Сочинения

(Еще не оценили)

Загрузка...

 Орудия в Олдувае изготовлялись из различных вулканических лавовых пород: базальтов, андезитов, трахеитов и др. Причем в древних стоянках количественно преобладает первая порода, в более молодых — вторая. Среди других пород находят кремнистый сланец, кварц, гранитный гнейс и т. д. Все эти породы брались обитателями ущелья в виде обломков и реже галек, которые встречаются в ложах древних ручьев и озерных отложениях. Основным, ведущим орудием в олдувайской культуре были чопперы и чоппинги. Чоппинги явно преобладали. (Мэри Лики считает чоппинг двухсторонне обработанным чоппером, но, по-моему, это неправильно — это два разных орудия.) Собственно говоря, они и определяют характер олдувайской индустрии на разных этапах развития, составляют ее главную особенность. Цричем если в древнем олдувае процент чопперов и чоп-пингов ко всем остальным орудиям достигает 76—71%, то в развитом*— не более 26—24%.

Поэзию чопперов и чоппингов трудно описать — для этого надо быть специалистом по каменному веку! Перед нашими глазами наиболее примитивное орудие в истории технологии камня: галька размерами, позволяющими удобно держать ее в руке, упирая один конец в открытую ладонь, оббивается „   несколькими ударами по краю или на узком конце.      

Кливер   и   унифас примитивной формы из Олдувая. Оба   типа   орудий возникают в Африке,   а   точнее мы их впервые видим   в  Олдувае. В дальнейшем кливер   и   унифас занимают заметное место среди орудий людей раннего палеолита. Интересно, что эти орудия более свойственны     для южных,    чем   для северных    районов земного шара.

четыре фасетки образуют рабочий край — более или менее ровный, если гальку оббить с одной стороны (чоппер), и зигзагообразный, если с двух (чоппинг). В олдувайских коллекциях имеются десятки и сотни галечных орудий. Размеры их самые разнообразные. Встречаются очень крупные — от 15 см и более в диаметре и очень мелкие, миниатюрные — до 3—4 см в диаметре. Различается несколько типов чопперов и чоппингов олдувая: с боковым рабочим краем, с поперечным, с двумя лезвиями, приостренные и с дисковидным краем. Ими можно было делать различную работу: резать, колоть, дробить, строгать, и для каждой подобной процедуры важную роль играл не только острый край, но и тяжесть орудия.

Галечные орудия, практически совсем не изменяясь, проходят через весь каменный век — через два миллиона лет! Эта особенность отмечалась неоднократно и для разных континентов, и для отдельных районов земного шара.

Некоторые из чоппингов обработаны не только с одного края, но и по периферии гальки, и их называют протобифасами — двухсторонне обработанными орудиями. О бифасах подробно речь пойдет дальше. Для развитого олдувая характерно присутствие, хотя и в небольшом количестве, подобных орудий. Имеются также и кливеры — изделия треугольной или прямоугольной формы с оббитыми для удобства держания в руке краями и прямым поперечным лезвием. Их называют еще колунами.

Встречаются также сфероиды — шары или, вернее, округлые гальки или обломки породы, которым при помощи оббивки углов придается сферическая форма. Еще более интересны и загадочны полиэдры — крутые и мелкие обломки породы, оббитые в разных направлениях и с разных сторон. Иногда они имеют округлую форму, иногда подпрямоугольную, чаще угловато-неправильную.

Сфероиды, как предполагают, служили для охоты. До недавнего времени охотники в Африке пользовались боласами — каменными шарами, укрепленными на ремне. Их бросали, чтобы запутать ноги животному и лишить его возможности бежать. Так это или нет для олдувая, сказать трудно. Может, сфероиды использовали для растирания растительной пищи? Но в этом случае на их поверхности должна бы оставаться заметная стертость.

А для чего же служили полиэдры? На них слишком мелкие сколы, чтобы назвать их нуклеусами. Не видно здесь и рабочих краев, удобных для резания, скобления и т. д. Их неудобно держать в руке, разве что обернув куском шкуры. Ответа пока нет. А его надо найти, поскольку подобные орудия встречаются и значительно позже, даже в конце каменного века. В частности, они известны в так называемой маркансуйской культуре высокогорного Памира, возраст которой около 10 тыс. лет.

Такова, в общих чертах, олдувайская раннепалеолитическая культура. Олдувайские орудия, как мы уже говорили, не самые древние, но они самые представительные и самые разнообразные для археологических памятников, возраст которых превышает 1 млн. лет. Нигде в другом месте в мире нет столь многочисленных и хорошо датированных стоянок столь древнего возраста.

(Еще не оценили)

Загрузка...

С 70-х годов XIX в. главной чертой исторического движения во Франции была идейная и методологическая переориентация, вызванная социальными последствиями франко-прусской войны и Парижской Коммуны. Ее основные принципы были изложены на страницах журнала (1876). Смыслом перестройки провозглашалось превращение истории в мощное средство национального воспитания на почве либеральных и антиклерикальных ценностей, восходящих к идейному наследию Французской революции, укрепление демократических институтов и в целом режима Третьей республики в стране. С этой целью ведущие историки, выступившие со страниц журнала, призвали возродить университеты, повысить уровень профессионализации науки, использовав передовой в то время немецкий опыт, выдвинули требование тотального охвата всех источников по изучаемой проблеме и беспристрастного изложения установленных фактов.

В российской историографии пересмотрены и концепции революции — отношение к 1794 г„ Термидору, который включен в революционный период В. Г. Ревуненков, В. А. Дунаевский, Е. Б. Черняк), изменена однозначно положительная оценка якобинизма и Робеспьера, отношение к террору 1794 г„ поставлена под сомнение эффективность и приемлемость для всех эпох плебейских методов борьбы, высказано положительное отношение к дантонистскому варианту революции, уточнено в целом отношение к революциям, как к методам социальных преобразований; дана положительная оценка либерализма, как одной из передовых идеологий XIX в. Итак, в ходе дискуссий многие аргументы и выводы «ревизионистов» оказались учтенными, марксистские концепции переосмысленными.

Неизмеримо возрос и объем проблем, изучаемых наукой в связи с феноменом революции. С 80-х годов историками России начато изучение ее ментальных аспектов, которые все еще остаются малоисследованными.

Обращение науки XX в. к проблемам ментальное не стало универсальным способом решения коренных проблем методологии истории. Эти трудные вопросы не решены учеными, поскольку чрезвычайно сложно воспроизвести целостную картину прошлого. Французские историки в 1991 г. выступили с новым манифестом, в котором очерчен круг и направление новых поисков. В конце XX в. складывается новая методология истории, и перед историческим знанием России и Украины, которое десятилетиями пребывало в изоляции, стоит задача наведения мостов с мировой наукой, что возможно лишь при условии живого обмена идеями, учета мирового опыта и лучшей в XX в. его части — идей школы «Анналов» и «новой исторической науки» Франции.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Акцентировав внимание на проблеме реально достижимого для ранних буржуазных революций, Е. Б. Черняк пришел к выводу, что «к концу 1793 г. революция достигла всего, что было исторически возможным» в области сокрушения феодализма, решения социально-политических проблем, победы над внешними и внутренними врагами. Рассмотрев три реально существовавшие альтернативы исторического развития Франции — в краткосрочной перспективе — в случае победы робеспьеристской группировки — «якобинского центра», левых якобинцев — эбертистов и руководителей Клуба кордельеров, — дантонистской группировки, — историк, таким образом, смещает центр тяжести известного спора о природе якобинской диктатурыи констатирует глубокую нечестность террора 1794 г» его вырождение (что подтверждает данными исследований П. А. Кропоткина и В. Г. Ревуненкова, свидетельствующими о массовых казнях представителей третьего сословия), а также то, что Робеспьер ничего не мог предложить ни одному классу

