ней примыкали также Достоевский, Панаев, Григорович, Гребенка и др.).

«Натуральная школа», явившаяся закономерным этапом в развитии русского реализма, усваивала и развивала творческие принципы Гоголя. Школа эта начала оформляться в 1842 г. в связи с полемикой, возникшей вокруг «Мертвых душ», и под влиянием выступлений Белинского, который в это время прочно уже перешел на позиции революционного демократизма. Расцвет школы относится к 1845 — 1848 гг. После смерти Белинского, в обстановке «мрачного семилетия» школа по существу прекращает свое существование.

Сам по себе термин «натуральная школа» был впервые употреблен Булгариным с целью унизить новое направление. Но Белинский подхватил его и, полемически переосмыслив, обозначил им творчество молодых писателей, стремившихся к максимально правдивому воспроизведению действительности. В журналах «Отечественные записки», а с 1847 г. в «Современнике», на страницах книг «Физиология Петербурга» (1845) и «Петербургский сборник» (1846), изданных Некрасовым и явившихся манифестами нового литературного направления, появились многочисленные рассказы, повести, физиологические очерки, изображавшие быт и нравы петербургских бедняков, мелких чиновников, городских

низов. В произведениях участников «натуральной школы» перед читателем открывались новые сферы русской жизни. Выбор тематики свидетельствовал о демократической основе их творчества. Они разоблачали крепостничество, уродующую власть денег, несправедливость всего общественного уклада, угнетающего человеческую личность. Вопрос о «маленьком человеке» перерастал в проблему социального неравенства.

На ранних этапах существования «натуральной школы» характер и судьба человека воспринимались лишь как следствие определенного общественного устройства. В соответствии с этим вся вина за исковерканную личность возлагалась на объективные условия, не зависящие от человека. В дальнейшем представление о взаимоотношениях человека и среды усложняется. В творчестве Достоевского 40-х годов, например, ставится вопрос о том, что в самой человеческой природе существуют глубокие противоречия, не всегда объясняемые прямым воздействием неблагоприятной действительности. У других представителей «натуральной школы» (Некрасов, Салтыков) критика начинает распространяться не только на среду, но и на личность, которая становится объектом более пристального осмысления в плане ее диалектического взаимодействия с окружающим миром.

Со второй половины 40-х годов «натуральная школа» все чаще и чаще обращается к изображению крестьянства. В творчестве Григоровича («Деревня», «Антон-Горемыка»), в «Записках охотника» Тургенева, произведениях Герцена, стихах Некрасова возникают проникнутые глубоким сочувствием образы крепостных крестьян, которые наделены высокими нравственными качествами и противопоставлены жестоким, развратным, невежественным помещикам. Эту тенденцию в русской литературе немедленно поддержал Белинский, полемизируя с идейными противниками «натуральной школы». В одной из своих статей он передавал суть противоположных точек зрения в диалоге: «Что за охота наводнять литературу мужиками? — восклицает аристократ известного разряда…— А разве мужик — не человек? — Но что может быть интересного в грубом, необразованном мужике? — Как что? — Его душа, ум, сердце, страсти, склонности, словом, все то же, что и в образованном человеке». Эти мысли критика стали программой для всего последующего развития русской демократической литературы.

(Еще не оценили)

Загрузка...

«Своим поведением ты опрокидываешь все законы наследственности, — часто говорил мне учитель зоологии наш классный руководитель. — Просто невозможно себе представить, что ты сын своих родителей!» Кроме того, по ступки учеников он ставил в прямую зависимость от семейных условий, в которых мы жили и произрастали. Одни были из неблагополучных семей, другие — из благополучных. Но только я один был из семьи образцовой! Зоолото так и говорил: «Ты — мальчик из образцовой семьи! Каь же ты можешь подсказывать на уроке?»

Может быть, это зоология приучила его все время помнить о том, кто к какому семейству принадлежит?

Подсказывал я своему другу Антону. Ребята звали его Антоном-Батоном за то, что он был полным, сдобным, розовощеким. Когда он смущался, розовела вся его крупная шарообразная голова и даже казалось, что корни волос подсвечивались откуда-то изнутри розовым цветом.

Антон был чудовищно аккуратен и добросовестен, но,  выходя отвечать, погибал от смущения. К тому же он  заикался. Ребята мечтали, чтобы Антона почаще вызывали к доске: на него уходило минимум пол-урока Я шевелил губами, делал условные знаки, стараясь  запомнить своему другу то, что он знал гораздо лучше  меня. Это раздражало учителей, и они в конце концов усадили нас обоих на «аварийную» парту, которая была первой в среднем ряду — перед самым учительским столом.

