Сочинения

(Еще не оценили)

Загрузка...

Русская литература всегда отличалась глубиной своего идейного содержания, неустанным стремлением разрешить вопросы смысла жизни, гуманным отношением к человеку, правдивостью изображения. Русские писатели стремились выявить в женских образах лучшие черты, свойственные нашему народу. Ни в одной литературе мира мы не встретим таких прекрасных и чистых женщин, отличающихся верным и любящим сердцем, а также своей неповторимой душевной красотой. Только в русской литературе обращается так много внимания на изображение внутреннего мира и сложных переживаний женской души. Начиная с XII века, через всю нашу литературу проходит образ русской Женщины героини, с большим сердцем, пламенной душой и готовностью на великие незабываемые подвиги.

Достаточно вспомнить полный красоты и [rkey]лиризма пленительный образ
древнерусской женщины Ярославны. Она воплощение любви и
верности. Ее печаль в разлуке с Игорем совмещается с гражданской
скорбью: Ярославна переживает гибель дружины своего мужа и,
обращаясь к силам природы, просит помочь не только ее «ладе», но и
всем его воинам. Автор «Слова» сумел придать образу Ярославны
необыкновенную жизненность и правдивость, Он первый создал
прекрасный образ русской женщины.

А.С. Пушкин создал незабываемый образ Татьяны Лариной. Татьяна
«русская душою», это автор подчеркивает на протяжении всего романа.
Ее любовь к русскому народу, к патриархальной старине, к русской
природе проходит через все произведение. Татьяна «натура глубокая,
любящая, страстная». Цельная, искренняя и простая, она «любит без
искусства, послушная влеченью чувства». О своей любви к Онегину она
не говорит никому, кроме няни. Но глубокую любовь к Онегину
Татьяна сочетает с чувством долга к мужу: Я вас люблю /к чему
лукавить?/ Но я другому отдана, И буду век ему верна.

Татьяне свойственно серьезное отношение к жизни, к любви и к своему
долгу, у нее глубина переживаний, сложный душевный мир. Все эти
черты воспитала в ней связь с русским народом и русской природой,
создавшими поистине русскую женщину, человека большой душевной
красоты.

Пушкин дал и другой, казалось бы, менее выдающийся образ скромной
русской девушки. Это образ Маши Мироновой в «Капитанской дочке».
Автор сумел показать и серьезное отношение к любви, глубину чувства,
которое она не умеет выразить красивыми словами, но верность
которому сохраняет на всю жизнь. Она готова пойти на все для
любимого человека. Она способна пожертвовать собой для спасения
родителей Гринева.

Нельзя забыть и другой образ женщины, полный красоты и трагизма,
образ Катерины в драме Островского «Гроза», в котором, по мнению
Добролюбова, отразились лучшие черты характера русского народа,
душевное благородство, стремление к правде и свободе, готовность к
борьбе и протесту. Катерина «светлый луч в темном царстве»,
исключительная женщина, натура поэтическимечтательная. Попав в
атмосферу лицемерия и ханжества, выйдя замуж за нелюбимого
человека, она глубоко страдает. Но как ярко вспыхивает ее чувство,
когда она в этом «темном царстве» встречает человека, близкого ей по
своим настроениям. Любовь к нему становится для Катерины
единственным смыслом жизни: ради Бориса она готова переступить
свои понятия о грехе. Борьба между чувством и долгом приводит к
тому, что Катерина публично кается перед мужем и, доведенная до
отчаяния деспотизмом Кабанихи, кончает жизнь самоубийством. В
гибели Катерины Добролюбов видит «страшный вызов самодурной
силе».

Большим мастером в создании женских образов, тонким знатоком
женской души и сердца был И.С. Тургенев. Он нарисовал целую
галерею изумительных русских женщин. Перед нами встает Лиза
Калитина светлая, чистая, строгая. Чувство долга, ответственности за
свои поступки, глубокая религиозность сближают ее с женщинами
древней Руси /»Дворянское гнездо»/.

Но Тургенев дал образы и новых женщин! Елены Стаховой и
Марианны. Елена «необыкновенная девушка», она ищет «деятельного
добра». Она стремится выйти из узких рамок семьи на простор
общественной деятельности. Но условия русской жизни того времени
не допускали для женщины возможности такой деятельности. И Елена
полюбила Писарева, который всю жизнь посвятил делу освобождения
своей родины. Он увлек ее красотой подвига в борьбе за «общее дело».
После его смерти Елена остается в Болгарии, посвящая свою жизнь
святому делу освобождению болгарского народа от турецкого ига.
Подлинным певцом русской женщины был Н.А. Некрасов. Ни один
поэт ни до Некрасова, ни после него не уделил столько внимания
русской женщине. Поэт с болью говорит о тяжелой доле русской
крестьянки, о том, что «ключи от счастья женского утеряны давно». Но
никакая рабскиприниженная жизнь не сможет сломить гордость и
чувство собственного достоинства русской крестьянки. Такова Дарья в
поэме «Мороз, Красный нос». Как живой встает перед нами образ
русской крестьянки, чистый сердцем и светлый.

С большой любовью и теплотой пишет Некрасов о женщинах
декабристках, последовавших за своими мужьями в Сибирь. Трубецкая
и Волконская готовы делить с мужьями, пострадавших за счастье
народное, и каторгу, и тюрьму. Их не страшат ни бедствия, ни
лишения.

Наконец, великий революционный демократ Н.Г. Чернышевский
показал в романе «Что делать?» образ новой женщины Веры Павловны,
решительной, энергичной, самостоятельной. Как страстно рвется она
из «подвала» на «вольный воздух». Вера Павловна правдива и честна до
конца. Она стремится облегчить жизнь очень многих людей, сделать ее
прекрасной и необыкновенной. Вот почему многие женщины так
зачитывались романом и стремились в своей жизни подражать Вере
Павловне.
Л.Н. Толстой, выступая против идеологии демократовразночинцев,
противопоставляет образу Веры Павловны свой идеал женщины
Наташу Ростову /»Война и мир»/. Это одаренная, жизнерадостная и
решительная девушка. Она, подобно Татьяне Лариной, близка к народу,
к его жизни, любит его песни, деревенскую природу. Толстой
подчеркивает в Наташе практичность и хозяйственность. При
эвакуации из Москвы в 1312 году она помогает взрослым укладывать
вещи, дает ценные советы. Патриотический подъем, который пережили
все слои русского общества при вступлении армии Наполеона в
Россию, охватил и Наташу. По ее настоянию подводы,
предназначенные для погрузки имущества, были освобождены для
раненых. Но жизненные идеалы Наташи Ростовой не сложны. Они
лежат в семейной сфере.
[/rkey]
Крупнейшие русские писатели в своих произведениях показали целый
ряд замечательных образов русских женщин, раскрыли во всем
богатстве их душевные, нравственные и интеллектуальные качества,
чистоту, ум, полное любви сердце, стремление к свободе, к борьбе вот
черты, характерные для образа русской женщины в русской
классической литературе.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Поэзия А.Твардовского стала одной из ярких страниц истории русской литературы XX века, сама судьба этого человека и поэта глубоко символична. А.Твардовский вошел в литературу в середине 1920х годов. В своем раннем творчестве поэт воспевал новую деревенскую жизнь, колхозное строительство, одну из своих ранних поэм назвал «Путь к социализму». В его стихах тех лет явно звучит отказ от вековых традиций: «Вместо этой дедовской плесени. Из угла будет Ленин глядеть». Итогом этого раннего периода стала поэма «Страна Муравия». Ее герой, Никита Моргунок, мечтавший о счастье и свободном труде на своей земле, понял и осознал, что счастье может быть только в колхозной жизни. Читать эти стихи сегодня, когда открылось столько жестокой правды о коллективизации, уничтожении целых семей, истреблении лучших, самых умных и трудолюбивых хозяев, страшновато. Особенно если учесть, что сам Твардовский сын деревенского кузнеца, родившийся в смоленском хуторе Загорье тогда, когда на отца его, умельца и труженика Трифона Гордеевича Твардовского и всю семью нежданно обрушилась беда они были раскулачены и сосланы на север

О нелегкой судьбе этой семьи, судьбе типичной, постигшей многие такие же семьи, можно узнать сегодня из воспоминаний брата А.Т.Твардовского Ивана, опубликованных несколько лет назад. В стихах же сына «кулака» эти трагические мотивы не нашли отражения он писал так, как в двадцатые и тридцатые годы от него требовали и ожидали, возможно, искренне веря, что на этих путях народ найдет своё счастье.

