Сочинения

(Еще не оценили)

Загрузка...

История должна с помощью философии ставить проблемы познания общих понятий, законов, причин. Нет науки о единичном. В основе классификации наук лежат методы ими применяемые в исследовании. Исторические методы не идентичны методам наук о природе, они глубоко специфичны. Степень познаваемости объектов науки зависит от познающего субъекта, его точек зрения, эрудиции, личных способностей и т. п.

Эти выводы свидетельствуют о том, что неокантианский историзм во многом

[smszamok]

противостоял не только позитивизму, но и марксизму. Вместе с тем принципы неокантианства были восприняты французской историографией XX в. Разработанные для нужд истории Э. Дюркгеймом, Ф. Симианом, А. Берром, о чем речь пойдет ниже, они в немалой степени способствовали выведению школы «Анналов» на тот высокий уровень, который ныне является общепризнанным.

Становление историков «русской исторической школы» пришлось на 70-е годы XIX в., т. е. на время кризиса «первого позитивизма» 29, который плодотворно преодолевался в их исследованиях, посвященных изучению сюжетов Французской революции, восприятием и марксистских идей. Историк Г. П. Мягков пишет: «Сделав выбор в пользу философии позитивизма, М. М. Ковалевский, Н. И. Кареев, П. Г. Виноградов вместе с тем восприняли элементы материалистической интерпретации исторического процесса. Это было, фактически, поиском путей выхода из наметившегося к 70-м годам кризиса платформы «первого позитивизма».

В ходе упоминавшихся выше дискуссий в советской исторической науке о кризисе исторического знания в России на рубеже веков вновь был поставлен вопрос о причинах влияния марксизма на российскую историографию. В свое время Н. И. Кареев ответил на него. Объясняя прогресс исторических исследований в области экономической истории, он писал, что «явление это объясняется не специальным влиянием доктрины экономического материализма (здесь ученый подразумевал марксизм — Л. Т.)», а «общими условиями современности, все более и более указывающими на важное значение экономического фактора в общественной жизни, и развитием исторической науки, которая все больше и больше расширяет предмет своего видения и умножает подлежащий обработке материал».

Историки, которых научная традиция объединила в «русскую историческую школу», искали путей выхода из кризиса не только в восприятии отдельных положений марксизма, но и в усвоении некоторых постулатов неокантианства. Его проникновение в историческую науку России началось почти сразу же после создания этой школы. Последствия проникновения неокантианства были двоякого рода. С одной стороны, неокантианство оказывало влияние на творчество историков, воспринимавших его отдельные постулаты и с новых, отчасти «неокантианских, методологических позиций» критиковавших позитивистскую историографию, не порывая при этом с позитивизмом. К числу таких «критических позитивистов» томский историк А. Н. Нечухрин относит Р. Ю. Виппера, В. П. Бузескула, Е. В. Тарле и Д.М. Петрушевского, которые, начиная с середины 90-х годов XIX в., писали о кризисе научного метода анализа и понимания явлений прошлого. Их атакам подвергались как ученые, разделявшие научную платформу первого позитивизма, так и сторонники идеализма. Они критиковали предшествующую историографию за идеализм, игнорирование социально-экономического фактора в истории, высоко оценивая марксистскую теорию, и разрабатывали социально-экономические проблемы в своих трудах. А. Н. Нечухрин пишет, что для них характерно «конкретно-историческое изучение. явлений прошлого», сочетание исторического и сравнительного, социологического их анализа; последний ориентировал научный поиск на изучение статики и в трудах Е. В. Тарле сопровождался критикой теории исторического прогресса. «Русские критические позитивисты» — пишет томский историк, — видели корни кризисных явлений в неразработанности, нерешенности, пренебрежении к гносеологическим проблемам исторического познания, обратили внимание на опыт немецкого неокантианства в этой области, к которому «отнеслись осторожно» х.

С другой стороны, невозможно не отметить радикальную критику позитивизма в российской историографии, которая велась с неокантианских позиций, и широкое распространение в начале XX в. идей баденской школы .

Как уже отмечалось, в 1902 г. с критикой позитивизма выступил А. С. Лаппо-Данилевский. Принципы социологической доктрины О. Конта опровергались им с позиций неокантианской теории исторического познания. Одним из первых этот факт констатировал Н. И. Кареев, обратив внимание на то, что сборник «Проблемы идеализма», где поместил свою статью А. С. Лаппо-Данилевский, в целом имел антипозитивистскую направленность.

[/smszamok]

С начала 1900-х годов А. С. Лаппо-Данилевский все больше внимания уделял разработке проблем истории исторической науки и теории исторического знания в соответствии с принципами неокантианства. Исследовательница Р. А. Киреева подчеркнула, что на новых подходах к историографии «сказалось» влияние международных конгрессов, участником которых А. С Лаппо-Данилевский был с 1900 г.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Фундаментальной методологической идеей российской историографии была идея прогресса и разума как двигателя исторического процесса. Так же, как и историография Просвещения, французская либеральная, радикально-демократическая, социалистическая историография XIX а, историческая мысль России отстаивала идею закономерности прогрессивных и радикальных преобразований общества. Отвергая революцию как способ преобразования, российские историки были привержены идеям реформизма, а на уровне философии истории — позитивистским идеям эволюционизма. Даже младший из деятелей этой школы Е. В. Тарле в 1902 г., анализируя исторические воззрения К. Маркса, писал, что идея последнего о неизбежности революционных преобразований общества под влиянием объективно сложившейся исторической действительности «должна уступить дорогу идее мирной эволюции».

Анализируя взгляды Е. В. Тарле, А. Ерусалимский отметил, что они

[smszamok]

объясняются влиянием П. В. Струве и Э. Бернштейна 45. Историки «русской исторической школы» развивали теорию прогресса на уровне достижений историографии XIX в. и зачастую превосходя его. Для них прогресс был не прямолинейным, механическим движением (как у просветителей), а сменой качественно определенных общественнс-политиче-

ских состояний (как у Гегеля, Сен-Симона, Фурье, Гизо). В тесной связи с такими онтологическими представлениями российских историков находится признание сравнительно-исторического метода исследования как наиболее эффективного. Впрочем, Г. П. Мягков пишет, что влияние марксизма на взгляды М. М. Ковалевского сказывалось и в том, что ученый выходил «за узкоформальные рамки» указанного метода 46. Хотя и в этом вопросе однозначная оценка, очевидно, была бы упрощением. М. П. Драгоманов свидетельствовал, что во время археологического съезда в Одессе ученые-украинофилы выступали против «космополитического, сравнительного направления в науке», называя это направление «плаванием по океану безбрежному» *п, тогда как М. М. Ковалевский отстаивал его.

В советской историографии достаточное освещение получило учение М. М. Ковалевского о прогрессе. Такие ис следователи его научного творчества, как Б. Г. Сафронов, А. П. Казаков, Г. П. Мягков, подчеркивали превосходство его теории прогресса по сравнению с теориями предшественников (например, Гегеля) и современников 48, а также отмечали критику М. М. Ковалевским О. Конта за западно-европоцентризм, т. е. признание в качестве исторических лишь народов Западной Европы (что свойственно было и Гегелю, и Ранке). М. М. Ковалевский полагал необходимым исследование истории всех народов и, следовательно, все народы планеты считал историческими 49.

Н. И. Карееву, И. В. Лучицкому, М. М. Ковалевскому было свойственно расширительное понимание предмета истории. Они не только не уделяли преимущественного внимания политическому аспекту прошлого, как делала французская университетская наука, но и осуждали таковое. Различие во взглядах накладывало отпечаток на личные отношения между историками. Так, И. В. Лучицкий долгое время не желал знакомиться с А. Оларом.

В 1896 г. Н. И. Кареев отмечал: «Предмет исторической науки слишком обширен и разнообразен» 50. В трудах русского ученого заключены такие мысли о предмете истории, подобные которым французские университетские историки высказали только в 20-е годы XX а Констатировав преобладание в количественном отношении сочинений по политической истории, Н. И. Кареев писал в связи с этим о задачах исторического исследования: «С социологической точки зрения более важное значение имеет история внутренняя, сравнительно с внешнею, а во внутренней истории — культурная (духовная) и социальная (экономическая) сторона жизни сравнительно со стороною чисто политическою, выражающеюся в деятельности правительств и борьбе партий за власть, — тем не менее, нельзя отрицать научный характер за занятиями внешней и внутриполитической историей, без знания которой притом довольно мудрено име ъ верное представление о духовном и материальном быте народа» я.

Российская историография отказалась от позитивистского унифицирования истории с естественными науками и отстаивала ее специфику, но она отказалась и от неокантианского деления наук на идеографические и номотетические. В начале 70-х годов И. В. Лу-чицкий даже полемизировал со сторонниками подобных воззрений 52. Вера в познаваемость исторического прошлого, возможность истории устанавливать законы и причины общественного развития была свойственна «русской исторической школе». За два десятилетия до А. Берра и его выдержанной в академическом духе критики в адрес «историзирующей истории», за несколько десятилетий до резко полемических выступлений по этому поводу Л. Февра И. В. Лучицкий подверг уничтожающей критике современную ему историографию за идеографизм, описательность, пропагандируя идеи синтеза, всеобъемлющей систематизации исторических фактов. Правда, он не был последовательным. Например, он полагал, что цели его книги «Католическая лига и кальвинисты во Франции» состоят лишь в подготовке материалов для будущих обобщений. Это соответствовало наставлениям Ш. Сеньобоса и Ш.-В. Ланглуа. В начале 70-х годов, когда И. В. Лучицкий исследовал теорию истории, он так же, как и французские историки этого времени, показал себя приверженцем «теории факторов». По его мнению, историк должен был изучать эволюцию каждого фактора: экономического, политического, религиозного, психологического и т. д. в их взаимодействии, не отдавая предпочтения ни одному из них. Итальянский теоретик-марксист А. Лабриола, подвергая критике позитивистскую социологию, существенной составной частью которой является «теория факторов», писал: «Теория факторов» «полудоктрина, рождается из того абстрагирования, в процессе которого разные стороны определенного социального комплекса понемногу лишаются их качества простых аспектов одного целого, постепенно обобщаемые, они приводят к учению о предлагаемых факторах, которые действуют в историческом процессе, как изолированные и независимые друг от друга» я.