[smszamok]

Франции после победы над интервентами. Автор критикует матьезовский культ Робеспьера, полагает, что с ним необходимо покончить, покончить с тем положением, что этот революционер оказался вне критики и то лишь «отчасти по вине историков»; считает неправомепными попытки А. Матьеза и других левых историков разорвать связь между Неподкупным и пароксизмами террора167. Точка зрения Е. Б. Черняка близка концепции Ф. Фюре, а также французского историка начала XX в. О. Кошена, взгляды которого подвергались анализу А. В. Чудиновым16. Е. Б. Черняк подвергает пересмотру традиционный для классической историографии взгляд на 9 термидора, считает несправедливым представлять «мнимо-левыми» левых термидорианцев, поскольку в их программу «входило сведение к возможному минимуму исторически неизбежного отката революции»169. Историк пересматривает традиционно положительное для марксистской и вообще левой историографии отношение к выступлениям народных низов, считает, что, даже если бы они «достигли временного успеха в 1794 г., это могло бы привести лишь к негативному результату: к конфликту с Конвентом, к полному расколу внутри сил, поддерживавших если не якобинскую республику, то все же основные завоевания революции».

Таким образом, Е. Б. Черняк дискутирует не только с немарксистскими историками, но и с марксистскими, такими как А. Собуль и В. Г. Ревуненков, которые полагали, что плебс и мелкая буржуазия противостояли революционной буржуазии, составлявшей социальную базу якобинизма, и были единственной силой, способной двигать революцию по пути исторического прогресса. Ученый впервые в историографии положительно оценивает суть программы «данто-нистов», состоявшей «в установлении «нормальной» буржуазной власти, считает самого Дантона (героя А. Олара и III Республики) воплощением тенденции к «созданию максимально благоприятных условий» для развития капитализма при сохранении возможных при капитализме институтов политической демократии»171. Высказав критическое отношение к уравнительным требованиям эпохи революции, к плебейским методам борьбы, историк пересматривает и положительно оценивает потенциал либерализма, который, в соответствии с логикой представленного анализа, выступает и как продолжение, и как снятие идеологии Просвещения. Этот анализ пересматривает отношение к либерализму и «буржуазному радикализму» только как к силе, препятствовавшей «складыванию и усилению революционного течения в рабочем движении», как к направлению, постаравшемуся «с помощью реформ предотвратить социалистическую революцию»173; здесь предпринята новаторская для российской историографии попытка выявить позитивные аспекты либерализма.

Общий вывод ученого является логическим завершением предшествующего анализа известной формулы К. Маркса о революциях как локомотивах истории: революции выполняли эту роль на тех этапах, когда «действительно вели общество вперед».

Ко всему вышеизложенному остается добавить замечание общего характера. Несмотря на то, что классическая трактовка революции 1789 г. подверглась сильному пересмотру, марксистское направление в историографии революции остается авторитетной составной частью общеисторического движения во Франции. Никогда не бупучи на положении официальной историографии, и развиваясь рядом с самой плодотворной школой XX в. — школой «Анналов», это направление на протяжении всей своей истории было более открыто для дискуссий, избежало многих слабостей марксистской мысли в нашей стране; французские марксисты по-иному ставили проблемы о социально-классовой природе якобинской диктатуры и ее отношениях с народными низами (А. Собуль); вышли за пределы традиционной социально-экономической проблематики и изучали проблемы ментальности французского общества эпохи революции (М. Вовель и др.). И в российской историографии революции 1789 г., в ходе третьего этапа ее развития, уже появились работы 3. И. Ивановой, Е. М. Кожокина, Е. О. Обичкиной, посвященные исследованию социальной психологии различных классов французского общества XVIII в. Направление исследования, впервые начертанное Ж. Лефевром, имеет сторонников не только во Франции175 и России176, но и в других странах. Однако Е. И. Федосова, рецензируя работу польского историка Я. Башкевича по истории французского революционного сознания 1789 — 1794 г.177, все же констатировала тот факт, что этот сюжет остается «слабо разработанным» и «недооцененным» историками.

В целом введение такой эвристической категории, как менталь-ность, дало возможность историкам изменить угол зрения на поведение социального человека, общественных групп, классов и даже государств. Если до ее появления в историографии, начиная с XVIII в., господствовал рационализм и движущими силами исторического процесса считались материальные интересы или идейные убеждения, т© отныне в такой же роли выступили и социально-психологические факторы, пребывающие в тесной связи со структурными особенностями конкретных обществ или цивилизаций. Введение категории ментальностьдало возможность связать социальную и экономическую историю с историей событии, объяснить, как в деятельности конкретного человека, в способе придавать им смысл своим действиям, находит конкретное воплощение способ производства, превращаясь — в результате отражения в его сознании материальных, идейных и других факторов — в рациональные или эмоциональные установки поведения.

В связи с этим о судьбе «русской исторической школы» можно сказать следующее: до 60 — 70-х годов она исчерпала себя потому, что общий подход к аграрной истории и методы ее исследования, не связывавшие социально-экономические отношения с общим развитием, культурой и социальной психологией, изжили себя. Лучшие представители школ аграрной истории в России, Франции и во всем мире пережили методологическую перестройку. Обращение историков 70-х годов к новой проблематике для российской науки не было беспрецедентным: ее методологические поиски в XX в. были очень непростыми. Предчувствие идей школы «Анналов» отмечалось исследователями в трудах Л. П. Карсавина по истории церкви и книгах П. М. Бицилли по истории культуры, написанных в начале столетия; их продолжение после октября 1917 г. стало практически невозможным. Вторично в этом же направлении двигалась мысль М. М. Бахтина, воплощенная в упоминавшемся выше труде о народной смеховой культуре XVI в, опубликованном лишь в 60-х годах XX в., хотя написан он был много ранее.

[/smszamok]

Стало ли обращение к проблемам ментальное™ универсальным средством решения коренных проблем методологии истории? Отнюдь. Эти трудные вопросы не решены потому, что чрезвычайно трудно уловить общую взаимосвязь явлений, конкретно воспроизвести целостную картину прошлого. Французские историки снова заговорили о кризисе своей науки; если не о кризисе, то «критическом повороте», «переломном этапе».

«На переломном этапе» находится и историческая наука России и Украины. Учёные этих стран своими насущными задачами считают не только заполнение «черных» или «белых» пятен истории: сколь бы ни были важными эти цели, их достижение не выведет историографию из методологических затруднений. Перед российской и украинской исторической наукой стоит проблема естественного вхождения в мировой историографический процесс.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Авторы подробно исследовали проблему кризисов эпохи мануфактурного капитализма, в том числе, опираясь на взгляды Э. Лабрусса, согласно которому «более короткие этапы подъема и кризиса обусловливались чередованием урожайных и неурожайных лет». Однако исследователи отметили, что это влияние «природных факторов» «осуществлялось в рамках социально-экономических закономерностей, которые обусловливали наиболее глубокие причины кризисов»145. Эти глубокие причины они ищут, в соответствии с марксизмом, в противоречии между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения, а в рамках одной страны — во взаимодействии различных укладов, что «создавало внутренние причины кризисов».

В труде М. А. Барга и Е. Б. Черняка «Великие социальные революции …» всесторонне изучены

[smszamok]

особенности складывания и функционирования мирового рынка, его стадий, структуры, основных показателей развития, которые характеризуют степень вовлечения национальных экономик в международный обмен, степень свободы конкуренции на мировом рынке, соотношение промышленного и торгового капитала, степень развития инфраструктуры мировой торговли, быстроты обращения и централизации капиталов, вовлеченных в международный обмен, развитие кредитно-денежной системы. В ходе выяснения этих проблем ученые использовали выводы Ф. Броделя относительно темпов роста в XVIII в. французской и английской промышленности — важнейшего показателя, свидетельствующего о механизме развития предреволюционных кризисов, имевших разные последствия для Англии, где они способствовали укреплению крупной машинной индустрии за счет ремесла и мануфактуры, и для Франции, где «кризисы ставили дополнительные препятствия развитию капиталистического уклада, обостряли несовместимость этого развития с дальнейшим существованием старого порядка»’44.