Поворотными для поэта А.Твардовского стали годы Великой Отечественной войны, которую он прошел фронтовым корреспондентом. В военные годы поэтический голос его приобретает ту силу, ту подлинность переживаний, без которой невозможно
настоящее творчество. Стихи А.Твардовского военных лет это хроника фронтовой жизни, состоявшей не только из героических подвигов, но и из армейского, военного быта (см., например, стихотворение «Армейский сапожник»), и лирические взволнованные воспоминания о родной Смоленщине, ограбленной и оскорбленной врагами земле, и
стихи, близкие к народной песне, написанные на мотив «Позарастали
стежки и дорожки…». В стихах поэта военных лет звучит и философское осмысление человеческой судьбы в дни всенародной трагедии. Так, в 1943 году написано стихотворение «Две строчки». Оно навеяно фактом корреспондентской биографии Твардовского: две строчки из записной книжки напомнили ему о бойце парнишке, которого видел он убитым, лежащим на льду еще в ту незнаменитую войну с Финляндией, что предшествовала Великой Отечественной. И подвига он не совершил, и
война незнаменитая, но жизнь ему была дана единственная через нее то и постигает художник подлинную трагедию всякой войны, возникает пронзительное по силе лиризма ощущение необратимости потери:

«Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий
Как будто это я лежу…»

Уже после войны, в 1945-46 годах, Твардовский создает, может быть,
самое сильное свое произведение о войне «Я убит подо Ржевом». Бои
под Ржевом были самыми кровопролитными
в истории войны, стали ее самой трагической страницей. Все
стихотворение это страстный монолог мертвого, его обращение к
живым. Обращение с того света, обращение, на которое имеет право
лишь мертвый так судить о живых, так строго требовать от них ответа.
Стихотворение завораживает ритмом своих анапестов, оно довольно
велико по объему, но прочитывается на едином дыхании.
Знаменательно, что в нем несколько раз звучит обращение, восходящее
к глубоким пластам традиций: традиции древнерусского воинства,
традиции христианской. Это обращение «братья».

В годы войны создана А.Твардовским и самая знаменитая его поэма
«Василий Теркин». Его герой стал символом русского солдата, его образ
предельно обобщенный, собирательный, народный характер в лучших
его проявлениях. И вместе с тем Теркин это не абстрактный идеал, а
живой человек, веселый и лукавый собеседник. В его образе
соединились и богатейшие литературные и фольклорные традиции, и
современность, и автобиографические черты, роднящие его с автором
(недаром он смоленский, да и в памятнике Теркину, который нынче
решено поставить на смоленской земле, совсем не случайно решено
обозначить портретное сходство героя и его создателя). Теркин это и
боец, герой, совершающий фантастические подвиги, описанные с
присущей фольклорному типу повествования гиперболичностью (так, в
главе «Кто стрелял?» он из винтовки сбивает вражеский самолет), и
человек необычайной стойкости в главе «Переправа» рассказано о
подвиге Теркин переплывает ледяную реку, чтобы доложить, что
взвод на правом берегу, и умелец, мастер на все руки. Написана поэма
с той удивительной классической простотой, которую сам автор
обозначил, как творческую задачу:

«Пусть читатель вероятный
Скажет с книжкою в руке:
Вот стихи, а все понятно,
Все на русском языке».

Позднее творчество А.Твардовского, его стихи 5060х годов одна из
самых прекрасных страниц русской поэзии XX века. Достаточно
сказать, что они выдерживают такое нелегкое для поэта соседство, как
стихи А.Ахматовой, Б.Пастернака, а это под силу далеко не каждому,
надо быть очень большим художником, чтобы не потеряться на таком
фоне. Нельзя хотя бы кратко не сказать о том, что в эти годы поэт
становится центральной фигурой всего прогрессивного, чем была богата
литературная жизнь. Журнал «Новый мир», который редактировал
А.Твардовский, так и вошел в историю литературы как «Новый мир»
Твардовского. Лирический герой его поздней поэзии это прежде всего
мудрый человек, размышляющий о жизни, о времени, например, в
стихотворении «Некогда мне над собой измываться…», где главным
спасением человека от беды становится труд, творчество. Над
традиционной темой о поэте и поэзии раздумывает лирический герой
А.Твардовского поздних лет во многих стихотворениях, например, в
произведении 1959 года «Жить бы мне соловьем одиночкой…» И все же
главная, самая больная для поэта тема исторической памяти,
пронизывающая его лирику 1950-60х годов. Это и память о погибших
на войне. Им посвящено стихотворение, которое смело можно назвать
одной из вершин русской лирики XX века:

«Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны.
В том, что они, кто старше, кто моложе Остались там и не о том же
речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь
Речь не о том, но все же, все же, все же…»

За закрытым финалом стихотворения целый мир человеческих
переживаний, целая философия, которая могла сформироваться у
людей, чье поколение видело столько страшных и жестоких испытаний,
что каждый выживший ощущал это как чудо или награду, может быть,
незаслуженную. Но особенно остро переживает поэт те этапы истории,
которые перечеркнули жизнь его семьи, его родителей. В этом и
позднее покаяние, и осознание личной вины, и высокое мужество
художника. Этой теме посвящены такие произведения А.Твардовского,
как поэма «По праву памяти», цикл стихов «Памяти матери». В этом
цикле через судьбу матери человек передает судьбу целого поколения.
Вековой уклад жизни оказывается разрушенным. Вместо привычного
деревенского кладбища неприютный погост в далеких краях, вместо
переезда через реку, символа свадьбы, «иные перевозы», когда людей с
«земли родного края/ Вдаль спровадила пора». В поэме, написанной в
196669 годах и опубликованной впервые в нашей стране в 1987 году,
поэт размышляет о судьбе своего отца, о трагедии тех, кто с самого
рождения был отмечен как «младенец вражеских кровей», «кулацкий
сынок». Эти размышления обретают философское звучание, и вся
поэма звучит предостережением: «Кто прячет прошлое ревниво,/ Тот
вряд ли с будущим в ладу…»

Поэзия А.Твардовского это искусство в самом высоком смысле слова.
Она еще ждет подлинного прочтения и понимания.

(Еще не оценили)

Загрузка...

В русской литературе существует ряд имен, без которых мы не можем представить себе существование всей национальной культуры. Эти имена известны каждому, потому что, когда мы слышим их, у нас возникают четкие ассоциации с произведениями, вошедшими в сокровищницу мировой литературы, со временем, в которое творили эти великие люди.

Одно из таких великих имен Иван Сергеевич Тургенев. Его
произведения нельзя спутать ни с чьими, в них индивидуальность
автора, его характер, мировоззрение, чувства и переживания. Писатель
как бы доносит до нас события, новые течения в современной ему
жизни, пропуская через призму собственных ощущений, взглядов на
различные проблемы. В истинных шедеврах Тургенева с большой
психологической достоверностью раскрываются характеры героев.
Писатель пытается объяснить их поступки и мысли. Герои существуют
не оторвано от окружающего мира, они тесно связаны с ним,
подвергаются его влиянию, проникаются новомодными идеями, а
иногда и отвергают их после долгих поисков и ошибок.

Роман «Отцы и дети» (1862 г.) появился после разрыва автора с
журналом «Современник» в другом журнале «Русский вестник». Роман
был опубликован в момент крайнего обострения общественной
борьбы. В Петербурге вспыхнули студенческие волнения, и начались
массовые аресты. В городе начались пожары. Появление романа
вызвало бурю. Многие встретили роман враждебно. На Тургенева
обрушились и те, и эти, то есть и из лагеря «детей», и из лагеря «отцов».
Тургенев писал Полине Виардо: «Я попытался представить конфликт
двух поколений».

В романе показан новый тип передового деятеляразночинца
демократа Базарова, «человека дела, а не фразы». Базаров человек из
иного мира, из иной среды, чем сам писатель. Тургенев заметил
появление новых людей, называющих себя нигилистами. Писатель
рассматривает это явление в разных аспектах. Казалось бы, и Базаров, и
Аркадий Кирсанов, и Ситников принадлежат к одному разряду людей,
придерживающихся определенных принципов. Они называют себя
нигилистами. Но если вчитаться внимательнее, то становится
понятным, что ни Аркадий, ни Ситников не имеют своих убеждений,
это временное увлечение модным течением, но не более того. Тургенев
показал своего героя одиночкой, который понимает, что их «нигилизм»
это жалкое подражание сильной личности. Тургенева не
удовлетворяли ни «отцы», ни «дети». Он не смог полюбить Базарова, но
признал его силу и отдал ему дань, полную уважения. Тургенев не
сочувствует вполне ни одному из своих действующих лиц.
Представители прошлого («отцы») изображены с беспощадной
верностью. Они хорошие люди, но об этих хороших людях не пожалеет
Россия.

Базаров, человек сильный по уму и характеру, составляет центр романа.
Он представитель нового молодого поколения, в его личности
сгруппированы те черты, которые были присущи революционерам
демократам. Он практик, идеалов и авторитетов для нега не существует,
потому что он не встречает себе равных и на все имеет свои
собственные убеждения. «Я ничьих мнений не поддерживаю, я имею
свои», полупрезрительно заявляет Базаров. По своим умственным
запросам Базаров выше окружающей его среды. Увлечение науками,
стремление докопаться до сути, широкий кругозор и критическое
отношение к действительности, чувство собственного достоинства вот
характерные черты Евгения Базарова. Критик Писарев поставил
Базарова в один ряд с героем романа Чернышевского Рахметовым.
Базаров нигилист, но дальше этого он не пошел. Он считал, что на
этом его функция кончена. Он говорит: «Сначала нужно место
расчистить, а строить будут другие». Взгляды Базарова, высказанные в
спорах с Павлом Петровичем Кирсановым, близки взглядам вождей
революционной демократии, но он намного кое в чем расходится с
ними. Писарев писал о том, что «базаровщина это болезнь того
времени, и ее надо выстрадать».