На эту парту сажали только тех учеников, которые, по  словам зоолога, «будоражили коллектив’.

Наш классный руководитель не ломал себе голову над причиной Антоновых неудач. Тут ему все было ясно: Антон был выходцем из неблагополучной семьи — его родители развелись очень давно, и он ни разу в жизни не видел своего отца. Наш зоолог был твердо убежден, что, если бы родители Антона не развелись, мой школьный друг не смущался бы понапрасну, не маялся бы у доски и, может быть, даже не заикался. Со мной было гораздо сложнее: я нарушал законы наследственности. Мои родители посещали все родительские собрания, а я писал с орфографическими ошибками. Они вовремя расписывались в дневнике, а я сбегал с последних уроков. Они вели в школе спортивный кружок, а я подсказывал своему другу Антону. Всех остальных отцов и матерей у нас в школе почти никогда не называли по имени-отчеству, а говорили так: «родители Барабанова», «родители Сидоровой»..« Мои же отец и мать оценивались как бы сами по себе, вне зависимости от моих поступков и дел, которые могли порой бросить тень на их репутацию общественников, старших товарищей к, как говорил наш зоолог, «истинных друзей школьного коллектива»..

Так было не только в школе» но и в нашем доме. «Счастливая семьяГ’ — говорили об отце и маме, не етавя им в вину то, что я накануне пытался струей из брандспойта попасть в окно третьего этажа. Хотя другим родителям этого бы не простили. «Образцовая семья!..» — со вздохом и неизменным укором в чей-то адрес говорили соседи, особенно часто женщины, видя, как мама и отец по утрам в любую погоду совершают пробежку вокруг двора, как они всегда вместе, под руку идут на работу и вместе возвращаются домой.

Говорята что люди, которые долго живут вместе, становятся похожими друг на друга. Мои родители были похожи. Это было особенно заметно на цветной фотографии, которая висела у нас над диваном. Отец и мама, оба загорелые, белозубы е., оба в васильковых тренировочных костюмах, пристально глядели вперед, вероятно, на человека, который их фотографировал. Можно было подумать, что их снимал Чарли Чаплин — так безудержно они хохотали. Мне даже казалось иногда, что это звучащая фотография, что я слышу их жизнерадостные голоса. Но Чарли Чаплин тут был ни при чем — просто мои родители были очень добросовестными людьми: если кто-нибудь запевал, они сразу подхватывали и не шевелили беззвучно губами, как это делают некоторые, а громко и внятно пели всю песню от первого до последнего куплета; ну а если фотограф просил их улыбнуться, всего-навсего улыбнуться, они хохотали так, будто смотрели кинокомедию.

Все в жизни они делали как бы с перевыполнением. И это никого не раздражало, потому что все у них получалось естественно, словно бы иначе и быть не могло.

Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете! Мне казалось, я имел право на поступки и ошибки, I потому что отец и мама совершили столько правильного и добросовестного, сколько могло быть запланировано на пять или даже целых десять семей. На душе у меня было легко и беспечно… И какие бы ни случались неприятности, я быстро успокаивался — любая неприятность казалась ерундой в сравнении с главным: у меня лучшие в мире родители! Или, по крайней мере, лучшие в нашем доме и в нашей школе!.. Они никогда не могут расстаться, как это случилось с родителями Антона… Недаром даже чужие люди не представляют их себе порознь, а только рядом, вместе, и называют их общим именем — Емельяновы: «Емельяновы так считают! Емельяновы так говорят! Емельяновы уехали в командировку…»

(Еще не оценили)

Загрузка...

«Если тяжелый орел на крыльях держится в редком воздухе, если большие корабли на парусах движутся по морю, — почему не может и человек, рассекая воздух крыльями, овладеть ветром и подняться на высоту победителем?» В одной из своих старых тетрадей прочел Леонардо эти слова, написанные пять лет назад. Рядом был рисунок: дышло, с прикрепленным к нему круглым железным стержнем, поддерживало крылья, приводимые в движение веревками. Теперь машина эта казалась ему неуклюжей и безобразной Новый прибор напоминал летучую мышь. Остов крыла состоял из пяти пальцев, как на руке скелета, многоколенчатых, сгибающихся в суставах,, Сухожилие из ремней дубленой кожи и шнурков сырого шелка» с рычагом и шайбой, в виде мускула* соединяло пальцы. Крыло поднималось посредством подвижного стержня и шатуна* Накрахмаленная тафта, не пропускавшая воздуха, как перенонка на гусиной лапе, сжималась и распускалась» Четыре крыла ходили крест-накрест, как ноги лошади» Длина их — сорок локтей, высота подъема — восемь. Они откидывались назад, давая ход вперед, и опускались, подымая машину вверх. Человек стоя вдевал ноги в стремена, приводившие в движение крылья посредством шнуров, блоков и рычагов. Голова управляла большим рулем с перьями наподобие птичьего хвоста.