Марксизм противопоставлял позитивистскому пониманию многофакторности пружин исторического развития, монистическое понимание истории. Современные критики марксизма, а в данном случае речь идет об аргументации А. Я. Гуревича, указывают историкам-марксистам на забвение ими субъективной стороны исторического процесса, превращение истории в обезличенную историю способов производства, стремление подчинять историческое исследование поискам формационных признаков в истории каждого конкретного общества, что превращается в главную их заботу

Многофакторность пружин исторического развития признавалась Л Февром и М. Блоком. Л. Февр писал: «Связи между экономическим и социальным не являются привилегией и исключительностью, в этом смысле нельзя говорить об «экономическом» и «социальном» больше, чем о «политическом» и «социальном», больше, чем о «литературном» и «социальном», больше, чем о «религиозном» и «социальном», больше даже, чем о «философском» и «социальном» 55. Заявляя, что историк должен стремиться понять «реальные, глубокие и многочисленные мотивы движения больших масс», те, которые заставляют «национальные коллективы» объединяться и сотрудничать, а потом «восстанавливают один против других до смертельной ненависти», Л. Февр указывал, что это мотивы «географические, экономические, социальные в такой же мере, как и интеллектуальные, религиозные и психологические» 56.

Н. И. Кареев, ранее других русских историков — еще в 80-е годы — подвергшийся влиянию неокантианства, разрабатывал «теорию личности как агента истории» в трудах 90-х годов и начала XX в. Стоя на позициях многофакторности исторического процесса, Н. И. Кареев считал, что и личность, первичный элемент общества, плюрализирована 57. Личность проявляет себя в истории в совокупности своих антропо-психологических и в определенной степени социальных качеств. «Культурный процесс, — писал ученый, — заключается в изменении состояний, происходящем благодаря действиям людей. Это не есть безличная эволюция: как только события, вызывающие перемены, суть действия, поступки, то настоящими агентами истории являются поступающие или действующие. Взаимодействие событий и состояний приводит, таким образом, к взаимодействию личностей и культурных сфер» 58. Н. И. Кареев связывал будущее истории как науки с социологией и психологией, полагая, что лишь в психологии и социологии существуют законы, с помощью которых возможно объяснение исторического процесса, что сама закономерность в истории — явление психологическое, а личность — единственный фактор истории. М. М. Ковалевский разделял этот взгляд, полагая, что история обретет объяснительную силу на путях биопсихологизма. Идею о плодотворности связей истории с психологией Н. И. Кареев ставил в заслугу и П. Л. Лаврову. Разбирая теорию личности последнего, Н. И. Кареев определил психологию как науку о реакции на потребности людей и считал, что потребности в пище, безопасности и нервном возбуждении людей дают начало соответственно экономической, политической и идейной жизни общества 59. Н. И. Карееву был свойствен неокантианский взгляд на взаимоотношения истории и философии истории. Философию истории (социологию) он считал венцом исторического знания, полагая, что она опирается на точность исторической науки. Исследователь П. С. Шкуринов отметил позитивистский «эмпирический настрой» Н. И. Кареева, ограничивавшего задачи самой истории «аналитически-синтетическими процедурами».

[/smszamok]

Труднейшей проблемой гносеологии было определение критериев обобщения, исторического синтеза. Русские ученые их не нашли, хотя у Н. И. Кареева имеются интересные рассуждения об «индивидуально важном», «о существенном процессе» в ту или иную эпоху, вокруг которых следует группировать факты, и, наконец, о здравом

смысле историка-исследователя. Суждения ученого об этой проблеме были противоречивыми, что, в частности, отмечали Б. Г. Могиль-ницкий и В. П. Золотарев.

Затруднения, которые испытывали в свое время русские ученые, вполне объяснимы.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Начало XX в. ознаменовалось изменением экономических, социально-политических, идеологических и психологических условий существования человека. Усиление борьбы за передел мира между великими державами в последней трети XIX в., сопровождавшейся ростом милитаризма и национализма и завершившейся первой мировой войной, нарастание классовой борьбы, рост социалистического движения — все эти факторы внешне- и внутриполитического развития стран приводили к нарастанию социальной тревоги и неуверенности в завтрашнем дне. В этих условиях значительно возросла потребность в развитии исторической науки, изучающей прошлое, чтобы обнять настоящее и прогнозировать будущее человечества.

Кризис в естествознании, особенно в физике, остро ставил проблемы совершенствования

[smszamok]

теории познания, заострил внимание на решении гносеологических проблем исторического знания. Их разработкой занялась баденская (фрейбургская) школа, и в частности В. Виндельбанд (1848 — 1915) и Г. Риккерт (1863 — 1936).

Напомним, что классическими постулатами позитивистской гносеологии были: вера в полную идентичность методов познания, применяемых науками о природе и науками об обществе, утверждение опытного знания (отсюда агностицизм, признание непознаваемости абстракций, таких как природа пространства и т. п.), пренебрежение ролью субъекта исторического познания, сосредоточенность на объективной стороне истории.

Баденская школа дала свою классификацию наук, разделив их на две основные категории — науки естественные и науки исторические — и положив в основу такого деления методы познания, ими используемые.

Впервые такое деление наук по методу познания было предложено В. Виндельбандом 13. Ученый считал, что науки о природе используют обобщающий, метод. В этом случае мышление исследователя «стремится от уловления частного к пониманию общих отношений, законов» м. На/ки о культуре, и история в том числе, пользуются идеографически методом. Сила истории «на стороне наглядности», мышление ученого в этом случае «удерживает на себе любовная отделка частного»»‘

Более детально разработка этой классификации наук и их исследовательских задач была дана Г. Риккертом. Науки о природе, по его мнению, используют обобщающий, номотетический метод, стремясь в процессе изучения отдельных явлений подвести их под общие понятия, законы. Образование абстракций, общих понятий, законов для естественных наук — цель, итог познания. Науки о культуре, и история в числе, используют идеографический метод, описывая индивидуальное, единичное, т. е. «желают воспроизвести самое действительность» 16. Они не поднимаются до формирования абстракций, общих понятий, законов, но и не ограничиваются описательством. Истории так или иначе делает отбор исторических явлений, классифицирует их. Это происходит, по мнению Г. Риккерта, в процессе отнесения явлений к культурным ценностям. «Культурной ценностью», пояснял ученый, выступают явления, пользующиеся «всеобщи признанием», либо те, чье значение «постулируется… культурным человеком, с точки зрения интересов общества, в котором мы живы»

Культурные ценности, это — «религия, церковь, право, государство, обычаи, наука, язык, литература, искусство, хозяйство»; «их ценность признаете? всеми членами общества»18. Но это ценности частного характера; они восходят к «системе объективных культурных ценностей», которую ученый связывал с Богом. Он с сочувствием цитировал гамбургского философа А. Риля по мнению последнего, «без идеала выше себя человек не может прямо ходить в духовном смысле слова»

Таким образом, представители баденской школы В. Виндельбанд и Г. Риккерт впервые попытались проанализировать логику исторических исследований, предметом их внимания стала та часть исследовательской работы историка, которая была самым слабым местом в позитивизме, — исторический синтез, принципы приведения в порядок и «обработки» материала источников; они рассматривали возможности применения в истории теоретического метода Это и были те «метафизические проблемы», которые Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньо-бос считали лишенными всякого интереса и смысла.

Познание, согласно В. Виндельбанду и Г. Риккерту, всегда субъективно. Это не отражение действительности, а ее «преобразование», «упрощение», «упорядочивание с помощью ощущений, понятий, суждений познающего субъекта». «Логика, — писал Г. Риккерт, — должна рассматривать познание прежде всего не как копирование, а лишь как преобразование данного материала, представлений, ибо лишь оно является непосредственно доступным ей процессом».

Долгое время советская историография противопоставляла неокантианству позитивизм, отмечая познавательный оптимизм последнего. Такой подход к постулатам неокантианства был присущ академику А. И. Тюменеву и нашел отражение в его работах 30-х годов. Менявшееся отношение к методологическим идеям немарксистской историографии прослеживается Е. В. Гутновой в неокантианском подходе к анализу проблем логики исторического познания, в котором она видит много рационального. Во втором издании своего исследования по историографии истории средних веков Е. В. Гутнова все же писала о неокантианстве в рамках дозволенного в советской литературе и.

Отношение к оценкам баденской школы объясняется историзмом ее исторической критики. Уровень конструктивности критики методологических идей неокантианства с течением времени в историографии советского периода возрастал. Пришло признание необходимости восприятия позитивных аспектов мировоззрения немарксистских ученых, восприятия того рационального в их взглядах, что определялось историческим сознанием эпохи, единой как для «буржуазных», так и для «пролетарских» историков.