Базаров, одержимый этой болезнью,
отличается замечательным умом и вследствие этого производит сильное
впечатление на окружающих его людей. «У Печориных есть воля без
знания, у Рудиных знания без воли, у Базаровых есть и знания, и
воля, мысль и дела сливаются в одно целое», писал Писарев. По
мнению Тургенева, Базаров рано пришел в жизнь, он бы мог сделать
многое, но «умирает, не сделав ничего». Есть в нем и отрицательные
черты, в этом сказалась классовая ограниченность самого Тургенева.
Базаров, что, к сожалению, справедливо, сплошь и рядом отрицает
вещи, которых не знает и не понимает. Поэзия, по его мнению, ерунда,
читать Пушкина потерянное время, заниматься музыкой смешно,
наслаждаться природой нелепо. Любовь для Евгения это всего лишь
физиологическая потребность. Жизнь вносит корректировку в его
взгляды на любовь. Базаров глубоко страдает после отказа Одинцовой,
но от этого не становится мельче. Способность человека глубоко
любить Тургенев считал мерилом его ценности как личности. Тургенев
многих своих героев подвергал испытанию любовью. Базаров вступает в
сферу утонченных переживаний, которых он раньше не принимал. От
уверенности его не остается и следа. Страсть целиком захватывает
героя, но он находит в себе силы, в отличие от Павла Петровича,
порвать с эгоистичной женщиной, несмотря на трагичность этого
разрыва. Базаров способен к глубокому критичному самоанализу и
переосмыслению былых убеждений. И в этом его сила. Отвергнутый,
он всетаки одержал нравственную победу. После кончины
Добролюбова Тургенев сказал: «Жаль погибшей, напрасно потраченной
силы». То же самое он сказал и о Базарове.

В прощальных словах умирающего Базарова заключен главный смысл
его жизненного финала: «Я нужен России?… Нет, видно, не нужен…»
Истоки страданий Базарова преждевременность появления, отсутствие
союзников, мучительное одиночество. Тургенев писал своему другу:
«Мне мечталась фигура сумрачная, дикая, большая, сильная, злобная,
но честная. И всетаки обреченная на гибель, потому что она стоит в
преддверии будущего…» Подобная трактовка вполне объясняет
торжественный аккорд, завершающий историю «нового человека».
Главный герой «Отцов и детей» не знал компромиссов, не ведал
эгоистического чувства самосохранения. В наше время перестройки
жизни на такой тип личности можно только равняться. Немаловажно
для нас и другое. Базаров самоотверженно выступил против рутины
духовного застоя, мечтал об утверждении новых общественных
отношений, новой культуры. Истоки, условия, результаты его
деятельности были, разумеется, другими. Но сама идея переделать
мир, душу человека, вдохнуть в нее живую энергию дерзаний не
может не волновать сегодня.

Проблемы, поставленные Тургеневым в романе, всегда актуальны.
Конфликт «отцов» с «детьми» Залог тех непрерывных изменений, В
которых чтото ищет Бог, Играя сменой поколений…

(Еще не оценили)

Загрузка...

Юмор может бичевать и клеймить, но свою работу он делает не хуже и в тех случаях, когда просто обнажает неразумность тех или иных общественных установлений, моральных норм, жизненных принципов, вышучивая их беспощадно и таким способом выявляя их несовместимость с подлинно человечным устройством жизни. Юмор молодого Твена как раз такого рода — по видимости безобидный, а по сути ниспровергающий все противоестественное, косное и ложное. Поэтому он, этот юмор, и не признает никаких сдерживающих центров. Покойник здесь может запросто усесться на козлы собственного катафалка рядом с кучером и премило побеседовать с приятелями — сама смерть выглядит лишь чудовищным насилием над динамичной, радостной и бурной жизнью, и юмор отрицает ее всевластие, что бы по этому поводу ни было написано в умных книжках. Сиамские близнецы могут здесь в два счета опорожнить бутылку с крепким напитком и потом забавляться, забрасывая камнями церковную процессию,— ведь эти самые близнецы тоже живые люди, а значит, им не могут быть чужды обыкновенные земные радости, а ханжеское благочестие не может не выводить их из себя.

Раз и навсегда должно быть покончено со всякой искусственностью, всякой унылой назидательностью, в какие бы одежды они ни рядились. Пусть через эти окаменелые и выхолощенные представления о том, что правильно и достойно, а что неверно и порочно, пробьется настоящая жизнь, которой дела нот до наперед вычисленных понятий и норм, потому что она все равно умнее любых мудрецов.

Издеваясь над бескрылой и убогой премудростью, Твен очень любил чуть ли не в мельчайших особенностях воспроизводить присущую авторам наставительных и глубокомысленных книжек манеру изложения, но при этом вкладывал в свой текст содержание, ничего общего с такими книжками не имеющее. Это старый прием юмористики, и называется он пародией. Многие твеновские рассказы представляют собой пародии, явные или зашифрованные.

Чаще всего он пародировал библейские легенды и их переложения в учебниках для воскресных школ. А кроме того, романы и повести, в которых герои изъяснялись возвышенным языком, каким на самом деле никто не говорит, и не умели ни одно событие, с ними приключающееся, пережить просто и искренне. И еще всевозможные эпизоды из биографий прославленных людей, преподносимые американским малышам в качестве примера для подражания, но до того скучные, что оставалось лишь поступать как раз наоборот, чтобы, боже упаси, не сделаться таким же занудой, как все эти праведники и «Моральные Образцы» Есть у Твена рассказ «Трогательный случай из детства Джорджа Вашингтона», того самого Вашингтона, чья голова по форме была Егеотличима от черепов большинства ганнибальцев. Там говорится об одном любителе игры на аккордеоне. Его музыка производила совершенно необычное действие. Какой-то старец, годами прикованный к постели, с радостными слезами на глазах обнял нашего музыканта и сказал, что теперь ему хочется улереть, лишь бы не услышать вариации к «Застольной» еще раз. Хозяйки квартир охопно не брали с него ни гроша, но при условии, чтобы он съехал до истечения первого месяца. Едза раздавались душераздирающие звуки аккордеона, как с соседями делалось что-то странное — печальные становились отчаявшимися, а мирные жильцы впадалш в бешенство, как коты в марте.

Постойте, ну при чем же тут маленький Джордж Вашингтон, Который Не Умел Лгать и доказал это, подрубив вишневое деревцо, но тут же признавшись папе и покаявшись? Да ни при чем, конечно. Действительно, был такой случай, и очень трогательный. Но, увлекшись повествование!.! о тяжких муках незадачливого маэстро, а также о скрипачах, кларнетистах и дикаре-барабанщике, которых автор в свое время спалил живьевг, очутившись с ними под одной крышей, Твен — как жаль! — просто позабыл, в чем именно проявилась бесконечная правдивость будущего знаменитого генерала. Хотя, несомненно, каждому было бы полезно в тысячный раз выслушать эту назидательную историю.

Здесь тоже использован прием, обычный у юмористов,— розыгрыш или же мистификация. Нам вроде бы собирались рассказать об одном, а рассказали совсем о другом, или намеренно рассказ оборван там, где он, кажется, только и должен был начаться. Вместо логики в рассказах-мистификациях господствует бессвязность, слова означают вовсе не то, что они должны были бы обозначать,— мы ведь понимаем, отчего слезы немощного старца, которого аккордеонист угостил своей * Застольной»-, были радостными, хотя кто же обрадуется приближающейся собственной кончине.

Мистификация дразнит нас и заставляет отнестись к набившим оскомину прописным истинам без той почтительности, которая порой только мешает выяснить, гак ли уж они бесспорны. Когда надо развенчать дутые сенсации или претензии на абсолютную правоту, не подкрепленные ни аргументами, ни здравым смыслом, розыгрыш — оружие незаменимое. Оно бьет без провыха.

На фроитире любили самые разнообразные мистификации и розыгрыши. Когда невинные, а когда и озорные, насмешливые. Твен их тоже любил и не раз превращал свои рассказы в типичные мистификации.

Калифорнийцы с почтением относились к тем, кого называли людьми сорок девятого года. Тот год был для Калифорнии особенный — под Сакраменто нашли золото и население утроилось в считанные месяцы. Когда Твен приехал в Сан-Франциско, золотой ажиотаж давно стал только воспоминанием, но его остывшие следы еще попадались повсюду. Стоило прогуляться по окрестностям калифорнийской столицы, и глаз непременно останавливался на свалке мусора, догнивающих досках, обвалившейся, заросшей травой шахте — памятнике канувшему в вечность палаточному ил-и фанерному городу, где не так давно каждый клочок земли продавали за бешеную цену и везучие старатели зарабатывали до тысячи долларов в день, тут же обменивая их на жалкие радости, какие мог предоставить фронтир.