Птица, прежде чем вспорхнуть с земли, для первого размаха крыльев, должна приподняться на лапках: каменный стриж, у которого лапки короткие, положенный на землю, бьется и не может взлететь.

Две тростниковые лесенки заменяли в приборе птичьи лапки.

Леонардо знал по опыту, что совершенное устройство машины сопровождается изяществом и соразмерностью всех частей: уродливый вид необходимых лесенок смущал изобретателя.

Он погрузился в математические выкладки» искал ошибки и не мог найти. Вдруг со злобой зачеркнул страницу, наполненную мелкими, тесными рядами цифр, на полях написал; «Неверно!» — и сбоку прибавил ругательство большими, яростными буквами: «К черту!»

Вычисления становились все запутаннее; неуловимая ошибка разрасталась.

Пламя свечи неровно мигало, раздражая глаз. Кот, успевший выспаться, вспрыгнул на рабочий стол, потянулся, выгнул спину и начал играть лапкою с изъеденным молью чучелом птицы, подвешенным на бечевке к деревянной перекладине, — прибором для определения центра тяжести при изучении полета» Леонардо толкнул кота так, что он едва не упал со стола и жалобно мяукнул»

— Ну, бог с тобой, ложись, где хочешь, — только не мешай.

Ласково провел рукою по черной шерсти. В ней затрещали искры» Кот поджал бархатные лапки, важно улегся, замурлыкал и устремил на хозяина неподвижные зеленоватые зрачки, полные негой и тайной»

Опять потянулись цифры, скобки, дроби, уравнения, кубические и квадратные корни»

Вторая бессонная ночь пролетела незаметно.

Вернувшись из Флоренции в Милан, Леонардо провел целый месяц, почти никуда не выходя, в работе над летательной машиной.

В открытое окно заглядывали ветви белой акации, иногда роняя на стол нежные, сладко-пахучие цветы. Лунный свет, смягченный дымкой рыжеватых облаков с перламутровым отливом, падал в комнату, смешиваясь с красным светом заплывшей свечи»

Комната была загромождена машинами и приборами по астрономии, физике, химии, механике, анатомии» Колеса, рычаги, пружины, винты, трубы, стержни, дуги, поршни и другие части машин -— медные, стальные, железные, стеклянные, — как члены чудовищ или громадных насекомых, торчали из мрака, переплетаясь и путаясь. Виднелся водолазный колокол, мерцающий хрусталь оптического прибора, изображавшего глаз в больших размерах, скелет лошади, чучело крокодила, банка с человеческим зародышем в спирту, похожим на бледную огромную личинку, острые лодкообразныё лыжи для хождения по воде и рядом, должно быть, случайно попавшая сюда из мастерской художника, глиняная головка девушки или ангела с лукавой и

грустной улыбкой.

В глубине, в темном зеве плавильной печи с кузнечными мехами, розовели под пеплом угли.

И надо всем от пола до потолка распростирались крылья машины — одно еще голое, другое затянутое перепонкою. Между ними на полу, развалившись и закинув голову, лежал человек, должно быть, уснувший во время работы. В правой руке его была рукоять закоптелого медного черпака, откуда на пол вылилось олово. Одно из крыльев нижним концом тростникового легкого остова касалось груди спящего и от его дыхания тихонько вздрагивало, двигалось, как живое, шуршало о потолок острым верхним концом.

В неверном сиянии луны и свечки машина, с человеком между раскинутыми крыльями, имела вид гигантского нетопыря, готового вспорхнуть и улететь.

(1голосов, средний: 2,00 out of 5)

Загрузка...