В начале 80-х годов московский исследователь П. С. Шкуринов, сохраняя марксистский подход к позитивизму и неокантианству, тем не менее высказал убеждение в том, что эти две теории истории не противостояли друг другу. Неокантианство, по мнению П. С. Шкуринова, выступило против «догм» позитивизма, стремясь «освободиться от некоторых постулатов «первого позитивизма», от понятийного аппарата Конта, Спенсера, Миля и Тэна. «В противовес натуралистическому сведению позитивистами сущности общественных явлений к набору простых их законов, — считает ученый, — неокантианцы выдвинули идею о гуманитарных «наук о духе». Выступая против механистического истолкования социальных процессов, неокантианцы требовали понимания субъективного смысла этих процессов, их преломления в сфере человеческой психики. Вполне приемлемым для неокантианских теоретиков, как и для всех позитивистов, было бы сведение социологии к изучению человеческого участия в общественной жизни». Продолжая анализ общих черт позитивизма и неокантианства, ученый пишет, что и позитивисты второй генерации, и неокантианцы «все понятия философии и социологии объявляли конструкциями, соотносящимися не с реальными фактами общественной жизни, а с познавательными интересами субъекта, с его переживаниями и представлениями». В качестве третьей общей черты «вторых позитивистов» и неокантианцев ученый называет враждебное отношение обоих философских течений к марксизму эт. Однако последнее нуждается в уточнении (см. об этом ниже).

[/smszamok]

Изменение отношения современной российской исторической мысли к позитивизму и неокантианству наиболее ярко проявилось в исследованиях А. Я. Гуревича, одного из наиболее радикальных критиков марксизма Ученый с изрядной долей сарказма определил позитивистский историзм как «время невинности исторической науки».

Из выводов неокантианского историзма важнейшими являются следующие.

История как наука не может развиваться без услуг и взаимодействия с философией истории.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Российские университетские преподаватели перенимали на Западе методы исследовательской работы и семинарские методы обучения историков-исследователей, впервые примененные в Берлинском университете Л. Ранке. Многие крупные русские ученые учились на семинарах немецких и французских профессоров. Выработанные Э. Бернхаймом, Ш. В. Ланглуа, Ш. Сеньобосом принципы работы над источниками стали общепризнанными в среде российских ученых, их труды по источниковедению на протяжении нескольких десятилетий были настольными книгами всех серьезных историков России, а с переводом французских работ на русский язык сделались доступными и студенчеству .

В отличие от французской научной книги, обязательным компонентом предисловий которой

[smszamok]

были заверения в беспристрастности, в русских исторических книгах они отсутствовали. Н. И. Кареев со свойственным ему реализмом писал о том, как «трудно достижима» беспристрастность в науке и видел выход для историка в том, чтобы становиться на общечеловеческую точку зрения.

Методологические изложения историков «русской исторической школы» к Французской революции 1789 г. определялись не только реалиями российской пореформенной действительности, но и теоретико-методологическими идеями позитивизма. Во второй половине XIX в. позитивизм был широким международным течением философской и исторической мысли. Под его влиянием развивалась историография не только во Франции, но и в Англии, Италии, США, России.

Однако российский позитивизм отличался от французского так же, как и уровень общественных отношений — следствие исторических условий, в которых формировались российская и французская последней трети XIX — начала XX в. Нерешенность многих проблем российского общества быстрее вызвала в российской исторической науке те методологические изменения, которые европейскую, в частности французскую, университетскую науку охватили позже. Среди таковых должны быть отмечены следующие:

• более раннее и глубокое влияние марксизма на российскую либеральную историографию (в практике исторического исследования это находило выражение в изучении экономических аспектов прошлого);
• более раннее, чем на Западе, влияние молодой тогда науки социологии и широкое использование сравнительно-исторического метода как инструмента разработки социологических понятий и категорий;
• более слабое и преходящее влияние неокантианства.

Вопрос о кризисе исторической мысли в России и времени ее методологической переориентации от классического позитивизма к так называемому «второму позитивизму», к неокантианству; вопрос о роли марксистских идей в этой переориентации с 50 — 60-х годов — все это было предметом дискуссий в советской историографии.

Проблема кризиса российской историографии обсуждалась на Рижской Всесоюзной историографической конференции «Кризис современной буржуазной исторической науки» (октябрь 1979 г.), на Томских региональных конференциях по методологии истории, историографии и источниковедению (май 1982 и май 1985 г.). Отдельные ученые предпринимали усилия с целью обобщить материалы дискуссий и подвести их предварительные итоги 6. Они выделили две основные точки зрения на вопрос о времени кризиса, его внутренней периодизации, связанной с определением этапов кризиса, а также сущностных его характеристик. В доперестроечный период даже такие видные советские ученые, как М. А. Алпатов, А. А. Искандеров, И. Д. Ковальченко, А. М. Сахаров, Л. В. Черепнин, считали, что в основе кризиса лежит «усиление реакционной природы буржуазной идеологии с 90-х годов XIX в., явившееся следствием классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом». К середине 80-х годов О. В. Волобуев, Е. В. Гутнова, А. И. Данилов, Б. Г. Мо-гильницкий, А. Н. Нечухрин, Б. Г. Сафронов, Л. Н. Хмылев, А. С. Шофман уже связывали начало кризиса с крахом либерализма в ходе первой русской революции, подчеркивая при этом главенствующую роль такого элемента в структуре исторической науки, как методология исторического познания 8.

Возвращаясь к рассмотрению проблемы кризиса российской историографии, С П. Рамазанов уточнил аргументацию обеих групп ученых и подчеркнул, что «их разногласия отнюдь не свидетельствуют о различии в их понимании природы кризиса» 9. Вместе с тем он справедливо заметил, что привлечение к характеристике этапов кризиса «наряду с методологическим политического и концептуального аспектов развития исторической мысли породило еще большее разнообразие взглядов по сравнению с решением вопроса о начале кризиса» ю. Проблема начала кризиса российской исторической науки и его этапов дебатируется в тесной связи с выяснением сущностных характеристик кризиса и до настоящего времени не нашла своего логического разрешения в литературе.

Большинство ученых, принимавших и принимающих участие в дискуссии, справедливо полагают, что сущность кризиса следует связывать не с эволюцией, но с кардинальным разрывом с позитивистской философией и заменой ее методологическими принципами неокантианства.

Сам кризис определяется как коренная ломка господствовавших в науке ранее «теоретико-методологических положений», смена «ведущих позиций одного методологического течения другим», обострение «борьбы течений в буржуазной историографии».

[/smszamok]

В российской либеральной историографии это, по мнению большинства исследователей, произошло после революции 1905 г. и отчетливо выразилось в трудах А. С Лаппо-Данилевского, в наибольшей степени испытавшего влияние неокантианства. Эта точка зрения отражена в новом учебном пособии по историографии и. Нельзя не отметить обсуждения этой проблемы в советской историографии. Новые подходы российской науки к разработке проблемы, несомненно, открывают и новые перспективы для ее развития,

(Еще не оценили)

Загрузка...

Проблема кризиса исторической науки периодически дебатируется учеными всего мира. Однако до недавнего времени в  она определялась как неуклонно нарастающий процесс упадка буржуазной историографии, с одной стороны, и успехов марксистского исторического знания — с другой. В последние годы своего существования наша историческая наука получила возможность открыто поставить вопрос о преодолении тенденции к обособлению от мировой историографии, компенсации неоправданного невнимания «к историзму исторического сознания, к той объективно обусловленной контекстом эпохи постоянно меняющейся структуре знаний людей о мире и о самих себе как субъектах истории»  и в связи с этим по-новому подойти к проблеме кризиса исторического знания как к имманентному явлению в развитии науки.

Историзм исторического сознания определяется:

[smszamok]

—        эпохой, ее основными сущностными характеристиками, объективной направленностью развития ее основных процессов на уровнях экономическом, социальном, духовном;

—        уровнем развития науки о природе, наук естественных, дающих в распоряжение историка определенный концептуальный аппарат, определенные методы познания общества, аналогичные методам познания физического мира;

—        общим уровнем развития гуманитарного знания, накоплением новых знаний в смежных с историей дисциплинах, круг которых имел тенденцию к постоянному расширению и в XX в. включил в себя дисциплины не только гуманитарного, но и негуманитарного профиля.

Историзмом исторического сознания обусловлено то общее, что было в развитии историографии Франции и России на рубеже XIX — XX вв. Общее определялось однонаправленностью их общественного развития, основой которого был промышленный переворот, завершившийся во Франции в годы Второй империи и набравший бурные темпы в России после отмены крепостного права и 1861 г. Общим было стремление передовых сил Франции и России создать правовое, демократическое, республиканское по форме государство с гарантированными правами личности. В последней трети XIX в. во Франции это стремление проявилось в де трех внутриполитических кризисов, нашедших отражение в (уланжизме, деле Дрейфуса и Панамском кризисе, которые противоюставили Францию националистов, монархистов и клерикалов Франции демократии и республики.

В России, отстававшей от Франции по уровню оциально-экономического и политического развития, шла борьба :е политических партий вокруг проблем, касавшихся содержания и$юрм преобразований, способных вывести страну на уровень передюых стран мира. Те же задачи решались и в ходе революций 1905 —1907 и 1917 годов.

Господствующим направлением политической и исторической мысли России исследуемого периода был либералом, отрицающий революционный способ решения общественно-политических, экономических, в первую очередь крестьянских, вопроса российского общества, уповавший на государство как орудие оответствующих преобразований, пытавшийся поставить ему и его дятелям на службу опыт Французской революции во избежание реолюции в своей стране .