Теперь золота почти не осталось, а текучее, беспокойное старательское племя рассеялось по ближним и дальним уголкам Америки. Кто-то сложил голову в уличной потасовке, кто-то, не выдержав напряжения, состарился и одряхлел в тридцать лет. Но многие ветераны сорок девятого так и осели в Калифорнии, сделавшись незаметными служащими или десятниками на стройках, а все-таки сохранив в душе тот огонь романтики и надежды, который ярко полыхал на изрезанной карьерами и штоками калифорнийской земле лет пятнадцать назад. Бум прошел, но еще не до конца улеглось вызванное им возбуждение, и везде в Сан-Франциско чувствовалась атмосфера повышенной активности, захватывающей самые разные сферы жизни.

Местная журналистика процветала — газет было множество, и все они шли хорошо. Несколько твеновских фельеюнов и юморесок из «Энтерпрайз» было перепечатано в Сан-Франциско. Его имя знали, и работу он достал без труда, причем в лучшей из здешних газет, в «Колл».

Утром он отправлялся в полицейский суд за материалом. В каждом номере «Колл» шла хроника, которую Твен целиком заполнял заметками из суда. Однажды он увидел, как группа

ирландцев забрасывает камнями рабочих китайской прачечной, которые несли тяжелую корзину с бельем. Полисмен равнодушно наблюдал за этой еденной и не думал вмешиваться. Раньше все прачечные были ирландские, но китайцы стирали дешевле и лучше. Отбивая клиентов, они озлобляли своих разорявшихся соперников по ремеслу.

Вернувшись домой, Твен описал увиденное в проникнутой негодованием статье, но, к своему удивлению, ЕЮ обнаружил ее ни з очередном, ни в следующих номерах «Колл». Пришлось объясняться с издателем. И тот заявил, что не потерпит в своей газете никаких глупостей. Ирландцы — белые, а значит, в стычке с желтыми они заранее правы. Если Твен с этим не согласен, ему лучше поискать себе другое место.

Он ушел из «Коал» и сразу оказался на мели. Его не оставляли мысли о том конфликте, который произошел из-за несчастной статьи.

К этой теме он еще вернется — в рассказе «Друг Гольдсмита снова на чужбине». Оливер Гольдсмит, знаменитый английский писатель XVI[1 века, ни минуты не сомневался в том, что всякий человек от природы добр, разумен, чистосердечен, и только ложные социальные установления мешают немедленно осуществиться всеобщему счастью, торжествующей справедливости. Нужно показать их ложность, просветив умы, и тогда воцарятся гармония и красота.

Такие взгляды были свойственны многим лучшим людям той эпохи, ее мыслителям,, ее художпикам. Восемнадцатое столетие осталось в истории ЕШК век Просвещения.

Первая книга Гольдсмита озаглавлена «Гражданин мира, или Письма китайца». Она представляет собой серию очерков, созданных в форме писем наблюдательного, пламенно сочувствующего Просвещению человека, якобы приехавшего погостить в Англию из Китая и, конечно, удивившегося порядкам и нравам, которые сильно отклоняются от представлений о естественности, о благоразумии.

Просветители питали пристрастие к подобным мистификациям. Твен прибег к испытанному оружию пародии. Использованный Гольдсмит ом: литературный прием, который успел стать ходульным, был осмеян, но суть рассказа не в этом. Получился острый памфлет. Простодушный китаец А Сун-си считал себя удачливым человеком, когда ему представился шанс уехать в Америку. От вербовщика он наслушался трескучих фраз о том, что в Америке каждого ждет счастье и удача, богатство и равноправие. И все это он принимал за чистую монету. В грязном, переполненном трюме парохода, который за шестьдесят долларов — еще предстояло отработать эту колоссальную для китайца сумму — вез его через океан, А Сун-си не уставал возносить хвалу обетованной земле, где нет ни голода, ни нужды, ни предубеждений.

Но убежище угнетенных и униженных оказалось приютом воров и насильников, которые сначала обобрали новоприбывшую партию азиатов до нитки, а потом начали их травить, словно шелудивых псов. И дня не прошло, как друг Гольдсмита, избитый уличным отребьем, которому охотно помогли полисмены, очутился за решеткой, и суд, разумеется, признал, что порядок нарушил он сам, а значит, должен выплатить штраф или задержаться в тюрьме на десять суток. Китайцы не имеют права свидетельствовать против белых. И других прав они тоже не имеют, Мало ли, что конституция говорит о равенстве всех перед законом. На негров и китайцев конституция не распространяется. Пусть знают свое место — в самом низу, на дне.

«Чтобы сделать историю китайца в нашей стране занимательной, помощь фантазии не нужна,— писал Твен в кратком предуведомлений читателю, утверждая, что рассказ точен, как документ.— Достаточно простых фактов».

Калифорнийская пресса такие факты обходила молчанием. «Друг Гольдсмита» был напечатан лишь в 1870 году, когда Твен давно уже жил в Нью-Йорке. Но горькие мысли, которыми заполнен этот рассказ, зародились под непосредственным впечатлением судебных разбирательств, которые описывал репортер из «Колл». И ни случайными, ни преходящими они не были.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Вот он пишет рассказ «Венера Капитолийская» — о живущем в Риме нищем художнике-американце, который влюбился в дочь богатого бакалейщика. Тщетно добивается он руки своей избранницы. Бакалейщик искусством никогда не интересовался и требует солидных доказательств деловитости претендента, для начала — но меньшей мере пятидесяти тысяч капитала. Положение отчаянное. Но, конечно, не безвыходное.

У героя, по счастью, есть приятель, которому практической сметки не занимать. Несколькими ударами молотка искалечив статую Америки — предмет гордости художника, хоть папаша и обозвал его работу мраморным пугалом,— этот смекалистый Джон Смит зароет обломки в землю, чтобы спустя полгода «случайно» их извлечь и заставить целую толпу дипломированных знатоков восторгаться новооткрытым созданием художественного гения греков. А папаша тут же воспылает страстью к скульптуре и лично проводит ошалевших от удачи молодоженов в свадебное путешествие.

О Джоне Смите нам не сообщается ничего, и дело происходит вдали от американских берегов. Но не может быть сомнений в том, что мы познакомились еще с одним сыном фронтира. Потому что вся проделка вполне достойна типичных для фронтира розыгрышей. А такого рода житейская сообразительность могла быть свойственна только человеку, с младых ногтей усвоившему, что надо полагаться на собственную голову да забыть про робость, и тогда любые трудности разрешатся в мгновение ока.

Рассказы начинающего Твена прямо-таки пропитаны жизнерадостной и в общем-то здоровой атмосферой почти незаселенных просторов па Дальнем Западе страны. Мир, раскрывающийся перед нами в этих юморесках, молод, он словно бы создается непосредственно у нас на глазах. Быт, отношения, мораль — все еще не установилось, только налаживается. Об утонченности, о совершенстве не приходится говорить, но зато все подчинено требованиям жизни, а не вымученным условностям. Действительность скрывает в себе бездну тайн и надежд. Она привлекает и завораживает. В ней нет места ни для какой косности п оцепенелости. В ней привольно чувствует себя простая, твердо верящая в близкое счастье душа.

И Твен улыбается. Его пьянит этот привольный мир, его еще не могут всерьез омрачить ни вспышки варварской жестокости, ни повальное невежество и бескультурье, ни всеобщая погоня за наживой — вещи, для фронтира столь же характерные, как и естественность тамошних нравов или бурная энергия обитающих там людей. Все тревоги пока кажутся недолговечными, все катастрофы еще не выглядят непоправимыми, и никакие неудачи до поры не способны поколебать уверенности в благополучном завершении любых испытаний и жизненных штормов.

Таким он входит в литературу, этот щедро до беспечности радостный писатель, чей талант светится в каждой строке, в каждой пустяковой комической зарисовке. Для многих он таким навеки и останется, хотя время очень серьезно переменит его взгляды, поубавив лукавства и озорства, окрасив твеновский юмор в новые тона, которые уж никак не назвать луче-зарными. Но как бы круто ни ломались впоследствии его убеждения, он всегда с бесконечной благодарностью будет вспоминать Неваду, «серебряную лихорадку», редакцию «Энтерпрайз», прииски, старателей с их суевериями и странноватыми привычками, степные костры, продуваемые всеми ветрами гостиницы, белесые дороги в прерии — время, когда он был молод и по-настоящему счастлив.