Есть актеры-пешки. Олег Даль был не из таких актеров. Он сочетал в себе очень серьезную личность, самостоятельную, гордую, непокорную, и актерскую гибкость, эластичность. Жизнь сейчас стала очень подвижной, даже сверхподвижной, и в этой сверхподвижкости надо уметь сохранить себя. Даль был именно таким человеком. Он был человеком неспокойным. Беспрерывно переходид с места на место, если был не согласен с чем-нибудь, В этом было что-то хорошее, но и что-то плохое. Он был человек крайностей, В нем клокотали какие-то чувства протеста к своим партнерам, к помещению, в котором он работал. Потому что где-то внутри себя он: очень высоко понимал искусство. Хотя это смешивалось и с долей безалаберности, которая в нем была, недисциплинированности, анархичности, которая в нем тоже была. Но все-таки корни этой непослушности уходили в максимализм: его взглядов на искусство. Он ненавидел себя в те минуты, когда изменял этому максимализму, У него были высокие художественные запросы. Он к себе предъявлял очень высокие требования;, Трагизм его заключался в том, что он думал и понимал, что он сам этим требованиям часто не отвечает. И он мучился из-за этого»

Он пришел в Театр на Малой Бронной в тот момент, когда вообще хотел оставить актерское творчество и перейти в кинорежиссуру. Я отговаривал его. Он уже поступил на курсы, но бросил их к пришел в театр,

В свое время он учился в Щепкинском училище, где я преподавал актерское мастерство, и я хорошо помню, как он сидел на моих занятиях. Он и тогда был непослушным, ироничным. Насмешливость, требовательность — и в то же время какая-то безответственность, способность мучить других, мучить себя — все это было в нем.

Он был загадочной личностью. Сознаюсь, до конца я его никогда не мог понять. Думаю, что до конца его почти никто и не понимал. Иногда мне казалось, что эта загадочность — следствие скрываемой пустоты, а иногда — что он так сильно чувствует, что оберегает себя от лишних переживаний, защищается.

Актеры бывают часто просто неинтересны. Как я уже говорил, они бывают пешками. А интересные — слишком важничают, их не сдвинешь с места. А Даль был интересен и подвижен…

Даль и Высоцкий — самые интересные из актеров, которых я знал. К сожалению, так случилось, что оба рано ушли. Они в «Плохом хорошем человеке» вместе заме тельно играли. Какой это замечательный человеческий чеховский дуэт!

Он по-мальчишески безбоязненно мог броситься в лю- бое творческое задание. Он был импровизатором. Так называемый «академизм» ему совершенно не грозил. Он был насмешником и на сцене изворачивался, как уж. У него была такая способность — он ставил партнеров в глупые положения. Он мог бог знает что сделать. В «Месяце в деревне» в серьезной сцене он вскакивал, сняв ботинок, и гонялся за бабочкой — ловил, хлопал, убивал, и остановить его было невозможно. Потом ровный, будто аршин проглотил, спина ровная, худой такой — уходил со сцены с невозмутимым видом. Его даже побаивались Замечание ему делать было достаточно трудно.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Зло боится света, откровенности и правды. И когда мы честно говорим с миллионным зрителем, мы тем самым, выполняем свой гражданский и художнический долг — утверждать в жизни правду и справедливость. Много лет я сидел в одной гримерной со старейшим актером нашего вахтанговского театра Иосифом Моисеевичем Толчановым, Он умер, когда ему шел девяносто первый год. Мы очень дружно жили: разговаривали о прошлом, о проблемах театра, о горестях театральных, об очередных работах. Но о чем бы ни зашла речь, постоянной темой была одна — роль. Хочу играть. Хочу работать. Однажды Толчанов поехал с концертной бригадой, когда ему было далеко за 80 лет. «Для чего?» — удивились мы. Для того, чтобы проверить себя, чтобы сказать: «Я еще могу». Эта неутоленная жажда работы ©сталась в нем до конца дней. Какие-то краски потухли на его палитре, что-то ему уже было не под силу, но жажда работы осталась такой, какой она была, вероятно, тогда, когда он начинал свой путь в студии Вахтангова.

Эта жажда актерского дела меня всегда удивляет, восхищает и ставит в тупик. Что же это за странная профессия, от которой никто не устает, не хочет уходить на пенсию и держится за малейшую возможность выйти на сцену? В спектакле «Скупщик детей» играли две старейшие актрисы нашего театра: Вера Константиновна Львова и Дина Андреевна Андреева. Играли одну и ту же небольшую, но славную роль. Если бы вы видели, с каким волнением, тревогой и радостью они шли на сцену!

Я знаю, что некоторые крупные актеры по своей воле уходили со сцены. Однажды я прочел о певице, которая покинула театр, находясь в расцвете сил. Ей задали’ вопрос: «Почему?» — и она ответила, что хочет остаться в памяти зрителей прежней. Это мужественный’ шаг, достойный всяческого уважения, а может быть, даже и подражания, но я о таком лишь читал и никогда таких людей не видел. Я видел другое: пока актер жив й: дышит, он хочет играть.»