Определив Французскую революцию как внутриформационную в мировом масштабе, межформационную й межстадиальную для Франции, М. А. Барг и Е. Б. Черняк сделали вывод о том, что вся переходная эпоха находится в поле притяжения двух великих революций и это, в частности, находило выражение в «степени развития революционных классов и их идеологии»149. Революционный класс буржуазии исследуется ими в плане внутренней структуры, которая является иерархией «революционности» внутри этого класса; эта иерархия вмещала «Гору» и «Жиронду».

Анализ внутренней структуры буржуазии конца XVIII — первой половины XIX в. был продолжен историком А. В. Ревякиным, который считает, что в этот период глубоких структурных изменений способа производства, шедших, согласно К. Марксу, двумя путями в условиях распространения капитализма «вширь», рождались «два основных типа капиталистических предпринимателей — производителя-промышленника и торговца-промышленника»151. Российский историк соглашался с французским исследователем Л. Бержероном152, пришедшим к выводу о двуликости этого типа капиталиста, способного, в зависимости от обстоятельств, «принять облик рантье, аристократизироваться и воспроизводить «архаичную модель поведения буржуазии Старого порядка», предпочитавшей спекулятивную наживу и земельную ренту «производительным инвестициям», или, наоборот, основать династии промышленной буржуазии». Этими обстоятельствами и объясняется тернистый и долгий «путь промышленной буржуазии к власти и длительность эпохи межформацион-ного перехода, что является ныне общепризнанным положением научной историографии революции».

М. А. Барг и Е. Б. Черняк сумели по-новому осветить и традиционный — крестьянский вопрос революции, высказав мнение, что борьбу крестьянства в рамках французского абсолютизма нельзя квалифицировать в качестве классического явления. Исследователи справедливо указали на то, что страна не знала «ни одного крупного собственно крестьянского восстания», и в ней до Французской революции «нет ни одного примера™ разработки программы крестьянской антифеодальной революции»1. В период революции членение крестьянства «мало отличалось от типа дифференциации этого же класса на почве феодальных отношений», «господство феодальных отношений в деревне оставалось определяющим фактором ее жизни», поэтому имущественные градации внутри крестьянства предполагали его общеклассовую солидарность в борьбе с феодализмом156. Буржуазная и крестьянская революционность, таким образом, в соответствии с представленным анализом, имела глубокие социальные корни: оба типа революционности дополняли друг друга. «…Политическая зрелость буржуазии настолько же превосходила политическое сознание крестьянства, насколько революционная энергия последнего превосходила смелость и решительность буржуазии в борьое». Поэтому буржуазия сыграла решающую роль в начале революции, а крестьяне и городские «низы» — в завоевании ее победы.

Таким образом, в трудах историков А. В. Адо, М. А. Барга, Е. Б. Черняка, А, В. Ревякина, Е М. Кожокина158 на новом документальном и эвристическом уровне была развита и аргументирована проблема социальных движений революционной эпохи, в том числе и с учетом достижений немарксистской историографии. Сущность этого пересмотра показывает, что авторы не разделяют убеждения Ф. Фюре в том, что «революционный взрыв 1789 года не был порожден экономическими и классовыми противоречиями. Его источник — политическая динамика». При этом справедливо отметил необходимость прежде всего переосмыслить 1794 г. — начало Термидора — чтобы не затемнить «весь образ революции». Впервые в марксистской историографии в этом докладе была высказана мысль, что «Термидор был формой отказа уржуазии от того, что мешало «нормальному» капиталистическому развитию». Впервые было подчеркнуто значение в целом представлений об истории Французской революции для истории : Французская революция оставалась эталоном для сравнения и оценки событий отечественной истории. Поэтому с начала 30-х годов ее образ «дополнился рядом директивных указаний, содержавших обязательную официальную трактовку ее истории.»». Марксистская зарубежная историография также не избежала отпечатка официальных трактовок.

[/smszamok]

Автор доклада выделил три тенденции, влиявшие на марксистскую историографию социальных революций нового времени в 30 — 50-е годы и позднее: — стремление «мерить буржуазные революции, в том числе и ранние», мерками революций пролетарских»; — «абсолютизация самого состояния революции как высшей ценности даже после решения ее исторически возможных задач.»»; — «абсолютизация прогрессивного значения плебейских методов решения задач буржуазной революции».

(Еще не оценили)

Загрузка...

А. Собуль был автором фундаментальных трудов по истории революции; новаторское усилие было им предпринято с целью исследования движений парижских санкюлотов в период якобинской диктатуры, выяснения их социального состава, противоречивости политических и социальных устремлений, сложности и неоднозначности отношений с якобинской властью. Расходясь во взглядах с А. 3. Манфредом, В. М. Далиным и многими другими советскими специалистами, он считал социальной основой якобинской диктатуры революционную буржуазию. В трудах французского историка обосновывался тезис, согласно которому санкюлоты, т. е. плебс и мелкая буржуазия, их вожди — эберисты и «бешеные», были зародышем революционно-демократической диктатуры, находящейся на более высоком уровне демократизма, чем «чисто буржуазная якобинская диктатура»120.

А. Собуль и другие французские марксистские историки отстаивали классические концепции

[smszamok]

французской революции: тезисы о ее закономерности, историческом значении в качестве рубежа между феодализмом и капитализмом. Особое внимание они обращали на феодальную эксплуатацию французской деревни и защищали положение о незавершенности аграрной революции с точки зрения радикальных, уравнительных требований крестьянства.

Выводы марксистских историков по проблеме соотношения реформаторства просвещенного абсолютизма и теми преобразованиями, которые осуществила революция, «работали» в том же плане.

А. Собуль проводил четкое различие между «республикой народа», «республикой II года…» и «республикой нотаблей, зародившейся в 1795 г., но остававшейся под различными наименованиями формой правления во Франции в течение большей части XIX в,»121, что также вписывалось в классическую концепцию революции.

Концепции А. Собуля повлияли и на российскую историографию Французской революции, что нашло свое отражение в трудах профессора Ленинградского университета В. Г. Ревуненкова. С середины 60-х годов ученый начал пересматривать классическую концепцию якобинской диктатуры. Он считал, что в Конвенте господствовали группировки, отражавшие интересы крупной и средней буржуазии, что деятели якобинизма были выразителями их интересов, а представителями интересов народных низов выступали Парижская коммуна и ее еекции, В. Г. Ревуненков впервые в российской историографии осмыслил «в теоретическом плане» и фактологически проблему якобинского террора, опять-таки использовав проведенный А. Собулем анализ социально-классовой природы санкюлотской, мелкобуржуазной массы. Ученый защищал положение о том, что террор якобинцев «дисциплинировал» и народное движение, его нельзя идеализировать, замалчивая теневые стороны: он был направлен не только против роялистско-жирондистской контрреволюции, но и подавлял выступления радикальных плебейских елементов.

В последнее время появились серьезные исследования М. А. Барга и Е. Б. Черняка о великих социальных революциях XVII — XVIII вв., рассматриваемых в контексте всемирно-исторической эпохи перехода от феодализма к капитализму, а не обособленно, как в предшествующей марксистской историографии’37. Исследователи уточнили и переосмыслили роль и значение Английской и Французской революций, сделав ряд новаторских выводов. В частности, они считают, что страной классического перехода от феодальной формации к капиталистической может быть признана Англия; Франция; на эту роль претендовать не может.