«Знаменитую скачущую лягушку из Калавораса» Твен напечатал в 1865 году, незадолго до того, как завершилась Гражданская война. На Западе — в Неваде и Калифорнии — о войне узнавали только из газет; новые штаты участия в ней не приняли, хотя и тут были свои сторонники северян и приверженцы южан. Последних.к концу войны почти не осталось, и Твен теперь тоже всей душой сочувствовал делу отмены рабства и восстановления американского союза. Впрочем, политика не составляла для него главного интереса. Его помыслами завладела литература. Его увлекла пестрая и причудливая повседневность Сан-Франциско, где на каждом шагу обнаруживались россыпи захватывающих сюжетов и тем.

По первому впечатлению Калифорния казалась райским уголком. Ослепительная зелень, диковинные тропические цветы, реки, сверкающие под жгучим солнцем, пустующие пляжи, вытянувшиеся на десятки километров,— все зачаровывало усталого переселенца, долгие месяцы пробивавшегося к Тихому океану через безлюдные пустыни и труднопроходимые горные цепи. Калифорния встречала своих новых обитателей шелестом апельсиновых и лимонных рощ, пьянящим ароматом плодородной земли, густым акцентом, окрасившим речь ее старожилов.

На побережье смешались чуть не все народы мира. Еще недавно это была территория Мексики, и по-ислански многие говорили лучше, чем по-английски. Развалины старинного форта напоминали о том, что когда-то здесь развевался русский флаг. По окраинам городов теснились перенаселенные китайские кварталы: строили сразу несколько железных дорог и из поднебесья империи вывозили самую дешевую на свете рабочую силу.

Сан-Франциско был разбросан но холмам и производил впечатление полного хаоса, Оставшиеся от испанских грандов роскошные особняки соседствовали с безликими кирпичными постройками, в которых располагались бесчисленные конторы, банки, правления, акционерные общества, страховые компании, торговые фирмы. На центральных улицах днем и ночью бурлила деятельная жизнь, а рядом ютились невзрачные деревянные домишки и незаметно начинались предместья, карабкавшиеся вверх по песчаным склонам. Бегала конка, франты хвастались друг перед другом туалетами, полученными от лучшего парижского портного, и брезгливо обходили устроившихся прямо на тротуаре нищих или перемазанных сажей чернорабочих-китайцев. Кабаки и игорные дома не закрывались никогда, как на дрожжах росли здания театров и цирков, вокзалов и доков, складов и пакгаузов, в порту толпились шхуны, баркасы, катера, прижавшиеся к борту больших океанских пароходов.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Обложку самой первой; его книги украшала огромная лягушка ярко-желтого цвета, резко выступающая на блеклом, светло-кремовом фоне переплета. Таких лягушек в природе не бывает. Но Твен ведь и написал о лягушке поистине необыкновенной. Об этой лягушке рассказывали в любом старательском лагере. А еще раньше ту же самую историю можно было услышать в родных краях Твена. Или даже прочитать ее в газетах, издававшихся на периферии, в глубинке. Нашли несколько напечатанных вариантов этого рассказа. И все-таки лягушку из Калавераса прославил не кто НЕГОЙ, как Марк Твен.

А что в ней было особенного, в этой лягушке? Да ничего, просто она умела очень далеко прыгать. Настоящий чемпион по прыжкам что в длину, что в высоту — при слове «мухи» взвивалась в воздух, переворачивалась, как оладья на сковородке, и, схватив муху на лету, скромненько приземлялась на свое место. Звали эту лягушку Дэниел Уэбстер — в честь одного известного американского политического деятеля. V нее был хозяин, Джим Смайли, живший в рудничном поселке, как раз в центре фронтира. Он изловил Дэниела на болоте, долго с ким возился, обучая всяким фокусам, и утверждал, что лягушки необычайно понятливы, надо только дать им особое лягушачье образование, а так они па все способны.

На Дальнем Западе, пожалуй, не отыскалось бы человека, который хоть краем уха не слыхал, как, понадеявшись на удивительный талант Дэниела, Джим Смайли проиграл на пари сорок долларов объявившемуся в Калаверасе незнакомцу. Твен записал этот случай почти в точности так, нак его не раз при нем излагали: незнакомец усомнился в способностях Дэниела, принял пари и, пока Смайли ловил для него другую лягушку* всыпал в пасть чемпиону пригоршню перепелиной дроби, так что бедная знамевитость не смогла сдвинуться с места. В общем-то печальная повесть об обманутом доверии и о прилежании, которое пошло прахом.

Но под пером Твена эта повесть, уместившаяся в несколько страниц, смешит читателей вот уже второе столетие. Б чем тут дело? Конечно, в том, что у Твена был неподражаемый юмористический дар. Только у каждого большого писателя юмор свой, неповторимый. И есть особые приметы твеновского юмора, которые станут видны, если прочесть тот же рассказ о лягушке по имени Дэниел Уэбстер внимательно.

До Твена рассказывали только про само состязание, в котором Дэниел осрамился не по своей вине. Выходил забавный анекдот о предприимчивом и находчивом госте Калавераса, который так ловко провел бахвала и упрямца Смайли. Получалась всего лишь колоритная картинка из жизни фронтира.

В рассказе Твена сохранена красочная атмосфера быта и нравов переселенцев. Мы отчетливо можем себе представить и этот поселок в несколько кривых улиц, уводящих в бескрайнюю прерию, и как попало одетых, давно не брившихся людей у входа в салун.

О самих лягушачьих скачках мы узнаем лишь под самый конец, а до этого Твен будет долго рассказывать о разных происшествиях из жизни Смайли. Твен? Нет, рассказывать будет некий Саймон Уилер, которому доверено вести повествование. Этот Уилер сам из Калавераса, он все видел своими глазами и все запомнил. Мы верим ему как свидетелю. Сочинителю мы бы так не поверили.

А самое важное — Уилер повествует по-особому. Здесь чуть не каждое слово сразу выдает человека с фронтира, у которого особые понятия о правдоподобном и невероятном,— ни за что не разобрать, где кончается одно и начинается другое. Рассказчику, во всяком случае, никто не докажет, что происшествие, о котором идет речь,— хоть отчасти легенда, а не доподлинный факт. Ведь на фронтире чего не случается, каких только не встретишь чудаков и одержимых, фантазеров и упрямцев!

Со стороны покажется: еще одна небылица, которую придумали, чтобы веселее скоротать вечер в компании приятелей, собравшихся посудачить о том о сем. А для Уилера это совершенно реальный эпизод из повседневного быта затерявшегося среди прерии Калавераса.

Поэтому он и рассказывает очень серьезно, ни разу не улыбнувшись, ничем не выказав, что находит в своем повествовании что-то странное или веселое. Он вовсе не шутит. И Смайли, и незнакомца он считает отменными ловкачами, перед которыми остается лишь снять шляпу. Ему ужасно интересно, кто кому натянет нос, он в восторге от всякой лукавой проделки и, увлекшись ею, перестает относиться к знаменитому пари как к игре — Лягушачьи состязания для него событие серьезное, и от слушателей он тоже ожидает серьезности,, а не хохота.

А слушатели смеются до слез. И добился этого Твен. Его авторского присутствия в рассказе почти не заметно. Зато Уилер стоит перед нами как живой. Все описываемое мы видим его глазами, настраиваемся на его восприятие, перенимаем его взгляд на вещи. Мы невольно ему верим, хотя кому же не понятно, что он, мягко говоря, преувеличивает. Мы знаем, что Уилер

рассказывает, сильно увлекаясь, заостряя или, как говорится, хватав через край. Но сам-то он совсем не осознает, что истина переросла в необузданную фантазию. А Твен делает вид, что и для него самого любая выдумка — это неоспоримая правда: вот так в точности все и было. Он сохраняет ту же бесстрастность, ту же серьезность, которые для его рассказчика но поза, не прием, а естественное и искреннее отношение к событиям, пусть явно  нереальным или до абсурда комичным.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Поэтическая позиция Афанасия Афанасьевича Фета долгое время трактовалась неправильно. Фета считали «жрецом чистого искусства», однако, если обратиться к его творчеству, даже программное фетовское заявление: «…Не знаю сам, чтб буду петь — но только песня знает» — может быть понято не как поэтический «каприз», а как отзывчивость поэта на изменения окружающего мира. Поэтический инструмент очень чуток, любое колебание в природе, изменение состояния души тут же отзовется в стихах. Фета-стихотворца ведет вперед впечатление о мире вокруг него, это впечатление живыми образами передается человеку, читающему его стихи. Основываясь на впечатлении, он создает целый яркий, сочный поэтический мир. Искусство поэта обладает волшебной силой, оно подчиняет человека, ведет его среди житейских невзгод:

Уноси мое сердце в звенящую даль,
Где как месяц за рощей печаль;
В этих звуках на жаркие слезы твои
Кротко светит улыбка любви.
О дитя! как легко средъ незримых зыбей Доверяться мне песне твоей…
{«Певице», 1857)

Назначение поэта — воплотить невоплощенное, быть соединительным звеном между разрозненными частями мира и человеческими душами:
Дать жизни вздох, дать сладость тайным
мукам, Чужое вмиг почувствовать своим, Шепнуть о -том, пред чем язык немеет, Усилить бой бестрепетных сердец — Вот чем певец лишь избранный владеет, Вот в чем его и признак и венец!