Исследование аграрных и социальных аспектовистории революции 1789 г. для либеральной историографии Россиив последней трети XIX в. обретало такую же «жгучую актуальюсть», как и для А. Олара и его школы. Вот что по этому поводу госал Н. И. Кареев: В последние годы в работах профессора Е. Б. Черняка получил разработку новый тезис о прогрессивном потенциале либерализма, который рассматривается не только как отрицание, но и как продолжение идей Просещения.

«Кто начал жить сознательной жизнью в шестидесятых — семидесятых годах минувшего века, тот не мог не задумываться над тем, когда и как захватит Россию в свой неудержимый поток длительная западноевропейская революция, начавшая уже со времени декабристов оказывать влияние на передовые круги нашего общества» ‘. И об этом же: «… в конце XVIII в. французская революция для русского общества была делом посторонним, чуждым, далеким, но когда у нас самих началось освободительное движение с эпохи декабристов, русские люди стали всматриваться в эту революцию, чуя, что нечто подобное не минует и Россию, и даже будучи уверены в том, что это был единственный путь для ликвидации старого порядка» (оба приведенных высказывания ученого относятся к послеоктябрьскому 1917 г. периоду).

В российских университетах всеобщая история в этот период преподавалась как история революций. Первым курс по истории Французской революции в Московском университете читал В. И. Герье (1837 — 1919). Н. И. Кареев, И. В. Лучицкий, М. М. Ковалевский, Е. В. Тарле высоко оценили революцию 1789 г. как выдающееся событие всемирной истории. Их работы по исследованию аграрных проблем революции были признаны в мире классическими. Русская историческая наука последней трети XIX в. так же, как и французская, обретала профессионализм. Революционная ситуация 60-х годов XIX в. и связанный с нею подъем общественного движения способствовали демократизации российских университетов, принятию университетского устава (1863), закона о печати (1865). В 60 — 70-е годы расширялись их историко-филологические факультеты, им предоставлялись кредиты, изменялись их учебные планы.

[/smszamok]

Университеты обеспечивались библиотеками. Так же, как и во Франции, в России увеличивалось количество исторических периодических изданий, активизировалась деятельность научных обществ, налаживалось справочно-информационное дело, укреплялись научные контакты историков внутри страны, а также их связи с зарубежными коллегами, в том числе французскими.

(Еще не оценили)

Загрузка...

На собрании Общества, состоявшемся в марте 1890 г., А. Олар изложил принципы изучения революции: «делать научное дело», «начать применять к этой истории те же правила исторической критики, какие употребляются для более отдаленных «эпох», передавать ее факты «верно», «на основании документов» и, в итоге, «содействовать внесению научности в изучение революции», А. Олар, его ученики и последователи развернули деятельность по публикации документов, касающихся истории революции 1789 г. Результаты были внушительными и позволили поднять изучение ее проблем на профессиональный уровень.

Этими капитальными публикациями введены в научный оборот протоколы Якобинского клуба, акты

[smszamok]

Комитета общественного спасения, документы по истории общественного мнения в Париже в период Термидорианской реакции, Директории и Первой империи. Впервые были изданы письма Людовика XVI и аббата Э. Барботена, мемуары Шометта, политические сочинения И. Канта, конституционные тексты, касающиеся прав человека и гарантий индивидуальных свобод во многих странах, и другие первоисточники. На основе этих публикаций А. Олар писал работы, необходимым подготовительным этапом к созданию которых было тщательное изучение документов в соответствии со строгими правилами источниковедческих приемов анализа и синтеза. Написанию этой книги предшествовал колоссальный труд эрудита. В предисловии к ней А. Олар пишет, что в течение двух десятков лет смог «перечесть все законы революционной эпохи, все влиятельна.; газеты того времени, переписку, прения, политические речи, протоколы выборов и биографии лиц, игравших какую-либо роль» м. Н. № Лукин отметил, что этот труд не пропал даром. Благодаря такой добросовестности ученого, «было разрушено немало легенд, устранено множество неточностей и фактических ошибок, имевшихся в старых работах по истории революции» т. Вместе с тем этот труд создавался на основе избирательного внимания автора к политическому аспекту исторического прошлого. Круг источников в результате такого подхода оказался искусственно суженным, и историк мог только льстить себя надеждой изучить «все» факты, достичь абсолютной полноты эмпирического описания. И все же, несмотря на указанные недостатки, выводы А. Олара относительно политических аспектов революции 1789 г. не утратили научного интереса до сих пор.

В предисловии к «Политической истории» ученый предупреждал читателя: «Эта книга — не партийное сочинение» 70, а в заключении отказался резюмировать свой труд, поясняя, что он не защищал никакого тезиса, не доказывал истинность какого-либо положения, а хотел только «изложить объективно» политическую историю великой революции 71. Тем не менее вся его научная и общественная деятельность имела определенную политическую окраску. А. Олар был убежденным республиканцем. Изучение им истории Французской революции имело целью защиту режима Третьей республики от происков монархистов, клерикалов и националистов. Всей направленностью своей деятельности он показал себя сторонником принципов демократии, светских и национальных традиций, истоки которых восходили к революции 1789 г.

А. Олар, его ученики и последователи выработали тот традиционный образ Французской революции, который способствовал решению назревших политических проблем французского общества последней трети XIX в. Задачами практической политики республиканца А. Олар руководствовался при написании критических работ об И. Тэне и других историках консервативного и реакционного направлений 7г.

А. Олар создал собственную концепцию революции. Обозначив хронологические рамки революции 1789 — 1804 годами, он выделил в ней четыре этапа, каждый из которых считал исторически оправданным и необходимым: конституционная монархия (1789 — 1792), которую он характеризовал как «буржуазный порядок, основанный на имущественном цензе»; демократическая республика (1792 — 1795), представлявшаяся ему временем, «когда народ отнял у буржуазии ее политические привилегии», буржуазная республика (1795 — 1799), когда «политические привилегии буржуазии были вновь восстановлены»; плебисцитарная республика (1799 — 1804), когда «произошло усиление исполнительной власти». Особенности такой периодизации революции А Оларом проанализировал В. Г. Ревуненков «.

Любимым героем А. Олара был революционер Дантон, которого он считал продолжателем Мирабо. Дантон, как его описывает историк, хотел действовать «согласно разуму, просвещенному историей», «был демократом», единственной его программой была «программа народного просвещения».

Политика Дантона — реализм, он считал необходимым «противопоставить личным страстям отечество, не туманное и мистическое отечество, а реальное и осязаемое™», он «человек действия и борьбы» и т. д. и Видный французский историк, академик, известный и признанный специалист в области истории и теории международных отношений XIX — XX вв. Пьер Ренувен (1893 — 1974) был учеником А. Олара. Под руководством учителя он написал дипломную работу на тему о провинциальных штатах 1787 г. Война 1914 — 1918 гг. на время прервала его. занятия в Сорбонне, но в 1918 г. он возвратился к ним и в 1921 г. опубликовал докторскую диссертацию «Провинциальные штаты 1787 г. (истоки, развитие, результаты)» «. Работа была выполнена с соблюдением всех канонов позитивистской историографии: основывалась на огромном количестве архивных материалов, тщательном изучении истории вопроса. В библиографии, прилагаемой к диссертации, перечислены рукописные материалы из Национального архива, фондов Парижского и департаментских архивов, печатные документы и современные материалы (газеты, мемуары, переписка государственных деятелей и т. п.). В духе доктрины молодой П. Ренувен предупреждал своих читателей о том, что его выводы «зачастую несовершенны», а в основу работы положен принцип академической беспристрастности. Однако, вопреки заявлениям, выводы работы обнаруживал^ республиканские симпатии автора. Он считал, что административная реформа могла бы сделать опорой королевской власти «национальное согласие», стать «предисловием к политическому преобразованию», необходимому «для возрождения страны». По мнению историка, попытка реформы провалилась, потому что окружение Людовика XVI не смогло «подняться над интересами своего класса» 76. Ответственность за ее провал он также возлагал на правительство Бриенна, подвергая подробному анализу его ошибки и оплошности.

[/smszamok]

Указанная работа была единственным исследованием П Ренувена по истории Французской революции. Правда, в 1920 г. он опубликовал документ «Ассамблея нотаблей 1787» «. Это был протокол заседания от 2 марта 1787 г, на котором Генеральный контролер Колонн перед специальной комиссией, состоявшей преимущественно из его противников, оправдывал и защищал свой проект реформ. Текст документа занимал 71, а введение, написанное П. Ренувеном, 24 страницы. Переход П. Ренувена к занятиям предысторией и историей первой мировой войны состоялся в том числе и под влиянием А. Олара, отдавшего дань этой проблеме в военные и послевоенные годы.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Принципы исторического синтеза, исторического обобщения, выдвинутые Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобосом, несостоятельны в научном отношении. Ученые предложили «сортировать» добытые из документов факты по признаку однородности в хронологическом порядке 50. Для этого они разработали определенную схему, конечный смысл которой состоял в том, чтобы сложить в серии, ряды однородные факты. Таким образом будет написана история искусств, религии, военная, экономическая история, история политических учреждений и др. Приверженец таких взглядов Л. Альфан писал: «Достаточно отдаться, так сказать, в распоряжение документов, читая их один за другим в таком виде, как они дошли до нас, для того, чтобы цепь событий восстановилась почти автоматически» я.

Профессор Сорбонны Л. Февр назвал этот способ упорядочения

[smszamok]

исторического материала системой старого бабушкиного комода, где на одной полке лежит экономика, на другой — история военная, на третьей — политическая и т. д., выстроенные от начальной даты до конечной. Все эти истории строго распределены, никак не взаимодействуют и не помогают осознанию ни глубинного смысла каждой из них, ни исторического процесса в целом.