Подвергнув анализу впервые в историографии названную таковой «классическую» Английскую революцию, выявив ее классические и неклассические черты, особенности, последствия, М. А. Барг и Е. Б. Черняк дали характеристику Французской революции в сопоставлении с нею и с другими ранними буржуазными революциями. Эта характеристика учитывает и рг.звивает выводы советской марксистской историографии 20-х годов, впервые обратившей внимание на мануфактурную стадию развития капитализма. Исследователи пришли к следующему выводу: Французская революция является классической революцией мануфактурного периода развития капитализма, как и все ранние буржуазные революци. Во Франции, как и в большинстве европейских стран, мануфактурный капитализм был «лишь капиталистическим укладом в рамках феодального общества», становившегося помехой развертыванию промышленной революции и собственному прогрессу. Поэтому классический путь развития феодализма во Франции не способствовал, а препятствовал «классической» буржуазной революции, которая, в свою очередь, не «обеспечивала» классического пути развития капитализма.

Отметив особенности колониальной системы, системы государственных займов, налоговой и протекционистской системы, внешние условия, характерные признаки складывания рынка после победы Английской революции, отметив предшествующие революции перевороты в торговле, финансах, транспорте, сдвиги в сфере социальной, политической и идеологической, авторы определили этапы развития мануфактуры, отметив, что последний этап приходится на первые две трети XVIII в. Сосуществование феодализма и мануфактурного капитализма обусловило их экономическое соревнование и борьбу двух социальных систем, что находило отлечаток в идеологии Просвещения.

[/smszamok]

М. А. Барг иЕЕ Черняк отметили, что главная особенность экономического развития Европы в XVIII в. состояла в том, что «на континентальном уровне она переживала постреволюционный период, а на региональном и национальном уровнях, в большинстве случаев, еще дореволюционный эгап переходной эпохи». Последнее относилось к Франции, где мануфактура достигла такой степени зрелости, что вступила в конфликт с феодальным строем.

(Еще не оценили)

Загрузка...

В конце XIX — начале XX в. во Французской историографии широкое распространение получают социологические теории Э. Дюрк-гсйма, позитивиста, который испытал влияние неокантианства. Он и его последователи способствовали распространению новых, более углубленных представлений о содержании исторического процесса, но, особенно, о социологизированных меэддах его познания.

Главным смыслом деятельности  Э. Дюркгейма было создание единой социальной науки: синтез

[smszamok]

результатов всех наук о человеке, в том числе истории, на основе междисциплинарного метода, должна была осуществлять социология. Э. Дюркгейм оказал существен* ное влияние на А. Берра, который боролся за «исторический синтез»: синтез философии и социологии на почве истории. Распространению идей «исторического синтеза» способствовали крупные начинания А. Берра — «Журнал исторического синтеза», Международный центр синтеза, издание 100-томной серии «Эволюция человечества».

А. Берр считал позитивистский синтез лишь подготовительным этапом труда историка, постулировал необходимость устанавливать причины явлений, законы. Сочетание случайного, логического и необходимого в историческом процессе, полагал философ, познается на основе междисциплинарности, с учетом представлений о прогрессе человечества как отражении «взлета ума» и при условии изучения преломления социальных процессов в психике человека (неокантианский тезис).

Распространение марксистских идей во Франции на заре XX в. продолжало оставаться более слабым, чем в России: родина пяти революций не испытывала недостатка в собственных доктринах преобразования общества на справедливых началах. Влияние марксизма выражено в многотомной «Социалистической истории» Ж. Жореса. В четырех томах, посвященных революции, прослеживается глобальный подход к предмету, объем охваченных проблем, преимущественно экономических и социальных. Вдохновляясь концепциями Ж. Жореса, создал свой труд о Французской революции П. А. Кропоткин, под пером которого она предстала как широкое социальное, прежде всего хрестьянское, движение.

По инициативе Ж. Жореса, под руководством А. Олара палата депутатов французского парламента создала комиссию для издания документов по экономической и социальной истории Французской революции. Ученые России приняли в ее деятельности активное участие.

После первой мировой войны историческая наука Франции переживала очередной кризис историзма, вызванный как социально-политическими, так и общенаучными причинами. Он преодолевался последователями и Ж. Жореса, А. Берра. Среди первых крупнейшими   специалистами   по   истории   Французской   революции  были А- Матьез и Ж. Лефевр. Они пытались примирить французскую социальную традицию с марксистской интерпретацией революции, которая все же более позаимствовала из идейного багажа своих предшественниц, нежели дала сама. А. Матьез идеализировал деятельность Робеспьера и якобинцев. Ж. Лефевр внес значительный вклад в изучение крестьянских движений революционной эпохи, рассматривал их, как автономные и консервативные по своим целям.

В методологическом отношении новизной подходов к проблеме была отмечена работа Ж Лефевра «Великий страх 1789 г — образец изучения общественного сознания, от состояния которого зависело развитие революционных событий. Труд Ж Лефевра заложил основы изучения ментальности эпохи XVIII в.

Обновлению теоретико-методологических подходов к истории способствовали труды ученика А. Матьеза — Э. Лабрусса, изучавшего длительные и короткие циклы французской экономики XVIII а с целью объяснения революционного взрыва 1789 г. Эти труды стали классикой мировой историографии. В самое последнее время они, как и сочинения А. Олара, критикуются за попытку решения проблем исторического синтеза на основе анализа однотипного ряда явлений.

Выводы А. Матьеза, Ж. Лефевра, Э. Лабрусса стали составной частью классической историографии революции.

В 1929 г. последователями А. Берра — Л. Февром и М. Блоком были основаны журнал «Анналы экономической и социальной истории» и школа «Анналов». Школа заполнила лакуну французской исторической науки в изучении экономической истории, но не самой по себе, а в контексте глобальной истории. Внимание к этому аспекту прошлого обусловливалось проблемами мирового экономического кризиса 1929 г. и общим знакомством с идеями марксизма, показателем роста интереса к которому было появление сборку а научных статей «В свете марксизма», вышедшего под редакцией А. Валлона.

В целом процесс распространения идей марксизма и идей школы Л. Февра и М. Блока шел параллельно, и пик его приходится на 60-е годы XX в.

Общим в трактовке марксизма во Франции и в России в 30-е годы было то, что преимущество отдавалось экономическим аспектам истории. В силу объема экономических задач, стоявших перед обществом в 30-е годы в , в условиях культа личности распространялся вульгаризированный марксизм, шла десубъективизация марксовой теории, человек оказался не только «винтиком» системы, но н ненужным элементом исторической теории. Влияние идей неокантианства на историографию Франции позволило ей избежать развития подобных тенденций; в  процесс их распространения был искусственно прерван с конца 20-х годов.

Школа «Анналов» Л. Февра и М. Блока совершила революцию в историографии, понимаемую как в контексте развития французской исторической мысли, так и в плане влияния разработанных ею методологических парадигм на мировую науку XX в.

В этой связи следует отметить прежде всего признание истории как науки, реальности, объективности и познаваемости исторического прошлого, высоких социальных задач истории, состоящих в объяснении настоящего и прогнозировании будущего через познание прошлого. Был выдвинут важный методологический принцип о признании необходимости постоянного совершенствования методов истории, в соответствии с общим ритмом развития наук, изменением социального, политического контекста картины мира, современной исследователю прошлого.

Предмет истории в понимании «Анналов» тотален, глобален: это общество во всей полноте, взаимосвязанности и взаимообусловленности его компонентов — материальной, экономической, социальной жизни — и человека в природном, социальном, историческом контексте; это все проявления духовной жизни общества и ментально-сти человека, определяемой исторической эпохой.