(«Одним толчком согнать ладью живую…», 1887)
Фет известен и как певец природы. Действительно, природа в его стихах запечатлена тонко, поэт замечает малейшие перемены в ней:

Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица.
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!..
(«Шепот, робкое дыханье…», 1850)

Фет выверяет свой стих, «строит» его, заставляет звучать прекрасной музыкой.
Изменения «милого лица» и изменения в природе — подобный параллелизм типичен для фетовских стихов. Фет, увидев красоту мира, пытается ее сохранить в своих стихах. Думаю, что поэт вводит эту связь между природой и любовью потому, что выразить свои чувства и впечатления можно, только говоря о прекрасном и вечном, а любовь и природа — две самые прекрасные вещи на земле, и нет ничего более вечного, чем природа и любовь. Выражая свои впечатления, он в несколько раз увеличивает остроту восприятия, вводя эту связку.

Не только состояние природы отражается на состоянии человеческой души. Природа и люди — составные части единого мира, и через природу человек лучше понимает себя,
описывая ее, может полнее выразить собственное психологическое состояние. Но природа вечна, деревья «останутся холодной красой пугать иные поколенья» («Сосны», 1854), а человек смертен, и все-таки он может учиться у природы стойкости, надежде на лучшее:

Не верь весне. Ее промчится гений,
Опять теплом и жизнию дыша.
Для ясных дней, для новых откровений
Переболит скорбящая душа.
(«Учись у них — у дуба, у березы», 1883)

Сочетания нескольких важнейших мотивов фетовской лирики можно проследить по такому стихотворению:

Какая грусть! Конец аллеи Опять с утра исчез в пыли, Опять серебряные змеи Через сугробы поползли. На небе ни клочка лазури, В степи все гладко, все бело, Один лишь ворон против бури Крылами машет тяжело. И на душе не рассветает, В ней тот же холод, что кругом. Лениво дума засыпает Над умирающим трудом. А все надежда в сердце тлеет, Что, может быть, хоть невзначай, Опять душа помолодеет, Опять родной увидит край, Где бури пролетают мимо, Где дума страстная чиста, — И посвященным только зримо Цветет весна и красота.
(1862)

Картина природы (зима, серебряные змеи поземки, мрачное небо) — это одновременно как бы и картина человеческой души. Но природа меняется, придет пора, когда снега растают, и, надеется лирический герой, «душа опять помолодеет». А кроме того, искусство — это и есть тот «родной край», где нет никаких бурь, где «цветут весна и красота».

А. А. Фет был одним из родоначальников русского импрессионизма, появившегося как стиль в Европе в конце XIX века. Его произведения оказали влияние не только на русскую, но и на мировую культуру. Влияние Фета отчетливо видно, если рассмотреть творчество поэтов и художников XX века. Из них особо можно выделить Блока. Его поэзия очень схожа с поэзией Фета. Мне особенно напоминает Фета стихотворение Блока «Осенняя воля», хотя оно больше связано с окружающей реальностью.

(3голосов, средний: 3,00 out of 5)

Загрузка...

Роман «Герой нашего времени», выйдя в свет, вызвал противоречивые суждения среди читателей. Образ Печорина был для них непривычен. В предисловии Лермонтов дает свое объяснение этому: «Отчего же этот характер… не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?» Таким предисловием Лермонтов сам указал на реалистический подход к Главной проблеме своего творчеств проблеме личности и общества. В романе содержатся тенденции к осуждению как общества, так и героя. Признавая вину общества в том, что оно породило Печорина, автор тем не менее не считает, что герой прав.

Центральная задача романа раскрыть глубину образа Печорина. Уже
из самой композиции романа нам становится видна бесцельность его
жизни, мелочность и непоследовательность его действий. Повести в
романе расположены не в хронологическом порядке, между ними нет
видимой сюжетной связи. Это как бы отрывки жизни. Но в то же
время, они призваны показать разные черты печоринского характера. В
«Беле»…

В повести «Тамань» Лермонтов применил метод реалистической
романтики красота и свобода вольной жизни контрастируют с
обыденностью положения проезжего офицеpa. «Максим Максимыч»
это как бы конец круга: Печорин оказался в исходной точке, все им
исчерпано и испробовано. Глубина внутреннего мира, и в то же время
отрицательные черты Печорина, мотивы его действии наиболее ярко
раскрываются в «Княжне Мери».

У этих повестей’ есть и еще одна немаловажная функция: показать
отчужденность Печорина от людей. Помещая героя в разные условия, в
разное окружение, Лермонтов хочет показать, что Печорину они
чужды, что ему нет места в жизни, в какой бы обстановке он ни
оказался. Порождение общества, Печорин в то же время отщепенец,
искатель, лишенный почвы, поэтому он не подчинен ни традициям, ни
моральным нормам той среды, откуда он вышел, так и той, в которую
попадает. Того, что ни ищет, там нет. Его, подобно лермонтовскому
«Парусу», влечет к необычным тревогам и опасностям, так как он полон
действенной энергии. Но он направляет свою активную волю на
заурядные обстоятельства, для которых она становится разрушительной.
Превознесение своей воли и своих желаний, жажда власти над людьми
это проявление разрыва между его стремлением и жизнью, он ищет
выход своей невостребованной энергии. Но «чудный мир тревог и
битв», который он ищет, не лежит в будничной жизни, его там нет.
Есть ли у Печорина цель? Да, он ищет счастье, подразумевая под ним
«насыщенную гордость». Наверное, он имеет в виду славу, то есть
признание обществом его ценности и ценности его действий. Но, как я
уже говорила, его дела мелки, а цели случайны и незначительны.
Характерной чертой Печорина является рефлектирующее сознание,
которое является следствием разрыва между желаемым и
действительным. Наиболее глубоко эта рефлексия проявляется в
«Княжне Мери», в дневнике Печорина. Его характер раскрывается в
разных настроениях и в разных ситуациях. Печорин осмысляет и
осуждает свои действия. Он борется не только с другими, но прежде
всего с самим собой. Но в этой внутренней борьбе также заключено
единство личности Печорина, без нее он не был бы таким
неординарным характером, борьба потребность его могучей натуры.
Среди многих проблем романа есть и такая, как отношения между
человеком «естественным» и «цивилизованным». Контраст Печорина и
горцев помогает нам понять некоторые черты его характера. Горцы
(Бела, Казбич) натуры цельные, как бы монолитные и этим они
привлекают Печорина. В отличие от них, он раздираем страстями и противоречиями, хотя неукротимостью своей энергии похож на «детей природы».

В повести «Фаталист» также проявляется двойственность и
противоречивость Печорина, но в другом аспекте аспекте
соотношения в нем западного и восточного человека. В споре с
Вуличем относительно предопределения, он выступает как носитель
критического мышления Запада.

Печорин сразу задает Вуличу такой вопрос «Если точно есть
предопределение, то зачем же нам дана воля и рассудок?» Слепой вере
Вулича он противопоставляет волевой акт, бросившись на казака
убийцу. Но Печорин человек русский, хотя и европеизированный.
Несмотря на свой критицизм, он говорит Вуличу, что тот скоро умрет,
что на его лице есть «странный отпечаток неизбежной судьбы». Но
«Фаталист» все же отражает действенное мировосприятие Печорина,
который хочет восставать против судьбы, играть с жизнью и смертью. В
этой повести звучит горечь тоски по великому действию, которая
завершает решение все той же задачи раскрытия образа героя.
Печорин являет собой продолжение традиции, изображения «лишних
людей». Понятие «лишних» людей предполагает невозможность их
включения в реальную общественную практику, их «социальную
ненужность». Тип лишнего человека отражает особенности
взаимоотношений передовой дворянской интеллигенции с обществом.

Но Печорин отличается от других «лишних» людей совмещением
психологических переживаний. В «Думе» Лермонтов написал точные
строки: «И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, как пир на
празднике чужом». Эти слова в полной мере раскрывают нам
внутренний мир Печорина. Он герой своего времени, но нам не просто
любопытно заглянуть в душу героя: проблема личности, поиски смысла
жизни, своего места на земле это вопросы Вечности. Поэтому роман
«Герой нашего времени» актуален и сейчас.

(1голосов, средний: 2,00 out of 5)

Загрузка...

Роман Федора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание одно из самых сложных произведений русской литературы, в котором автор рассказал об истории гибели души главного героя после совершения им преступления, об отчуждении Родиона Раскольникова от всего мира, от самых близких ему людей матери, сестры, друга. Достоевский справедливо утверждая, что вернуться в этот мир, снова стать полноправным членом общества можно, лишь воспротивившись человеконенавистническим идеям, очистившись страданием. Вдумчиво читая роман, невольно осознаешь, как глубоко автор проник в души и сердца своих героев, как постиг человеческий характер, с какой гениальностью поведал о нравственных потрясениях главного героя.