Однако Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос считали, что всеобщую историю написать можно. Для этого «опытные работники должны скомбинировать» отдельные истории (искусств, религии и т. д.) «в общие построения». Впрочем, понимая, сколь зыбкий принцип синтезирования предлагается ими, они признали, что «история еще не достигла научной классификации целого…» 52. Такое понимание проблем исторического синтеза, обобщения обусловило слабость и научную несостоятельность понимания исторической закономерности. А это, в свою очередь, обусловило и слабость концепции Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобосэ в вопросах о значимости исторических уроков, исторической причинности.

Для них неоспоримым был принцип: «После того, значит по причине того». Вот пример, характеризующий понимание ими исторической причинности. «Причиной смерти короля Генриха II был удар копья графа Монтгомери, смерть короля была причиной захвата власти Гизами, послужившего в свою очередь причиной восстания протестантов» 53.

Итак, причины единичных фактов — сознательные действия людей. Причины же общих фактов, общих явлений можно постичь, полагают ученые, если «добраться до реальных конкретных центров, которыми всегда служат думающие и действующие люди… Только там соединяются различные роды деятельности, разделяемые путем абстракции в языке. Их взаимодействие должно, следовательно, объясняться какой-нибудь господствующей чертой человеческой природы или положения этих людей, отражающейся во всех различных проявлениях человеческой деятельности» 54. Таким образом, историческая личность определяется учеными как причина и единичных и общих событий, т. е. социальных преобразований; в центр исторического процесса и исторического творчества выдвигается человек.

Выдвижение традиционной историографией на первый план в истории сознательной деятельности человека, толкование социальных преобразований как выражения его творческого духа означало одновременно привлечение внимания исследователей к политическому аспекту истории.

Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос признавали, что между различного рода деятельностью народа существует «солидарность». Как же показать эту «солидарность» историку? Как возвыситься над грудой собранных фактов? Историки отвергли объяснение эволюции человеческого общества как направляемое богом к определенной цели, философию истории Гегеля, теорию прогресса, попытки применения к объяснению истории методов естестр^нных наук, марксизм.

Экономическое объяснение истории казалось Ш. Сеньобосу слишком узким. Не оправданно выдвигать на особое место «серию» экономических фактов, она равноценна серии других «фактов» и даже находится на заднем плане, считал он. «Форма — их (людей. — Л. Т.) интеллектуальной, частной и политической жизни, — писал Ш. Сеньобос, — приводит их к той или другой форме экономической жизни» 55.

Таким образом, мы имеем дело с историей, которая возводила отказ от познания закономерностей исторического развития в принцип. Описание особенного и единичного объявлялось ею единственной целью исторической науки. Отрицание объективной закономерности приводило к отрицанию необходимости объективного критерия отбора и систематизации исторических фактов. Ведущей нитью повествования часто оказывалась хронология, простое перечисление и описание фактов без малейшей попытки раскрыт/ их сущность, взаимосвязь, взаимозависимость.

Современные историки решительно отвергают абстрактный схематизм, подчеркивая огромную важность изучения исторических фактов; они учитывают, что историческая действительность представляет собой единство общего и единичного, необходимого и случайного, поэтому историческая наука, давая конкретное отражение этой действительности, должна в каждом явлении раскрывать его сущность, в единичном факте — общее, в случайном — необходимое. Только при таком условии, при рассмотрении процесса развития общества в целом, всей совокупности общественных явлений, историческая наука поднимается одновременно до изучения закономерностей общественного развития.

Целью историков традиционного эмпирического направления было открыть все документы, исправить их и привести в порядок, установить описанным выше образом все исторические факты, следы которых не исчезли. После этого история «будет составлена» 5*. Но для чего она? Имеет ли занятие историей какую-нибудь ценность, общественную полезность? Такое свойство истории теоретики эмпирической истории отрицали. По их мнению, в истории отсутствует повторяемость, условия человеческой деятельности всегда изменяются, поэтому думать об извлечении «уроков» из истории — значит тешить себя «устарелой иллюзией». Но все же они признавали, что история имеет ограниченную, «косвенную полезность», так как объясняет происхождение настоящего исходя из прошлого. Такой взгляд был присущ русскому историку Н. И. Карееву, который считал, что «история подобна зеркалу, в котором — хорошо ли, дурно ли — отражается прошедшее, но которое тотчас и отказывается что-либо отражать, как только его поворачивают к будущему».

Однако между теоретическими рассуждениями и направлением практических исследований этого периода существовал значительный разрыв.

Историки последней трети XIX в, как и их предшественники, видели в истории мощное средство пробуждения национального сознания, воспитания масс в духе патриотизма, национального единения на почве либеральных и республиканских ценностей, об этом немало написано я. Современный французский историк Пьер Нора отмечает, что Э. Лависс «идеологически _ был современником поколения поражения (1870 — 1871 гг. — Л. Г.)». В своем творчестве и общественной деятельности он старался следовать примеру зарейнских коллег, пытаясь раскрыть «для своих побежденных соотечественников тайну поражения» и всячески способствовать «труду возрождения» побежденной Франции. 4»ре-красно осознавая наличие тесной связи между историей и современностью, он заботился о том, чтобы сделать историю «мощным средством национального воспитания». Пьер Нора отмечает, что в его суждениях о Германии — главном предмете его внимания как историка — «всегда … жила попытка карикатуры».

Францию и ее политику Э. Лависс, наоборот, зсячески облагораживал. «С тех пор, как объединенная Европа заставила нас вернуться в свои границы, — писал Э. Лависс, — наша политика никогда не была ни угрожающей, ни провокационной» «.

[/smszamok]

Сумели ли французские историки, объединенные вокруг «Кеуие НЫогацде», подняться выше политических симпатий и антипатий своего времени, сумели ли они стать холодными, беспристрастными рассказчиками о прошлом? Луи Альфан, автор цитированного нами очерка о прогрессе исторических исследований во Франции в этот период, считал, что и в данной области было многое достигнуто. Он, например, отмечает, что труды по истории Французской революции конца XVIII в., написанные А. Оларом, А. Матьезом, Ф. Саньяком, «с точки зрения науки и беспристрастной правдивости» стоят намного выше трудов их предшественников (очевидно, работ О. Тьерри, Ф. Минье, Э. Кинэ, Ж. Мишле), так как этих последних «политические чувства часто могли заставить отклонить самые справедливые суждения» а.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Упрочение республиканского строя во Франции создало благоприятные условия для оживления исторической науки. Улучшилась постановка университетского преподавания истории. С 1876 г. факультеты словесности университетов, благодаря кредитованию, были расширены, обеспечены библиотеками. С 1894 г. был учрежден «аттестат высшего образования», что явилось для студентов дополнительным стимулом к регулярному посещению лекций и усердному занятию историей.

Закрытые Французской революцией и возрожденные Наполеоном I в форме разрозненных факультетов, университеты долгое время были частью одной структуры, объединяющей среднюю и высшую школы. Эта школа стала первым

[smszamok]

научным заведением Франции, где историков обучали методом семинаров, заимствованным в Германии. «Семинар, а не класс был жизненной клеткой; практические упражнения, а не лекции были средством обучения», — писал американский исследователь Томсон.

В течение трех лет, которые ученик проводил в стенах школы, он сдавал экзамен или защищал диссертацию для получения первой ученой степени лиценциата.

Габриэль Моно после возвращения из Германии в 1865 г. начал вести в IV секции семинар по средневековой истории. Он преподавал до 1905 г. С 1895 по 1912 г. был президентом IV секции. Г. Моно высказывал надежду, что именно эта школа практикой подготовки своих учеников должна была «заставить исчезнуть разрыв между эрудицией и литературой» «, т. е. устранить недостатки Школы Хартий и Нормальной школы.

С начала своего основания IV секция публиковала коллекцию под названием «Библиотека Практической школы Высших знаний» и «Ежегодник», где печатались отчеты о годовых конференциях секции, программы преподавания, различные статьи 32.

Практическая школа высших знаний была расширена, государство выделило ей небольшие средства. Начавшая свою деятельность «с горсткой студентов» и «полдюжиной профессоров», эта школа уже в начале 80-х годов насчитывала «двадцать пять профессоров, ведущих более пятидесяти курсов» по различным историческим дисциплинам и.

Это учебное заведение, развивавшееся под большим влиянием форм и методов немецкой исторической науки, сыграло важную роль в деле подготовки кадров историков высшей квалификации. Школа готовила не только преподавательские кадры для высших учебных заведений страны, но и научных сотрудников для библиотек, музеев, научно-исследовательских институтов (например, для французской школы Дальнего Востока, Французского института восточной археологии в Каире и т. п.). Ее плодотворная деятельность продолжается и в настоящее время.

После франко-прусской войны во Франции усилился интерес к изучению истории международных отношений. С 1872 г. здесь успешно функционировала Школа политических знаний — центр изучения дипломатической истории. В ней долгое время преподавал профессор Альбер Сорель, работы которого стали блестящим образцом традиционной истории дипломатии XVIII — XIX вв. Перу А. Сореля принадлежит ряд работ, из которых самой крупной является «Европа и французская революция». Мастерски написанная, содержащая большой документальный материал, она принесла славу своему создателю. А. Сорель, принадлежавший к правому крылу республиканцев, излагал в ней консервативную и националистическую историческую концепцию. Он преувеличивал роль Франции в международной жизни, идеализировал значение деятельности Наполеона I, переоценивая прогрессивность преобразований, проведенных в покоренных им европейских странах.