Подходы к этой всеобъемлющей проблематике начинаются с учетом некоторых традиционных позитивистских методов аналитической работы с первоисточниками. Однако школа «Анналов» категорически опротестовала позитивистские ( и не только позитивистские) принципы исторического синтеза, восстала против убеждения предшественников в том, что факты есть «кирпичики истины, заготовленные самой историей», т. е. — в более широком плане — против теории отражения, веры Конта, Гегеля, Маркса в разумность мира самого по себе и способность науки отразить эту разумность. Л. Февр и М. Блок категорически опротестовали и тезис неокантианства, согласно которому за историей не признавалась способность устанавливать законы, формировать общие понятия, категории и т. п.

«Анналы» боролись и против Конта, и против Канта, в частности против неокантианского разделения наук на номотетические и идеографические, но развернули эту борьбу на два-три десятилетия позже историков России. В российской историографии это движение шло прежде всего от восприятия марксизма; во французской — от идей Э. Дюркгейма, А. Берра, Ф. Симиана, Ж. Жореса — в целом от расширительного использования теоретико-методологического багажа и позитивизма, и неокантианства.

Важнейшей методологической парадигмой школы «Анналов» был тезис об истории — проблема, о выработке историком в соответ-«твии с нею рабочих гипотез, вопросника, с которым он обращается к первоисточникам.

[/smszamok]

Общим с марксизмом было понимание необходимости систематизировать исторический материал. При этом основной эвристической категорией марксизма было понятие общественно-экономической формации, у «Анналов» — цивилизации. «Анналы», как и марксизм, развивали идеи историзма, тезис о специфике, конкретике каждого общества, сочетали изучение динамики (в марксизме это преобладало) и статики (яркое выражение последнее нашло в творчестве Ф. Броделя, исследовавшего те аспекты материальной цивилизации капитализма, которые протекают в рамках времени «большой продолжительности», где история разворачивается на стыке с географией).

(Еще не оценили)

Загрузка...

Подходы Л. Февра к проблемам цивилизации отличались от подходов К. Маркса к проблемам общественно-экономической формации, так как марксизм (как и позитивизм) оказался сосредоточенным на объективной стороне исторического процесса, хотя и постулировал объектно-субъектный подход к действительности, а Л. Февр, вслед за Кантом, замыкал цивилизацию на человеке.

Сочетание систематизирующего и индивидуализирующего подходов к истории школой «Анналов» логически привело ее

[smszamok]

основателей ^.постановке проблемы междисциплинарного метода в изучении истории, к объединению на одном едином поле истории всех отраслей исследования, координации в пользу истории результатов всех наук о человеке, наук как гуманитарного, так и негуманитарного профиля; и в этом они продолжили и развили идеи А. Берра.

Обратившись в 20-е годы к разработке проблем экономической истории, «Анналы» должны были отвечать и отвечали на вызовы марксизма созданием широких обобщающих работ в этой области. Здесь приоритет принадлежал М. Блоку, автору фундаментальных исследований по проблемам французского и западноевропейского феодализма, высоко оцененных в историографии как советского, так и постсоветского периода не только за постановку значительных проблем истории феодализма, но и за превосходный образец диалога, который вел с экономической наукой, социологией, географией, психологией, археологией, лингвистикой, этнологией, историей права и другими науками. Диалог с географией и Л. Февра и М. Блока объяснялся высоким уровнем французской школы «географии человека», представленной А. Деманжоном, А. Сорром, Ж. Сионом, развивавшими идеи географического «поссибилизма» в истории и настаивавшими на преимуществе человеческого влияния на географическую среду. Школа «Анналов» ставила проблемы исторической географии, биогеографии в самом широком понимании. Сотрудничество с социологией выражалось в стремлении изучить структурную историю, историю социальных групп и классов. Понимание природы классов в науке постсоветского периода приближается к блоковскому пон манию и отрицает унифицированный, чисто экономический, подход к природе классов всех исторических эпох. «Анналы» первого поколения многое сделали и в организационном

плане для изучения во Франции социальной и экономической истории.

Важнейшей методологической парадигмой «Анналов» было осознание человека не только как объекта, но и как субъекта истории, призыв изучать многофакторную детерминированность поступков, мотивацию поведения общественного человека во времени.

М. Блок, Л. Февр, Ж. Лефевр ввели в науку ключевое понятие ментальности, дали образцы его изучения и наметили дальнейшие пути этого процесса. Ментальность людей XVI в. была преимущественным предметом внимания Л. Февра. Ученый обосновал необходимость междисциплинарного подхода к изучению ментальности, прежде всего с учетом данных экономической науки, археологии, медицины, истории техники, филологии и семантики, иконографии и др.

В связи с постановкой проблем ментальности и во французской, и в русской исторической науке велась критика марксовой теории базиса-надстройки как упрощающей исторический процесс, противопоставления материального и идеального, было сформулировано отношение к историко-культурным явлениям как к социальным и политическим одновременно.

Школа «Анналов» по-новому поставила проблемы эпистемологии исторического знания: резко расширила понимание круга вспомогательных исторических дисциплин; предъявила качественно новые требования к профессиональной подготовке историка; пересмотрела принципы историзма, сформулированные в немецкой науке XIX в. и, в связи с этим, наряду с генетическим методом анализа, поставила вопрос и применении ретроспективного и историко-сравнительного методов; с позиций неокантианского императива о человеческом содержании истории и занятия историей осмыслила задачи исторического синтеза как диалога людей прошлых эпох и современности, ценностных ориентации современной исследователю культуры в подходе к культуре прошлого. Восприняв тезис неокантианства о границах человеческого разума, она ввела в теорию познания принцип релятивизма, как проблемы относительности наших знаний о прошлом, соответствующей картине мира изучающего его историка, одновременно выдвинув тезис о конструировании предмета исследования историком в том же понимании, что и конструирование предмета исследования в других науках.

Середина 60-х годов была переломом в существовании школы «Анналов». К ней пришло официальное признание; с нею — в широком плане — связывают существование как наиболее плодотворного обновления исторического знания XX в. Представители «новой исторической науки» активно участвовали в полемике, в основном с марксистскими.историками, по поводу проблем революции 1789 г.

По мере изменения общественной атмосферы в СНГ понимание феномена революции было поднято на качественно новый уровень историзма, благодаря возможности не учитывать официальных трактовок революции, навязанных историкам в 30-е годы, критиковать марксизм, лояльно отнестись к суждениям немарксистских ученых.

Марксистские историки, вынужденные отвечать на вызовы немарксистской историографии, пересмотрели многие собственные выводы. Они признали эвристический (по меньшей мере) приоритет своих научных оппонентов, дебатирующих такие проблемы, как формации, уклады, «государство и революция», идеология, классы, сущность переходной эпохи от феодализма к капитализму, ее особенности, качественные характеристики — т. е. приоритет в разработке тех научных понятий и категорий, изучение которых имеет первостепенную важность для понимания феномена Французской революции. В последние годы в марксистской историографии появились работы, которые можно рассматривать в качестве ответа на вызовы немарксистской историографии Французской революции. Здесь прежде всего должен быть назван труд М. А. Барга и Е. Б. Черняка о великих социальных революциях XVII — XVIII вв. — английской и французской, — рассмотренных в контексте переходной эпохи.

Русские авторы выявили классические и неклассические черты классических ранних революций — Английской и Французской. Главная особенность последней, по мнению специалистов, состоит в том, что это революция свершилась в конце мануфактурной стадии капитализма.

Новизна ее характеристики этими учеными состоит в том, что они не назвали революцию классической, объяснив это классическими чертами феодализма во Франции. При этом историки опирались на выводы Э. Лабрусса и Ф. Броделя. Вся переходная эпоха охарактеризована М. А. Баргом и Е. Б. Черняком как сфера, обнимающая Английскую и Французскую революции. Последняя является внутриформациочной в мировом масштабе и межформационной в национальном, французском. Эти ученые, а также А. В. Ревякин, Е. М. Кожокин изучили внутреннюю структуру французской буржуазии, которая одновременно являлась и иерархией ее революционности и определяла ее судьбы в постреволюционный период.