Центральной фигурой романа является, конечно, Родион Раскольников.
Но в «Преступлении и наказании» много других действующих лиц. Это
Разумихин, Авдотья Романовна и Пульхерия Александровна,
Раскольниковы, Петр Петрович Лужин, Аркадий Иванович
Свидригайлов, Мармеладовы.

Семья Мармсладовых играет особую роль в романе. Ведь именно
Сонечке Мармеладовой, ее вере и бескорыстной любви обязан
Раскольников своим духовным возрождением. Ее великая любовь,
исстрадавшаяся, но чистая душа, способная даже в убийце увидеть
человека, сопереживать ему, мучиться вместе с ним, спасли
Раскольникова. Да, Соня «блудница», как пишет о ней Достоевский,
но она была вынуждена продавать себя, чтобы спасти от голодной
смерти детей мачехи. Даже в своем ужасном положении Соня сумела
остаться человеком, пьянство и разврат не затронули ее. А ведь перед
ней был яркий пример опустившегося, полностью раздавленного
нищетой и собственным бессилием чтото изменить в жизни, отца.
Терпение Сони и ее жизненная сила во многом происходят от ее веры.
Она верит в Бога, в справедливость всем сердцем, не вдаваясь в
сложные философские рассуждения, верит слепо, безрассудно. Да и во
что еще может верить восемнадцатилетняя девушка, все образование
которой «несколько, книг содержания романтического», видящая
вокруг себя только пьяные ссоры, дрязги, болезни, разврат и горе
человеческое?

Достоевский противопоставляет смирение Сони бунту Раскольникова.
Впоследствии Родион Раскольников, не приняв умом религиозности
Сони, сердцем решает жить ее убеждениями. Но если образ Сони
представляется нам на протяжении всего романа, то ее отца, Семена
Захарыча и мачеху Катерину Ивановну с ее тремя маленькими детьми,
мы видим лишь в нескольких эпизодах. Но эти немногочисленные
эпизоды необыкновенно значимы.
Первая встреча Семена Захарыча Мармеладова и Родиона
Раскольникава происходит в самом начале романа, именно тогда, когда
Раскольников решается на убийство, однако еще не до конца уверовав
в свою «наполеоновскую» теорию. Родион находится в какомто
лихорадочном состоянии: окружающий мир для него существует, но
как бы в нереальности: он почти ничего не видит и не слышит. Мозг
сверлит только один вопрос: «Быть или не быть?» Для Раскольникова

Мармеладов просто пьяненький завсегдатай распивочной. Но,
поначалу невнимательно слушая монолог Мармеладова, Раскольников
вскоре проникается к рассказчику любопытством, а затем и
сочувствием. Этот грязный, утративший всякое человеческое
достоинство отставной чиновник, обворовывающий собственную жену
и просящий у дочерипроститутки деньги на похмелье, чемто трогает
Раскольникова, запоминается ему. В Семене Захарыче сквозь его
отталкивающую внешность все же проглядывает чтото человеческое.
Чувствуется, что его мучает совесть, что ему больно и противно его
настоящее положение. Он не винит жену в том, что она, может быть,
сама того не желая («не в здравом рассудке сие сказано было, а при
взволнованных чувствах, в болезни и при плаче детей не евших, да и
сказано более ради оскорбления, чем в точном смысле…»), толкнула
Соню на улицу. Дочь же Мармеладова вообще считает святой. Семен
Захарыч раскаивается в своей «слабости», ему тяжело видеть голодных
детей и чахоточную Катерину Ивановну, в запальчивости он кричит:
«…Я прирожденный скот!» Мармеладов слабый, безвольный человек,
но он, помоему, лучше и честнее тех, кто смеялся над ним в
распивочной. Семен Захарыч способен остро чувствовать чужую боль и
несправедливость. Душа его не зачерствела, не стала, несмотря ни на
что, глухой к страданиям людей. Мармеладов любит жену и ее
маленьких детей. Особенно трогательны слова Катерины Ивановны на
поминках Мармеладова о том, что после его смерти в кармане у ее
мужа нашли мятного петушка.

Мармеладов, может быть, смешон и жалок со своей мольбой о
прощении, но он искренен в ней, да и не так много надо этому
несчастному человеку: всегото чтобы его выслушали без насмешки и
хотя бы попытались понять.

Соня смогла понять убийцу Раскольникова, значит и Мармеладов
заслуживает если на оправдания, то по крайней мере сострадания.
Совсем другой человек Катерина Ивановна. Она благородного
происхождения, из разорившейся дворянской семьи, поэтому ей
приходится во много раз тяжелее, чем падчерице и мужу. Дело даже не
в житейских трудностях, а в том, что у Катерины Ивановны нет
отдушины в жизни, как у Сони и Семена Захарыча. Соня находит
утешение в молитвах, в Библии, а ее отец хоть ненадолго забывается в
кабаке. Катерина Ивановна же натура страстная, дерзкая, бунтарская
и нетерпеливая. Ей кажется настоящим адом окружающая обстановка, а
людская подлость, с которой она сталкивается на каждом шагу, больно
ранит ее. Катерина Ивановна не умеет терпеть и молчать, как Соня.
Сильно развитое в ней чувство справедливости побуждает ее к
решительным действиям, что ведет к непониманию ее поведения
окружающими.
О бедственном положении семьи Мармеладовых, смерти Катерины
Ивановны и Семена Захарыча автор «Преступления и наказания»
рассказывает для того, чтобы читатель почувствовал ту душную, тесную,
невыносимую атмосферу Петербурга шестидесятых годов
девятнадцатого столетия, в которой вынуждены были жить социальные
низы общества.. А ведь к ним принадлежал главный герой романа, и
теория «сверхчеловека» родилась именно в такой обстановке.
Широко известен термин «Петербург Достоевского». В «Преступлении и
наказании» «Петербург Достоевского» это увеселительные заведения,
кабаки, пьяные женщинысамоубийцы, подлость, злоба и жестокость
большинства людей, мелочные ссоры, ужасающие внешние условия
жизни: «пыль, кирпич и известка, вонь из лавочек и распивочных…»,
комнаты «гробы» в полуразвалившихся домах.
Семья Мармеладовых одна из тысяч подобных ей семей бедняков.
История этой семьи является как бы предысторией преступления
Раскольникова.

Однако роль семьи Мармеладовых не ограничивается лишь созданием
фона, на котором развивалась трагедия преступления Родиона
Раскольникова.

Ф.М. Достоевский противопоставлением характеров Мармеладовых и
Лужина, Раскольникова и Разумихина, Свидригайлова и Дунечки
Раскольниковой подчеркивает контрасты современной ему
действительности с ее социальным неравенством, угнетением одних и
богатством, вседозволенностью других. И, пожалуй, самое главное то,
что в изображении семьи Мармеладовых, читатель ясно видит
Достоевского гуманиста с его любовью к «маленьким людям» и
стремлением разобраться в душе даже самого страшного преступника.

(1голосов, средний: 5,00 out of 5)

Загрузка...

С сиренью у нас связаны воспоминания о весне, чудесном месяце мае, когда обновленная природа возникает во всем блеске. Кусты и деревья одеваются в ароматную зелень, на лугах появляются яркие цветы, в лесу щебечут птички, трепещут крылышками мотыльки — человеку дышится легко, хочется жить и жить. Прав поэт, который щемящим сердцем тонко воспринимал это волшебное действо природы: «…Цветет сирень и тешится душа, Стою перед весной и умоляю: Не оставляй меня… Не оставляй!». Отягощенная большими гроздьями белых и лиловых цветов, сирень в этой поре — украшение наших садов. Ее удивительный запах слышен далеко, и рука невольно тянется к ней. О возникновении этого цветка Мантегацца рассказывает поэтическую сказку: «Был апрель месяц, земля нетерпеливо ожидала небесных даров. Желая быстрее увидеть на кустах и деревьях птичьи гнезда, а на лугах первые цветы, богиня весны принялась будить солнце, которое, как ей показалось, еще дремало.

— Вставай,- сказала она ему,- уже первое апреля, и от земли поднимается к небу едва сдерживаемый ветерок страстных желаний и печальные вздохи.

Услышав этот призыв, солнце немедленно встало и через несколько минут в сопровождении богини весны и своей верной спутницы Ирис радуги опустилось на землю. Тогда богиня весны, объединяя яркие лучи солнца с цветастой радугой, начала пригоршнями сыпать их на поля, на луга, на ветви деревьев, горные ущелья. И повсюду, куда только доставали животворные лучи, вырастали розовые, красные, бледно-голубые и темно-синие, золотистые и снежно-белые, полосатые и пестрые цветы, образовывая то звездочки, то зонтики, то колокольчики, то чашечки, то колоски. Форма и краска сливались одна с другой в пьянящей любви — вся земля радовалась в объятиях и поцелуях…Так солнце неутомимо на протяжении многих дней создавало свое доброе дело, облагораживая землю, и вместе с богиней весны и радугой достигло ее крайних границ — Скандинавии, где оно, по обыкновению, спит по несколько месяцев подряд, где цветов маловато, а лед, сковывая землю, проникает в нее на большую глубину. Здесь утомленное солнце хотело прекратить свою работу, но богиня весны, как женщина, как существо чрезвычайно чуткое к чужим страданиям, увидев эту бедную на растительность страну, смилостивилась и обратилась к солнцу с просьбой:

—        Всемогущее роскошное светило, разреши мне одеть в цветы и эти холодные края. Правда, радуга уже израсходовала почти все свои краски, но осталось еще немного лиловой. Разреши же мне украсить эту землю хотя бы ею.