Научная ценность его труда состояла в попытке показать взаимозависимость внешней и внутренней политики.

Эта же тенденция свойственна и трудам другого видного специалиста по истории дипломатии Антонена Дебидура «Дипломатическая история современной Европы» и «Дипломатическая история Европы со времен Берлинского конгресса до наших дней». Так же, как и А. Сорель, А. Дебидур привлек для написания дипломатической истории разнообразный материал, обращая внимание на внутреннюю политику, учитывая в определенной мере революционные и национально-освободительные движения. Однако А. Сорель и А. Дебидур были далеки от того, чтобы попытаться выяснить глубинные движущие силы дипломатии. Они стали идейными предтечами П. Ренувена, будущего академика, профессора Сорбонны.

Заметную роль в изучении истории государств и политических учений сыграли факультеты права. Основанная в 1881 г. Школа Лувра способствовала возобновлению занятий по истории искусства. Изменилось содержание деятельности учебных заведений. Новые веяния коснулись даже такого консервативного учебного заведения, как Школа Хартий. Если раньше ее ученики посвящали свое время исключительно изучению источников по средневековью, то в рассматриваемый период тут «стали обучать работе и над архивными документами новейшего времени» и.

В конце XIX в. было создано множество новых научных обществ, интенсифицировали свою деятельность старые. Так, в 1887 г. начало работу Общество по истории дипломатии, в 1888 — Общество по изучению Французской революции XVIII в, в 1901 г. — Общество новой истории. Основанное в 1872 г. Общество истории французского искусства было частично реорганизовано в 1906 г, с 1907 г. начало свою деятельность Общество робеспьеристских исследований, с 1913 — Общество истории права и т. д. В этот же период были созданы или оживили деятельность множество провинциальных обществ, а столичные курировали их работу.

Эти общества стали своеобразными «научными лабораториями», где коллектив историко! рудился по заранее выработанному плану, проводя в жизнь систему разделения труда. Такая постановка дела была вполне оправдана. В последней трети XIX в. историки получили доступ в архивы Министерства иностранных дел, военного, морского министерств, в Национальные и провинциальные архивы, в архив Ватикана. Они провели большую работу по выявлению, упорядочению и изданию исторических источников. Впервые в научный оборот была введена масса важнейших документов и материалов. Чтобы сделать их доступными для читающей публики, написать на их основе исторические исследования, усилий одного историка было недостаточно. С такими задачами мог справиться лишь коллектив.

Политический климат начала 70-х годов XIX в. способствовал распространению среди французских историков методологических установок позитивистской философии, сформулированных ее основателем Опостом Контом (1798 — 1857) еще в 30 — 40-е годы XIX в. м Главный тезис философии позитивизма, заимствованный О: Контом у великого мыслителя Сен-Симона, состоит в том, что истинное знание о действительности может быть получено лишь опытным, положительным, позитивным путем. Это знание добывается частными науками; единственно научными являются либо результаты частных наук, либо их связанные воедино выводы п. Философия как самостоятельная наука не имеет предмета исследования, а значит, и права на существование.

О. Конт дал свою классификацию наук, принципы которой восходят к идеям энциклопедистов; его иерархия наук определяется «степенью простоты и общности». Она начинается математикой и завершается социологией. О. Л. Вайнштейн и многие другие исследователи считали, что О. Конт отождествлял социологию с историей.

Ж. Лефевр полагал, что с появлением позитивизма «история была сориентирована на поиск, путем наблюдения, констант, которые проявляются в жизни обществ; и с этой точки зрения она тяготеет к тому, чтобы стать вспомогательным средством социологии или, по меньшей мере, одной из ее необходимых ветвей».

Философские воззрения О. Конта проникнуты убеждением в могуществе разума и позитивной науки. Прогресс в области естественных наук, открытие важнейших законов развития и движения неорганической материи и живой природы побудили О. Конта посмотреть и на общество как на социальный организм, открыть законы его развития.

О. Конт считал нерациональным рассматривать «с одной стороны, научное движение, как таковое, которое подчинено позитивным законам, с другой стороны, политическое движение, как главным образом самопроизвольное…». «Я докажу, — писал философ, — что существуют такие же определенные законы развития человеческого общества, как и законы падения камня». Однако понимание закона у него своеобразно: он утверждал, что наука должна не объяснять, а только описывать социальные явления; формулируя законы, она отвечает на вопрос «как?», а не на вопрос «почему?». Конт отрицал возможность установления наукой причинно-следственных связей, считая такую претензию «метафизическим пережитком». Борьба против «метафизики» умозрительности, по его мнению, является главной целью социологии, которая обязана не конструировать социальные утопии, а фиксировать естественные законы общественного развития.

Ж. Лефевр в связи с этим делает следующее важное замечание: «если история может устанавливать законы, которые управляют движением обществ, то одновременно она обретает то, что характеризует собственно науку, то, чем полагал Поль Валери, история не обладает, т. е. предвидением».

Взгляды О. Конта на историю и методы ее изучения впитали многие плодотворные идеи предшествующих философских и историографических школ. Для него исторический процесс закономерный, прогрессивный — это последовательная смена качественно определенных ступеней в развитии человечества. Мотором этого движения является развитие разума, которое проходит три стадии: теологическую, метафизическую и позитивную. Ученый, по мнению О. Конта, применяя метод простого наблюдения и сравнительный-метод, должен сопоставлять социальную жизнь народов, живущих в разных местах земли и не зависимых друг от друга. Однако О. Конт не абсолютизировал сравнительный метод, считая, что с его помощью невозможно показать последовательность исторических состояний, они предстанут как сосуществующие. Выше и эффективнее сравнительного метода, полагал философ, является метод исторический, метод исторического сравнения различных последовательных состояний человечества, между которыми существует тесная связь и преемственность. О. Конт отстаивал и разрабатывал идею континуитета исторических периодов. Ж. Лефевр приводит поразительное утверждение философа о том, что «человечество состоит скорее из мертвых, нежели живых» 44. Во многом О. Конт — последователь Гегеля, Сен-Симона, Фурье и исторической школы права. Так же, как и последняя, он понимает под развитием только эволюционный процесс В учении О. Конта разработано представление о стадии, эпохе как о качественно определенном этапе в развитии общества. Общество у него — единое целое, все части которого взаимосвязаны и представлг-уг собой единый социальный организм, устойчивую структуру.

О. Конт оперирует понятием «цивилизация», подразумевая не столько экономическую, сколько духовно-психологическую общность людей. В основе функционирования системы, по О. Конту, лежат в конечном счете законы физики или биологии. При исследовании общества необходимо применять синтетический подход: изучать влияние расы, климата, общественных привычек, политических воздействий на социальные явления. Последними же, по мнению философа, являются чувства и поступки людей, которые диктуются законами человеческой природы. Чтобы вывести из них законы общественного развития, необходимо знание и применение законов биологии, а еще точнее — психологии 46. Психология трактовалась основателем позитивизма не как наука о свойствах личности, а как коллективная психология, психология народа, массы. Позитивизм изначально выступал против волюнтаризма и переоценки роли личности в истории, полагая, что в общественной жизни невозможно управлять явлениями, их можно только видоизменять, познавая законы человеческой природы.Теоретико-методологические концепции позитивизма лежали в основе трудов профессоров Сорбонны Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса, посвященных проблемам источниковедения, методики научно-исследовательской работы историка.

«Введение в изучение истории» было написано Ш.-В. Ланглуа и III Сеньобосом, профессорами Сорбонны, в начале 1896/97 учебного года. Авторы преследовали скромную цель «дать новым студентам Сорбонны предварительное понятие о том, что представляет собой и чем должно быть изучение истории» 47. Их основной заботой было желание поставить исторические исследования строго «научную» почву и способствовать распространению новых методов исторического исследования среди историкоа

Ш.-В. Ланглуа и III. Сеньобос дали истории как науке определение, вполне соответствовавшее духу времени: «История есть не что иное, как употребление в дело документов» Исторические исследования должны опираться на прочный документальный фундамент, на всеобъемлющее изучение документов по проблеме. Французские ученые изложили свое понимание задач и методов источниковедческого исследования, охарактеризовали предмет источниковедения, дали классификацию источников и, обобщив опыт филологической и исторической критики XIV — XIX вв, разработали комплекс правил критики источников. Многие их выводы относительно источниковедческого анализа сохраняют общенаучное значение до сих пор, поскольку формулировались на основе опыта, здравого смысла историков-практиков.

Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос справедливо определили, что наиболее важными этапами источниковедческого исследования есть анализ и синтез. После того как собраны все документы (ученые не ставили проблему отбора источников, полагая, что абсолютно все источники заслуживают внимания), задача историка заключается в их анализе с целью извлечения фактов. Аналитический этап работы ис-точниковеда они поделили на две стадии — внешнюю и внутреннюю критику документоа

Внешняя, или начальная, стадия критики имела целью «предварительные исследования относительно письменности, языка, форм источников». Она ограничивалась установлением источника, даты, места его написания, внешних особенностей.

Внутренняя, или последующая, стадия критики источника имела цель определить достоверность данных, о которых сообщает источник. Для этого был рекомендован ряд приемов. Например, французские ученые предлагали способ, с помощью которого можно было определить степень информированности автора, ведь он мог ошибаться (указали на четыре обстоятельства, при которых возможны ошибки), учитывать условия, при которых автор мог сказать неправду (предложили пять возможных вариантов), рекомендовали скрупулезно сопоставлять данные различных источников для определения согласованности фактов. Цель этой работы — восстановить душевное состояние автора источника. Только таким путем можно отличить истину от выдумки в составленном им документе и таким образом установить исторический факт.