[/smszamok]

По-новому освещен и традиционный — крестьянский — вопрос революции: крестьянская революционность не квалифицируется в качестве классического явления. Впервые в российской историографии прослежено соотношение буржуазной революционности (имевшей решающее значение в начале революции) и крестьянской (сыгравшей определяющую роль в победе революции). Таким образом, получили новое наполнение тезисы классической историографии о революции 1789 г. как революции мануфактурного периода, исследован ее международный аспект, на новом документальном и эвристическом уровне разработана проблема социальных движений эпохи.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Новая общественная политическая атмосфера во Франции 70 — 80-х годов cпособствовала реализации поставленных задач. В этот период ее университетская историческая наука развивалась на основе методологических принципов позитивизма, изложенных О. Кон-том еще в 30-е годы. Вера О, Крита в разум как творца истории и инструмент ее познания, в.позитивную науку, которая должна основывать свои выводы на точных и проверенных фактах, означала для историков, разделявших позитивистские принципы, всестороннее и полное использование архивных документов в соответствии с кругом научных интересов.

В. условиях, когда впервые были открыты архивы многих министерств, началось

[smszamok]

изучение департаментских архивов и архивов Ватикана, Ш.-В. Ланглуа и III Сеньобос вслед за Э. Бернхаймом, исходя из методологических позиций позитивизма, разработали принципы источниковедения.

Целый ряд сформулированных ими строгих правил аналитической работы, методики исследования, как и методологических под-

ходов, имеют общенаучное значение. В российской историографии советского периода среди таковых отмечались следующие: отстаивание тезиса об индивидуальности и специфичности исторических явлений, их зависимости от места и времени; требование максимально точного описания фактов, как «объективного и единственного источника исторических знаний»; познавательный оптимизм; признание (и абсолютизация) идеи эволюции и в связи с этим применение генетического принципа при изучении исторических событий, явлений, учреждений; перенесение акцента с деятельности выдающихся личностей на действия масс, с индивидуальной психологии на коллективную; сосредоточенность на процессах структурного характера, в противовес событийно-повествовательным построениям провиденциального историзма.

Однако «дрожащая осторожность побежденных в 1871 г.» вынуждала историков Франции ограничительно использовать идейно-теоретический арсенал позитивизма. Они принципиально отказывались от выводов и обобщений в своих работах, услуг философии истории, поисков закономерностей, причин (а если и искали исторического объяснения, то отвечали на вопрос «как», а не «почему»), считая эти проблемы делом будущих поколений ученых. Теория прогресса для них была «метафизической гипотезой», сама история — субъективной наукой, а ее уроки — устаревшей иллюзией. Исторический процесс они объясняли взаимодействием равноправных факторов — экономического, политического, культурного, идеологического, расового и т. д. Позитивистский историзм не делал различия между методами естественных наук и гуманитарных, абсолютизируя первые; это проистекало из контовской классификации наук по предмету изучения и унифицировавшей все науки.

В российской историографии советского периода, в частности в трудах О. Л. Вайнштейна, М. А. Барга, позитивистская историография рассматривалась как подготовительный этап дальнейшего развития исторических исследований. Между ограничительностью использования позитивистских методологических идей и особенностями разработки конкретных проблем в науке последней трети XIX в. существовала тесная взаимосвязь.

Острота социально-политического положения Франции после событий 1870 — 1871 гг. делали приоритетным для историков изучение политического опыта революции 1789 р. И профессионально, и организационно ее исследование было поднято на качественно новый уровень, благодаря леволиберальному историку А. Олару, его журналу и школе. С изучения политического аспекта истории Французской революции начинал свой творческий путь ученик А. Олара — будущий академик П. Ренувен.

Специфика осмысления Французской революции методологически объяснялась слабыми сторонами позитивистского историзма, уровнем понимания проблем эпистемологии исторического знания, исторического синтеза, верой в возможность его достижения на основе анализа одного ряда однотипных явлений: применительно к школе А. Олара — на основе анализа только политической истории. Историография постсоветского периода, продолжая критическое переосмысление концепций ученого, тем не менее солидаризуется с ним в оценке деятельности Ж. Дантона, олицетворявшего идеи реформистского, мирного, либерального в своей основе пути преобразования страны.

В развитии исторической науки и исторической мысли во Франции, России и Украине с 70-х годов XIX в. и в начале XX в. были общие и особенные черты. Общие определялись историзмом исторического сознания эпохи, которая обусловливает структуру знаний людей о мире и о себе, как субъектах истории.

Промышленный переворот и новый уровень социальных запросов в России, так же как и во Франции, имели следствием укрепление профессионализации науки. Господствующим направлением политической и исторической мысли в обеих странах был либерализм, который содержал «в зародыше и отражение общечеловеческих интересов», а теоретико-методологические принципы позитивизма, разъясненные для историков Э. Бернхаймом, Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобосом, стали общепризнанными и в среде российских ученых. Однако российский позитивизм был отличен от французского. Сложность проблем российского общества быстрее, чем на Западе, вызвала в ее науке следующие изменения: она раньше и глубже подверглась влиянию марксизма, а также молодой тогда науки — социологии, хотя более слабым оставалось влияние неокантианства.

По вопросу о времени, этапах, сущностных характеристиках кризиса исторической науки России рассматриваемого периода в российской историографии имеются две основные точки зрения, которым, на наш взгляд, свойственна тенденция к сближению. Большинство ученых ныне связывают глубинное содержание кризиса не с эволюцией позитивизма, а с кардинальным разрывом с ним и заменой его принципов неокантианскими. Это произошло после революции 1905 г. и нашло наиболее яркое отражение в исследованиях видного русского ученого — А. С. Лаппо-Данилевского. Изменение и усложнение условий существования человека в XX а, кризис в естествознании, заострили внимание науки на эпистемологических проблемах исторического знания, разработкой которых занялась неокантианская баденская школа. Ее представители — В. Виндель-банд и Г. Риккерт — дали новую классификацию наук, разделив их на две основные категории — науки естественные (номотетичеСкие), способные наблюдать повторяемые явления и устанавливать общие понятия, законы, и науки о культуре (идеографические), описательные — о специфичном, единичном.

[/smszamok]

Впервые в истории мысли это была классификация по методу, используемому науками. За историей, как наукой о культуре, не признавалась способность формировать абстракции, устанавливать законы, но она должна была ставить эти проблемы, прибегая к услугам философии. Формируя общие понятия категории, наука с помощью этих логических конструкций систематизирует историческую реальность, упрощает и преобразовывает ее. Неокантианский историзм, поставив проблему границ человеческого разума, ввел в теорию познания понятие релятивизма, признал зависимость познаваемости объектов науки от познающего субъекта, который производит отбор исторических, явлений, соотнося их с культурными ценностями эпохи.

(1голосов, средний: 5,00 out of 5)

Загрузка...

Формирование «русской исторической школы» пришлось на 70-е годы XIX в. — время кризиса «первого позитивизма», сложившегося до 60-х годов. В период становления школы кризис плодотворно преодолевался, благодаря восприятию марксистских идей ее корифеями. И в этом плане следует отметить приоритет российских ученых по сравнению с французской университетской наукой.

Представители «первого позитивизма» — Н. И. Кареев, М. М. Ковалевский — специально дебатировали проблемы исторической теории К. Маркса. Представители «второго позитивизма» — Е. В. Тарле, Р. Ю. Виппер, В. П. Бузескул, Д. М. Петрушевский — испытывали влияние и неокантианства, к идейному багажу которого обращались и Н. И. Кареев, и М. М. Ковалевский.