—        Хорошо,— ответило солнце,— сияйте лиловым!

И богиня весны, набирая полные пригоршни лиловых лучей солнечного спектра, начала сыпать им на кусты, на поля Скандинавии. Там, где они падали, сразу же вырастали — сотнями и тысячами — чудесные гроздья сирени. И в скором времени здесь их появилось столько, что солнце, обращаясь к богине весны, воскликнуло:

—        Ну, довольно, довольно! Разве ты не видишь, что всюду только и видно лиловое?

—        Это ничего,— ответила богиня,— не мешай мне! Этим несчастным, закованным в лед землям неизвестны ни страстная жажда розы, ни поцелуй ароматной фиалки, ни пьянящий запах магнолии, дадим же им, по крайней мере, целые леса, целые моря сирени,

Но солнце на этот раз не послушалось и, взяв из рук радуги палитру, смешало остатки основных семи цветов и принялось сеять полученные таким способом белые лучи на кусты и деревца. Так и появилась белая сирень, которая рядом с лиловой, образовывает нежный, приятный контраст…». Вот почему сирень начинает распускаться, начиная с первых же теплых весенних дней, и нигде так щедро и великолепно не цветет, как в Швеции, а также в Норвегии — стране, которая поражает весь мир своей удивительной физической и моральной силой…

В Европе сирень — чужестранка. Его родина — Малая Азия, Персия. В наших краях она впервые появилась в Вене в 1562 году, когда Ангериус Бусбег привез ее из Константинополя, где был послом императора Фердинанда І при дворе султана Сулеймана. Приблизительно в это же время сирень, наверное, попала и в Англию, поскольку в описании парка любимого замка королевы Елизаветы, заложенного еще при Генрихе VIII, отмечается, что там было несколько мраморных бассейнов, возле одного из них росли шесть кустов сирени… Описание сделано во время правления Карла II, и замок, и парк вокруг него он подарил одной из своих фавориток, а она, забросив редчайший сад цветов, со временем продала все, что имело какую-то цену. То есть в XVI столетии сирень в Европе — еще большая редкость, но ее неприхотливость к почве и суровой температуре, прекрасные цветы с чудесным запахом оказывали содействие быстрому распространению. Лет через сорок она уже росла чуть ли не в каждом европейском саду. Дети игрались ее буйным соцветием, как и сейчас, нанизывая отдельные цветочки друн на друга, или выискивали «на счастье» среди обычных, четырехлепестковых, пяти-шестилепестковые цветы. Считается, что если такой цветочек съешь — будешь счастливым. Об этом поверье, очень популярном среди молодежи, просто и хорошо сказано в стихотворении какого-то неизвестного поэта, которое в свое время ходило по рукам: «Помнишь, как весной в день ясный, будто образок, Обрывали мы с тобой пьяно пахнущую сирень. Ты искала белоснежных пять счастливых лепестков, и взволнованно, и нежно Так звучал твой голосок: «Все четыре в соцветии, Все не вижу я пяти, Наверное, счастье в этом мире Мне, бедной, не найти». А далее — речь о том, что, в конце концов, пятилепестковый счастливый цветок был найден и он на самом деле не обманул ожиданий. Стихотворение заканчивается такими словами: «С того времени, как узнаю, Что в саду цветет сирень — Вспоминаю и благословляю День ясный, будто образок…». Но случается также, что вместо четырех традиционных лепестков в таком цветочке сирени — всего три. Это несчастье. Его даже у руки брать нельзя. Зато символы счастливого цветка часто изготовляли из золота и эмали в виде броши, обручальных колец, браслетов – вообще, на различных женских ювелирных украшениях. В Англии сирень, хотя это и удивительно, считали цветком горя, очевидно, из-за того, что его лиловые и бледные оттенки напоминают цвет смерти. Давняя английская пословица даже утверждает: «тот, кто носит сирень, не будет носить обручального кольца». А потому прислать юноше, который сватает девушку, ветвь сирени — означает отказать. И такой вежливый способ отказа часто применяли. В этой стране продолжительное время росла только лиловая сирень, а о том, как появилась белая, существует целая легенда. Говорят, что один богатый лорд обидел девушку, которая доверилась ему, и та умерла от горя. Безутешные друзья засыпали надгробие ее могилы сиренью. Сирень была лиловая, а когда на следующий день пришли посмотреть, то пришли в изумление: она оказалась белой. Говорят, что это была первая такая разновидность этого растения. Научное название сирени — Syriga vulgaris, происходит от греческого syrinh — трубка, дудочка, поскольку ветвь или ствол деревца имеют мягкую сердцевину и из них легко изготовить дудку, свисток, свирель. А свирель, как рассказывает легенда, изобрел мифический бог Пан, сделав ее из камышины, в которую превратилась красавица-нимфа Сиринкс, желавшая убежать от него. О таком превращениях в своих волшебных «Метаморфозах» Овидий повествует: «Вокруг подножия зеленых холмов Аркады среди своих подруг в лесу жила знаменитая нимфа Сиринкс. Возвращая из гор, ее встретил однажды бог Пан… Нимфа бросилась убегать, но была остановлена течением реки Ладони. Несчастная обратилась к водам, сестрам своим, умоляя пропустить. Пан ее догнал, хотел обнять, но вместо Сиринкс обнял камышину. С тех пор ее ветер качает и стонет она, и жалобно плачет…».

По-французски сирень — Lilas, отсюда и название цвета — лиловый. Это слово персидское, и означает оно — цветок. На Востоке, откуда, как известно, и происходит сирень, он стал символом печальной разлуки. А потому юноша дарит его своей любимой лишь тогда, когда они вынуждены расстаться навсегда. В Германии его часто отождествляют с другим растением, называя бузиной, приписывая сирени ее целебные свойства, относя к ней многочисленные поверья, которые касаются именно последней. Здесь нередко можно встретить чрезвычайно большие, старые растения, как, например, в саду берлинского госпиталя «Charite». Этой сирени более ста лет. Посажена она в 1801 году. Теперь она сильно разрослась и напоминает скорее большие деревья, чем кусты. Вокруг поставлена замечательная металлическая изгородь, а когда весной сирень зацветает — это редчайшее зрелище. В последнее время садовники, неудовлетворенные естественным течением событий, принудили цветок цвести на Пасху и даже на Рождество. Маленькие кустики сирени в горшках — украшение наших комнат, тем более, что все это не требует особых хлопот, следует лишь увлажнять землю. Для того, чтобы он расцвел зимой, нужно осенью взять маленькое деревце, на котором уже образовались почки, и посадить в горшок, потом поставить в прохладное место и дать ему немного промерзнуть. А за месяц до Рождества погрузить ветви в теплую воду, температурой тридцать градусов, и, продержав так шесть-восемь часов, поставить на светлом месте, возле батареи. Конечно, цветы не будут такими роскошными, как в теплицах опытных садовников, но обязательно зацветут и будут цвести долго. Говорят, что сирень зацветет, даже если зимой нарезать веточек, положить на несколько часов в прохладное темное помещение, а потом на два-три часа опустить в воду — плюс тридцать градусов, после чего поставить в бутылку с водой там, где постоянно тепло. Но, конечно, для нас особая обворожительность цветущей сирени не зимней поры, а весной — в саду. Здесь наши воспоминания часто связаны со старинными дворянскими гнездами, где сирень — необходимая принадлежность садов и парков. А ее цветущие, роскошные кусты перед фронтоном дома — красота и гордость хозяев. Вспомним лишь красивую картину художника Максимова «Все в прошлом». Углубленная в воспоминания старая женщина сидит под кустом цветущей сирени. Неизвестно, а не возникают ли перед ней в эту минуту милые образы ее молодости? Может, именно здесь, на лавочке под сиренью, произошло первое объяснение в любви, и они вдвоем, перебирая мелкие лепестки, искали в них счастье?

«Опустевший сад старый, где встреча нас соединяла…

Все вымело время, и лишь дорогие тени

Из прошлого, будто сон, в воспоминаниях встают…»

А помните другую волшебную картину — «Бабушкин сад» Поленова? И здесь цветущая сирень, которая, возможно, тоже многое напоминает дряхлой бабушке, которая идет, опираясь с одной стороны на палочку, а с другой — на руку юной девушки. Одним словом, сирень, постоянное украшение наших садов,- всегда близкое и родное для нас растение. И, встретив где-то на чужбине цветущий куст, невольно возвращаемся мысленно на Родину, в свой старый родной уголок.