[/smszamok]

Знакомясь с трудами этих ученых, мы узнаем о понимании ими системы принципов, следуя которым историк получает знания о предмете своего исследования, о совокупности нормативов, описывающих природу и последовательность действий историка, предпринимаемых с целью получить новые знания. «Документ является для историка отправной точкой, а установление фактов — конечной целью исследования. Эти два конечных звена цепи и есть два материальных предмета, которые можно наблюдать. Все остальные связывающие звенья цепи от документа до факта — убеждение, концепция, язык — представляют собой психологические состояния; мы не можем наблюдать их непосредственно, мы можем только их представить себе по аналогии с нашими собственными внутренними состояниями, так как эти последние только и известны нам непосредственно. Вот почему исторический метод есть исключительно метод психологического толкования по аналогии».

(Еще не оценили)

Загрузка...

События 1870 — 1871 гг. были значительным рубежом I истории Франции. Страна вышла побежденной из франко-прусской войны, подписав унизительный Франкфуртский мир и утратив господствующее положение в Европе. Французское общество пережевало огромное потрясение, связанное с Парижской Коммуной. Политическая обстановка характеризовалась неустойчивостью республиканского режима в стране, подвергавшегося нападкам со стороны монархистов, клерикалов и националистов. Вплоть до кош» века передовые силы вели борьбу за укрепление республики.

Призыв Фюстеля де Куланжа был поддержан видными историками Франции. «Задача Сореля, потом

[smszamok]

Лависса, Вандаля и многих других состояла в том, чтобы преобразовать национальное воспитание историей, лишенной сновидений, более близкой к неумолимой действительности». Таким образом, ставилась задача воспитания масс в духе национального единения на почве либеральных и республиканских ценностей посредством истории.

Для становления истории как действительной науки непременным условием, по мнению основателей было строгое соблюдение историками принципа беспристрастности. История должна быть изучена «сама по себе». Исторические события и исторические личности должны быть оценены только исходя из них самих, «а не из политических и религиозных симпатий и антипатий» историка Чтобы добиться этого, исследователь, по выражению Фюстеля де Куланжа, должен «абстрагироваться от самого себя». По мнению Г. Моно, историк должен помнить, что «его роль состоит в том, чтобы понять и объяснить прошлое, но не в том, чтобы отдать его напрокат или осудить». До сих пор Франция обладала лишь двумя категориями историков, писал Моно: «Обычно одни выступают адвокатами прошлого, проклиная всякое изменение, которое производил прогресс времен, и тратя бесплодные усилия для защиты того, что он разрушил; другие, напротив, становятся обвинителями прошлого, апологетами всех возмущений и революций, неспособными понять величие исчезнувшего; в их нетерпении идеал всегда в будущем. Настоящий историк тот, кто, поднимаясь над этими партиями, страстными и исключительными, рассматривает все, что законно в уме консерватора, учитывая непреодолимые требования движения и прогресса».

Исходя из принципов «научности» и «беспристрастности», историки, объединившиеся вокруг журнала, имели целью переписать заново историю своей страны. «Изучение прошлого Франции, которое будет главной частью вашей задачи, имеет сегодня „. национальную важность. Именно таким путем мы сможем вернуть нашей стране моральное единство и моральные силы, в которых она нуждается, дав возможность ей сразу узнать ее исторические традиции и понять те преобразования, которым они подверглись». Перспективы развития исторической науки были намечены в программной статье Габриэля Моно «О прогрессе исторических исследований во Франции с XVI века», в которой процесс изучения истории во Франции прослеживается параллельно таковому в Германии. Учитывая немецкий опыт, автор ставил задачу достижения профессионализации французской исторической науки.

Г. Моно после окончания Нормальной школы посетил в 1865 г. Германию и Италию, слушал лекции в Берлинском и Геттингенском университетах, изучил постановку исторического образования в этих странах, условия труда историков Германии. Она показалась ему «широкой исторической лабораторией, где все усилия сконцентрированы и скоординированы и ни одно усилие не потеряно».

Его поразила широта исторического движения в этой стране. Он пришел к выводу, что ни одна из стран не могла бы назвать столь большого числа историков, как Германия, похвастаться их прекрасной организацией, координацией их усилий на изучении общих проблем, разработкой методов исторического исследования. Одной из причин такого состояния исторической науки он считал «сильную организацию ее университетов». Действительно, с 30-х годов XIX в. в Германии существовала практика подготовки будущих исследователей методом исторических семинаров, которыми руководили крупнейшие историки, пропагандировавшие свое понимание задач и приемов исторического исследования среди молодых и. Видные историки создавали школы, готовя преемников и последователей своих научных взглядов. Например, Леопольд фон Ранке руководил историческим семинаром в Берлинском университете с 1834 г. в течение нескольких десятилетий. Он применил критический метод при анализе источников нового времени и пропагандировал его среди своих многочисленных учеников. Таким образом сложилась историческая школа Ранке, которая во второй половине XIX в. играла ведущую роль в европейской исторической науке.

Иным, по мнению Г. Моно, было положение в его стране. До 70-х годов XIX в. историю во Франции, кроме факультетов словесности, пребывающих, как и вообще университеты, в состоянии упадка, преподавали практически в двух учебных заведениях страны: Школе Хартий и Нормальной школе. В первой преподавание было специализированным, там готовили палеографов и архивистов. Школа Хартий воспитывала эрудитов, которым запрещались какие-либо обобщения, а исследования их «часто заключались в мелочах» «. В Нормальной школе, напротив, обучение было общим, она выпускала преподавателей средних школ. В течение трех лет ее ученики должны был» изучить всеобщую историю и географию и сдать экзамен для получения первой во Франции ученой степени — лиценциата. Нормальная школа выпускала «литераторов», по терминологии французских историков, т. е. людей, имеющих общие знания, но не имеющих навыков исторического исследования, «понятий о методе». Собственно историки-исследователи формировались самостоятельно. Таковыми становились отдельные выпускники вышеназванных школ.

Историки Франции «почти все самоучки», отмечал Г. Моно. Они не имеют учителей и не обучают учеников, нет и общего метода исторических исследований, навыков коллективного труда, общей научной дисциплины. Для обеспечения прогресса исторической науки во Франции, по мнению ученого, необходимо выполнение разработанной им программы. Последняя предусматривала организацию историков Франции по германскому образцу, тесную их взаимосвязь и солидарность в труде.

Важную роль в объединении историков Г. Моно отводил французским университетам, которые в результате реорганизации должны стать центрами, способными возглавить и направить историческое движение в стране, стать местом не только разработки проблем истории, но и формирования историков. Именно здесь, объединенные в коллективы, работающие над общей тематикой, они смогут получить навыки исследовательского труда, познать научные методы исторического творчества.

Анализируя причины высокой профессионализации исторической науки в Германии, Г. Моно подчеркивал и такой существенный момент: прекрасная организация германских историков дала им возможность проводить большую работу по отысканию, критической проверке и введению в научный оборот значительного количества документальных материалов. Именно с работы над документами, с их собирания, дроверки их достоверности, получения на их основе точных фактов с помощью суровых правил исторической критики начинает свою работу каждый германский историк. Только после такой работы он приходит к обобщению.

Программные требования журнала заключались в пропаганде принципов научного источниковедения, которое получило развитие в Германии с 30-х годов XIX в. Ведущие авторы журнала критиковали французских историков за пренебрежительное отношение к работе над документами. Этот недостаток присущ великим французским историкам XVIII — XIX вв. которые создали, пишет Г. Моно, конструкции, где истина смешивалась с неправдой, потому что они «не знали достаточно хорошо настоящей ценности и точного характера материалов, которые ставили себе на службу». Французские просветители больше доверяли источникам, позволявшим изобличать теологическое толкование истории, а историки романтической школы — документам, в которых события описаны наиболее ярко и красочно. Ученый, по мнению Г. Моно, должен оставлять «незаконченными те части здания, возможные формы которого могло смутно угадать лишь воображение». Труду историка должен предшествовать кропотливый труд эрудиции, т. е. труд тщательного собирания документов и проверки их истинности. Г. Моно с сожалением констатирует, что труды эрудиции, т. е. терпеливого собирания и критики документов, существуют, но не пользуются во Франции таким же уважением, как в Германии, ибо французы не оказывают уважения науке, если она лишена «очарования формы» 2. Кроме того, отмечает Г. Моно, «многие из знаменитых историков способствовали распространению презрительного отношения к изысканиям эрудиции, думая, что воображение, здравый смысл, некоторая доза философского ума и стиль необходимы прежде всего; эрудиты, со своей стороны, зачастую проявляли исключительное пренебрежение к литературной форме, неразумную неприязнь к общим идеям, в которых они желали видеть лишь фантазии и фразы, и с упорством занимались мелочами, деталями фактов, зачастую безынтересных.

Г. Моно указывает на опасность обобщений, широких априорных систем, выдуманных учеными, пытающимися с их помощью объяснить сложные явления исторического прошлого. В то же время он подчеркивает тот небольшой интерес, который представляет копание в мелочах прошлого, не ведущее ни к какому обобщению. Французские историки, если они желают поставить историческую науку своей страны на первое место в Европе, должны, по мнению основателей, преодолеть разрыв между «литературой и эрудицией». Для этого им необходимо понять ту истину, что «история должна быть объектом медленного и методического вторжения», историк должен продвигаться вперед «от частного к общему», последовательно осветить «все темные точки» и только после этого «на группах хорошо установленных фактов» вывести «общие идеи, поддающиеся испытанию и проверке» .