К опыту неокантианства российская наука отнеслась осторожна. Таким образом,

[smszamok]

методологией конкретных исследований по истории Французской революции, прославивших «русскую историческую школу», было сочетание позитивистских, марксистских и неокантианских принципов. В российской историографии Французской революции, как и в медиевистике, до 1917 г. не было ни общего методологического кризиса, ни влиятельного критического направления, потому что наука России отличалась высоким уровнем восприятия новых теоретико-методологических идей своего времени и вовремя использовала их в разработке конкретных проблем историографии.

Понимая специфичность исторической науки, российские ученые считали, что она тем не менее способна устанавливать законы (этот тезис не отстаивался ими последовательно), пропагандировали идеи исторического синтеза на несколько десятилетий раньше А. Берра. Разделяя плюралистическую теорию факторов, деятели «русской исторической школы» разрабатывали теорию личности, которая проявляет себя в истории в совокупности своих антропо-психологических и, «отчасти, социальных качеств», г. е. подходили к личности с Позиций, близких к тем, которые школа «Анналов» выдвинула лишь в 20 — 30-е годы XX в.

Российские ученые ставили проблемы междисциплинарности как основы исторического исследования, обращая особое внимание на сотрудничество с социологией, психологией, биологической наукой. Тем не менее вопросы исторического синтеза не были для «русской исторической школы» окончательно решенными; они остаются труднейшими и для современной науки.

Важнейшей концептуальной особенностью подходов «русской исторической школы» к Французской революции было рассмотрение ее снизу, как борьбы народных, прежде всего крестьянских, масс, к которой они отнеслись с сочувствием. Корифеи школы — Н. И. Каи реев, И. В. Лучицкий, М. М. Ковалевский — посвятили истории французского крестьянства фундаментальные труды, выводы которых признаны в мире классическими.

В российской советской историографии было отмечено сильное влияние народничества, испытывавшееся школой. Оно сказывалось в общей оценке Франции XVIII в., как некапиталистической страны. Известный спор между М. М. Ковалевским и И. В. Лучицким также объяснялся различием в понимании сущности процесса капитализации французской деревни в предреволюционную эпоху. М. М. Ковалевский считал самой характерной его чертой обезземеливание крестьян (английский путь), а И. В. Лучицкий — «приращение» крестьянской собственности, в разряд которой заносил цензиву, признаваемую специалистами собственностью феодального типа. И. В. Лучицкому принадлежал приоритет в ознакомлении с фондами французских архивов и в применении количественных, статистических методов обработки их данных.

В ходе дискуссий, развернувшихся в связи с 200-летним юбилеем Французской революции, историки-«ревизионисты» — Ф. Фюре, Э. Леруа Ладюри, Д. Рише и другие — пришли к выводам, противоположным тем, что отстаивала «русская историческая школа», и обосновывали положение о сеньории как колыбели капитализма, в то время, как французские марксистские историки в известной мере приувеличивали степень сохранения феодальных отношений и нео-дооценивали уровень развития капиталистических и полукапиталистических форм хозяйствования в предреволюционный период (А. Собуль). В целом же работы современных французских и русских исследователей, таких как А. Д. Люблинская, А. В. Адо, Ю. Л. Бессмертный, Ф. Гужар, П. Губер, Д. Робен, Ж. Бастье, наполнили классический спор о конкретных процессах перерастания феодализма в капитализм новым документальным и эвристическим содержанием.

Традиции «русской исторической школы» в Украине были определенно выражены как в дореволюционный, так и в послереволюционный (первый) период развития историографии Французской революции, который, по мнению Е А. Дунаевского, охватывает 1917 г. — начало 40-х годов.

Видный вклад в исследование экономической политики и классовой борьбы эпохи Термидора внес К. П. Добролюбский, принявший марксизм, и вслед за Н. И. Кареевым логически включавший Термидор в хронологические рамки революции. Первый период изучения революции 1789 г. завершается созданием коллективного труда’«Французская буржуазная революция 1789 — 1794 гг.»’ (под ред. В. П. Волгина, Е. В. Тарле. М., 1941) с участием К. П. Добро-любского. В основе труда и трактовок революции в российской историографии 30 — 40-х годов и позднее лежали концепции Н. М. Лукина. Труд в целом отражал классическую концепцию революции, оформившуюся в 30-е годы благодаря совместным усилиям российских и французских левых, социалистических историков, последователей Ж. Жореса, таких как А. Матьез, Ж. Ле-февр, Э. Лабрусс.

Харьковский научный центр не дал видных специалистов по истории революции 1789 г. Тем не менее его роль была очень важной: здесь функционировало партийное издательство «Пролетар», уделявшее значительное внимание выпуску отечественной и лучшей переводной литературы по проблемам истории Франции XVIII в.

Значительная работа украинских историков в этой области находила отражение на страницах журнала «Прапор марксизма» (до 1929 г.). С начала 30-х годов исследовательская и публикаторская деятельность во многом была свернута, а борьба за утверждение марксизма принимала зачастую и кровавый характер.

Только в Украине (по неполным данным) 185 ученых прошли через ГУЛАГ, а многие погибли в его застенках.

[/smszamok]

Важнейшими и печальными последствиями гонений против интеллигенции были огосударствление, тотальная идеологизация науки, отъединение ее от мировой науки, низведение гуманитарных наук в ранг второстепенных, бесправие основной массы научных работников — преодоление всего этого в странах СНГ лишь намечается.

(Еще не оценили)

Загрузка...

В эпоху мустье происходит дальнейшее развитие техники леваллуа, которая достигает своего полного расцвета, определяя всю эволюцию мустьерской культуры, перерастающей в следующий исторический этап — поздний палеолит. Леваллуа-Пере — это один из пригородов Парижа. Но это не имело смысла. Весьрайон давно и безнадежно застроен, да и тех, кто нашел здесь первые леваллуазские пластины, давно нет в живых.

В чем же главное содержание леваллуазской техники и почему она сыграла такую важную роль в истории производства каменных орудий в эпоху палеолита?

121 указывавший, что именно

[smszamok]

техника леваллуа привела первобытных мастеров к идее призматического нуклеуса, а вместе с появлением последнего и к отделению тонких ножевидных Мусгьерские памятники распространены чрезвычайно широко и очень схожи, даже если они территориально друг от друга отдалены. Мустьерских памятников нет в Индии восточнее хребта Аравалли, в Китае, Северной Сибири, Индокитае. Таким образом, создается впечатление, что их распространение связано с продвижением человека неандертальского типа. Если раньше форма и качество заготовок имели часто случайный характер и заготовки не были сходны по размерам, сечению, толщине ударной площадки и пр., то при применении леваллуазских приемов раскалывания мастер проводил большое количество операций, готовя нуклеус к снятию одной-единственной, редко нескольких пластин, заранее представляя ее или их форму. Для этого желвак кремня или гальки оббивался вокруг, а иногда на одной или двух противоположных сторонах тщательно подготавливались отбивные площадки, т. е. площадки, по которым наносился удар, снимавший каменную пластину. Не менее тщательно готовилась и рабочая поверхность нуклеуса, она часто уплощалась серией боковых сколов, отчего становилась похожей на панцирь черепахи; отсюда название такого нуклеуса — «тортез» (черепа ховидный нуклеус). В другом случае поверхность нуклеуса выравнивалась несколькими продольными сколами, и это ядрище получало характер площадочного нуклеуса, здесь пластины снимались с двух площадок навстречу друг другу. Иногда скалывание с такого нуклеуса производилось в одном направлении.