Говорят, что нет прошлого, нет будущего, есть только настоящее. В том смысле, что прошлое уже за нами будущее неизвестно, а настоящее вот оно, тут: ощутимое! горячее, телесное. Но оно тоже в мгновение ока превредщается в прошлое, и в этом смысле настоящее бееконезд но подвижно, стремительно. И все-таки без веры в будущее жить актеру, да и любому человеку, никак нельзя^ Нельзя существовать без будущих ролей, без будущие возможных работ.

Профессия актера, на мой взгляд, уникальная пр сия. Нам дано выступать перед тысячами, а то и милли нами зрителей. Если действительно экран — кафедра, буна, то, значит, нам представляется возможность поде- литься той или иной мыслью, рассказать о той или иной проблеме миллионам зрителей, скажем, телевидения.

(3голосов, средний: 4,67 out of 5)

Загрузка...

ВСТРЕЧА СО ЗМЕЕЙ. Ранним июльским утром я пошел в лес по ягоды. В тенистом бору стоял густой полумрак. Я вышел на поляну и лег в душистую траву. Мое внимание привлек зеленый кузнечик. Он сидел на травинке и звонко стрекотал. Но вот кузнечик высоко подпрыгнул и исчез. Что-то спугнуло его. У большого пня лежала змея. Вдруг она зло зашипела и стала быстро-быстро разворачивать длинное чешуйчатое тело. Сплюснутая головка медленно закачалась п воздухе. В раскрытой пасти были видны острые, как иглы, зубы. Маленькие агатовые крупинки глаз ярко сверкали. Я попятился. Змея заскользила по траве. В ужасе я бросился в сторону и попал в огромный муравейник. Кое-как я выбрался из него и взглянул на змею. Преследуя меня, гадюка тоже попала в муравейник. Извиваясь от укусов, она неистово шипела. Я не мог удержаться от смеха: «Ай да муравейчики! Здорово заступились за меня!»

Комментарий к тексту. Текст познавательный; учащиеся знакомятся с внешним видом гадюки. В беседе можно сопоставить ее с другими, неядовитыми змеями: ужом, медянкой.

ЛУКОВИЦА С РАДОСТЬЮ. Осенью папа привез с юга большую луковицу и сказал: «В середине этой луковицы спрятана радость, дочка». Я удивилась. В такой некрасивой серой луковице — и вдруг радость. Мама посадила мою луковицу в горшочек и поставила в темное место. Прошло много дней. Вдруг мама подает горшочек, а там остренький желтый торчок. Мама поставила горшочек на окно в ванной, накрыла росточек бумажным колпачком, а окно занавесила. Цветок рос и рос И вот раздвинулись лепестки, и из середины выглянул толстый столбик а бутонах. Тогда мы перенесли цветок на солнечное окно. И перед самым Новым годом он расцвел! Сколько у него было цветов — синих-синих, душистых-душистых! И все они смотрели в разные стороны, точно хотели разглядеть все, что стояло в комнате. А как красив был каждый цветочек!

Папа сказал, что мой цветок зовут гиацинтом. Я полюбила его больше всех своих игрушек. Вот какая радость была спрятана в некрасивой серой луковице.

ПОЧТАРЬ. Весь белый, как снег, с могучей грудью и большим массивным клювом Снежок был очень красив. Он был моим первым почтарем, и я гордился им.

Однажды я отправился к моему школьному товарищу и взял с собой в коробке Снежка. На улице я столкнулся с Ронькой, любителем всяких злых проказ. Он попросил меня показать почтаря. Я слегка поднял крышку, Ронька сильно ударил по дну коробки. Коробка выпала у меня из рук, испуганная птица взвилась вверх. Я был уверен, что Снежок безвозвратно потерян. Только я успел вернуться домой, как услышал, что кто-то стучит в форточку. Я открыл ее, и в комнату ворвался Снежок. Громко хлопая крыльями, он слетел на пол и завертелся, радостно воркуя. Я твердо решил, что с наступлением тепла займусь тренировкой почтаря. Сначала я выбрасывал его в окно, затем стал выносить на улицу и выпускать там. Снежок немедленно возвращался домой. Постепенно я увеличивал расстояние. Я сажал его в коробку и просил брата отнести его подальше от дома и там выпустить. Сколько было радости, когда над двором появлялась белоснежная птица и устремлялась прямо в открытое окно, на котором я ждал ее с бьющимся сердцем.