В результате, в зависимости от характера нуклеуса, пластины и отщепы получали треугольную, овальную или призматическую форму. Они отличались правильными очертаниями, тонкими режущими краями, выдержанными продольным и поперечным сечениями, узкими ударными площадками изогнутой формы, часто сохраняющими на поверхности следы подправки, произведенной на нуклеусе, и были очень похожими друг на друга. Человек научился делать стандартные заготовки с повторяющимися признаками.

Леваллуазская техника снятия заготовок (отщепов и пластин) заранее задуманной     формы. Расцвет её падает на эпоху мустье.    Изобретение такого способа обработки  нуклеуса было величайшим техническим достижением каменного     века, определившим прогресс   человека в овладении мастерством раскалывания камня требовали много времени для подправки края, и их быстро и легко можно было превратить в первоклассное орудие. Для своего времени это было очень крупное техническое достижение.

Если в ангельское время имелись только две большие группы индустрии — с бифасами и без бифасов, то в мустьерскую эпоху насчитывается много десятков типов орудий.

Итак, мустьерская эпоха — это очень важный этап в истории первобытного человека.

Мустьерская эпоха на территории  представлена большим числом чрезвычайно богатых стоянок, как пещерных, так и открытых. По примерным подсчетам, общее их количество достигает 600. Ряд из них — многослойные, что позволяет проследить эволюцию мустьерской индустрии во времени. Стоянки мустьерской эпохи дали богатые материалы по комплексу животных, сопровождавших жизнь неандертальцев и служивших им охотничьей добычей. Немало данных получено и о былой растительности при помощи палинологического анализа. В ряде случаев удалось сделать интересные палеоэкологические реконструкции, восстановить условия жизни неандертальцев на Кавказе, в Крыму и Средней Азии.

Вызывает удивление очень небольшое количество костных остатков неандертальского человека в . Правда, и количество пещерных стоянок у нас невелико. На открытых же местах кости первобытного человека практически почти не сохраняются. Что есть у нас в ? Это, конечно, известная всему миру находка остатков скелета мальчика-неандертальца в   гроте   Тешик-Таш   (Узбекистан),   сделанная   еще   молодым тогда, тридцатилетним А. П. Окладниковым в 1938 г. Здесь, в самой верхней части культурного слоя мустьерского времени, были обнаружены череп, раздавленный на 150 кусков, ребра, ключица, отдельные кости рук и ног. Совершенно очевидно, что труп после захоронения был потревожен хищниками. Череп мальчика из пещеры Тешик-Таш был блестяще восста; новлен известным скульптором-археологрм М. М. Герасимовым, который и воссоздал образ юного неандертальца. Как ни странно, и сегодня, через 50 лет, это единственный полный череп неандертальца, имеющийся в нашем распоряжении. Только отдельные челюсти (группа стоянок Заскальная в Крыму), зубы, кости были найдены на раскопках разных лет. Есть, правда, еще один череп — из пещеры Староселье в Крыму (раскопки А. А. Формозова), где из слоя с мустьерскими орудиями извлечены череп и кости ребенка. Однако его возраст, по определению антропологов, не превышал одного года, а это в значительной степени затрудняет диагностику черепа.

В дэух случаях — в гротах Киик-Коба и Тешик-Таш — зафиксированы уже настоящие погребения — свидетельство появления4 самых начальных стадий развития религиозных представлений. Неандертальские погребения, хорошо известные в Западной Европе, являются первыми в истории человечества преднамеренными захоронениями человека, и они открывают целый большой раздел археологии, связанный с этой формой деятельности человека.

Такие орудия характерны и для других стоянок Крыма, в частности для Чокурчи, Староселья, верхнего горизонта Киик-Кобы. Поэтому Ю. Г. Колосов предложил эти крымские индустрии объединить под названием ак-кайская культура. Обработанные с двух сторон орудия встречаются не только в Крыму, но и на Русской равнине, например на открытой стоянке Антоновка I или на стоянке Сухая Мечетка у Волгограда. Интересно, что эти бифасы связаны обычно с плитчатым сырьем. Оно и предопределяло наиболее полезную с точки зрения рационального подхода к изготовлению орудий форму — обработку плитки с двух сторон. Судя по распространению этих двусторонних форм, Русская равнина заселялась скорее из Крыма, а не с Кавказа, где преобладали односторонние формы.

Что касается Украины и Молдавии, то здесь памятников мустье найдено пока не так уж много. Зато здесь имеются такие первоклассные стоянки, как Молодова I и V, Кормань IV, Королево,  Кетросы и  т. д.  Они  дают  различный  инвентарь, Орудия и жилище стоянки Молодова I на Украине. Эпоха мустье. Контуры округлого жилища четко

прорисовываются благодаря выкладке из специально подобранных костей     мамонта, использовавшихся в качестве строительного материала. В законченном виде жилище представляло собой вид чума с внутренней площадью 40 м . Раскопки внутренней части жилища показали, что здесь сосредоточивалась повседневная жизнь молодовских неандертальцев. Найдено большое количество различных орудий и отбросов их производства (до двух тысяч кремней на одном квадратном метре). Внутри жилища неандертальцев горели костры. Их насчитали пятнадцать. Столько костров не могло гореть в чуме одновременно. Наверное, их было сразу не более пяти — шести, поэтому можно говорить о длительном существовании жилища неандертальцев.

А. П. Черныш раскапывал этот памятник в течение 30 лет и поистине совершил научный подвиг. За это время лопатами, а чаще всего ножами выкопан огромный котлован. В нем, вероятно, мог бы разместиться фундамент большого многоэтажного дома. Это, пожалуй, самый внушительный раскоп палеолитической стоянки из всех, которые я когда-либо видел в нашей стране!

Своеобразным очагом мустьерской культуры в  является Средняя Азия. Памятники мустье здесь были открыты еще в 1938 г. в результате блестящих раскопок А. П. Окладникова в гроте Тешик-Таш.

130 ленные исследования экологического плана проведены и здесь. Установлено, что климат во время, соответствующее эпохе вюрма Европы, не был всегда сухим и жарким, как это предполагалось ранее. Среднеазиатские неандертальцы испытывали на протяжении 60 тыс. лет существенные колебания климата от сухого и жаркого к более прохладному и влажному, когда в предгорных районах Таджикистана и Узбекистана существовали сосновые леса. Охотничьей добычей мустьерцев Средней Азии были шерстистый носорог и болыперогий олень.  Технически среднеазиатское мустье, достаточно хорошо сейчас изученное, также имеет несколько технических вариантов, и: разные стоянки здесь заметно отличаются друг от друга. Но почти везде красной нитью проходит преобладание леваллуазской техники. Она представлена во многих памятниках и отличается здесь заметным преобладанием площадочных нуклеусов и снятых с них пластин не треугольных, а с грубо-параллельными краями, называемых протопризматическими. Набор ретушированных орудий близок к орудиям, встречающимся на любой мустьерской стоянке мира: это разнообразные скребла,   скребки,   остроконечники,  редкие   резцы,   проколки.

Есть предположение, что мустьерская культура не произошла на месте, не выросла из предшествующей ей здесь галечной культуры типа каратауской, а пришла извне, со стороны Ближнего Востока, возможно, через Иранское плато и Южную Туркмению. Если это так, то мы имеем интересный пример вторичной или поздней миграции, подчеркивающей всю сложность и разновременность процесса заселения отдельно взятой территории племенами каменного века.

[/smszamok]

Большая группа мустьерских памятников известна в Горном Алтае, но далее на восток, по южным границам Сибири эта культура представлена лишь единичными и весьма скромными памятниками   (грот  Двуглазка   в   Хакассии,   Саглы   в   Туве).

Таким образом, мустьерская культура, столь широко распространенная в Европе и в западной части Азии, была, очевидно, остановлена непривычными природными условиями таежных лесов и не распространилась севернее южносибирских степей.