[/smszamok]

Г. Моно, как и другие историки XIX в., верил, что целью этого большого труда является поиск истины. Он был уверен в возможности ее познания благодаря достигнутому прогрессу в развитии наук, расцвету научных методов, которые снабдили историю прекрасными средствами для постижения истины. Развитость методов исторической критики позволила ей восстанавливать исторические, юридические, литературные тексты, которые не сохранились в оригинале, «Таким образом обеспеченная, вооруженная подобными инструментами, — отмечал Г. Моно, — история может со строгим методом и осторожной критикой если не раскрыть всегда полную истину,, то, по меньшей мере, точно определить в каждом случае достоверное, правдоподобное, сомнительное и ложное». Поиск истины провозглашал единственной целью исследований историков, объединившихся вокруг него, ибо считал, что история, преследующая только эту цель, «работает тайным и верным способом на могущество Родины и в то же время на прогресс человечества.

(Еще не оценили)

Загрузка...

В интерьер одной из станций столичного метро («Пино Суарес») включена маленькая круглая пирамида — памятник ацтекской архитектуры. На площадях воздвигнуты современные монументы, изображающие последнего правителя ацтекской столицы героического Куаутемока, погибшего от рук испанских завоевателей, вождей — основателей Теночтитлана и других. Когда ацтеки после долгих странствий в XIII веке появились в этой долине, там уже издавна существовало несколько городов-государств с развитой и своеобразной культурой.

Ацтекам, или мешикам, пришлось на первых порах вытерпеть немало оскорблений и

[smszamok]

притеснений от своих могущественных соседей. Наконец им удалось обосноваться на небольшом острове посреди озера, где около 1325 года они и основали свое поселение — Теночтитлан, названное по имени легендарного предводителя Теноча (есть и другие толкования названия города). Такое географическое положение сулило слабому племени сравнительную безопасность.,.

Мешика были трудолюбивым и воинственным народом. Постепенно развивалось и крепло ацтекское государство, росла и хорошела их столица. Через сто лет ацтеки в союзе с Тескоко и Тлакопаном — двумя соседними городами-государствами — стали владыками всей долины Мехико, а немного позже их войска вышли и за ее пределы. Год от года все новые города-государства попадали под иго мешика. Ко времени испанского завоевания (1519—1521) ацтекское государство простиралось от берегов Атлантического океана на востоке до Тихого на западе и было самой могущественной политической силой на территории Североамериканского континента, а его столица стала красивейшим городом Месоамерики. Некогда скромное поселение Теночтитлан превратилось в огромный город. Достаточно сказать, что он занимал тысячу гектаров, то есть почти столько же, сколько Рим и III веке н. э. Широкие дамбы соединили остров с материком, по величественному акведуку в город поступала вода из горных ключей. Население Теночтитлана в это время достигало по меньшей мере 120—150 тысяч человек.

Вторгшиеся испанские завоеватели единодушно восхищались Теночтитланом, называли его «озерной Венещей», утверждали, что он красивее Севильи, Рима, Константинополя. Это восхищение не помешало им, однако, разрушить его до основания и заложить здесь новый, уже испанский, город. То, что мы знаем теперь о прежней столице ацтеков, основано на сообщениях индейских и испанских хронистов, на результатах раскопок, в частности остатков главного храма, а также на находках при сооружении в столице Мексики метрополитена.

Попытаемся представить себе обычный день этого замечательного города в 1510 году при правителе Мо-текусоме. Через девять лет испанцы, уже обосновавшиеся на островах Вест-Индии, появятся под предводительством Эрнандо Кортеса в долине Мехико, но пока эти два противоположных во многом мира не знают друг 6 друге.

Так как за день нам надо посетить очень много различных мест и постараться увидеть побольше, встанем рано. Солнца еще не видно из-за окрестных гор, но уже рассвело. В наше путешествие мы отправимся с северной части озера Тескоко и двинемся по дамбе, начинающейся около городка Тепейака и соединяющей материк с ацтекской столицей.

Вокруг видны хижины рядовых общинников. Они невелики по размеру и просты по устройству: углубленные в почву четыре столба и плетни между ними, обмазанные толстым слоем глины. Кровля наложена из тростниковых стеблей. Внутри тюфяки из охапок кукурузных сухих листьев и кое-какая утварь. Женщины уже хлопочут около очагов, расположенных во двориках, и растирают на плоских камнях — метатлях — очередную порцию вымоченных в воде с известью кукурузных зерен. Из получившейся густой массы они будут потом печь пресные лепешки; в современной Мексике эти лепешки теперь называются «тортильи», а в ацтекское время — тлашкалли. Мужья работают на земельных участках, пропалывая свою кормилицу — кукурузу, или трудятся на приозерных огородах, по-ацтекски — чинам-па. Это изобретение древних земледельцев, освоенное ацтеками, приносит необычайно богатые урожаи. Плетнями огораживается кусочек озера, на поверхность воды помещается также плетеная из ивовых прутьев основа, а на нее накладывается толстый слой плодородного озерного ила. Все растения, высаженные здесь, великолепно развиваются и под жарким южным солнцем быстро созревают. Вот и сейчас несколько масеуалли (ацтекское название общинников) укладывают в лодки свежие овощи, чтобы отвезти их на рынок. Другие каноэ уже быстро скользят по водной глади, направляясь к виднеющемуся вдали Теночтитлану.

Вступаем на дамбу. Это массивное сооружение, прямое как стрела, длиной в несколько километров. Ширина его такова, что по нему в ряд могут проехать восемь всадников, как утверждал позднее Кортес. Сейчас же на дамбе видны лишь пешеходы. Лошадей, как и других домашних животных и птиц, кроме небольших, почти бесшерстных собачек и индюков, древние обитатели Мексики не знали.

В определенных местах дамба прерывается навесными мостами; это сделано с двоякой целью: при приближении неприятеля их легко убрать, а кроме того, в данном месте по озеру проходит сильное течение, и насыпь постоянно бы размывалась, поэтому здесь строители устроили специальный проем.

Таких дамб к Теночтитлану подведено три: с севера, запада и юга. Последняя при подходе к материку разделяется на две расходящиеся под углом части, в точке соединения этих разветвлений поставлено специальное укрепленное сооружение.

Солнце уже поднялось над цепью гор, и его лучи весело играют на волнах лагуны, чисто выметенная белая штукатурка дамбы манит вдаль. Число идущих по ней все увеличивается — сегодня в Теночтитлане рыночный день, и большинство людей торопятся именно туда. Широко шагают мужчины, наклоняясь вперед: тяжелый груз укреплен у них на ремнях за спиной. Широкая ременная полоса охватывает их лоб, помогая равномернее распределить нагрузку. Нарядно одетые женщины несут в корзинах птицу, овощи, фрукты. Вот идет молодая мать. На ней цветастая юбка ниже колен, обнаженную грудь прикрывает широкая лента, уходящая за спину. Эта матерчатая полоса придерживает у нее за спиной легкую лозняковую корзину, в которой лежит закутанный грудной ребенок. Такие переносные колыбели очень распространены у ацтеков — они удобны: ребенок рядом, и руки свободны.

Вот наконец дамба незаметно переходит в широкую»‘ улицу, вдоль одной стороны   которой   тянется   прямой, уходящий вдаль канал. Такая планировка очень удобна для лодочников с товарами — их можно доставить к месту назначения без утомительной перегрузки. Город встречает нас такими же простыми прямоугольными хижинами, как и на материке. Но очень скоро они уступают место большим нарядным зданиям — жилищам знати. Многие из них двухэтажные, у большинства фасадов нет окон, но в каждом доме имеется внутренний двор, где разбиты сад и цветники. Ацтеки, как и другие народы Мексики, очень любили цветы, и у нас еще будет возможность убедиться в этом. Плоские крыши представляют собой удобные террасы, часто и на них устроены прекрасные цветники. Высоко над домами видна могучая пирамида, увенчанная храмом. Это главный храм Тлателолько, когда-то города — соседа и соперника Теночтитлана. При поселении на острове ацтеки разбились на две части, возглавляемые каждая своим правителем. То дружественные, то враждебные отношения между городами-близнецами продолжались около полутора веков. И как символ этого противостояния вдали виден еще более высокий и величественный храм — святилище главного бога ацтеков Уицилопочтли. Но в 1473 году ацтеки Теночтитлана завоевали Тлателолько, последний правитель его после проигранной битвы покончил с собой, бросившись с пирамиды родного храма. С тех пор город-близнец потерял свою политическую независимость и был включен в состав столицы по приказу владыки Теночтитлана. По улицам Тлателолько мы и идем сейчас, следуя за толпами людей, спешащих на рынок. Торговля на нем происходит ежедневно, но каждый пятый день она особенно обширна и разнообразна.

Наконец и рынок. Он располагается на большой, окруженной аркадами площади подле храма. Прежде всего поражает количество собравшихся здесь людей: по самым приблизительным подсчетам, их около 45—50 тысяч. Вот что значит главный торговый день!

Пройдемся немного по торговым рядам, посмотрим на выставленные товары. Каждому виду отведено свое место. Расчеты производятся или путем простого обмена или при помощи своеобразных денежных единиц. Ими служили семена какао, связки хлопковых тканей определенного размера, маленькие медные топоры Т-образной формы, полые стержни птичьих перьев и костяные трубочки, наполненные золотым песком.

Вот участок тканей. На выбор покупателя представлены плащи, набедренные повязки, юбки самых разнообразных форм и расцветок. Более дорогие изготовлены из хлопка, дешевые — из волокон агавы. Здесь же можно приобрести занавески, одеяла, куски ткани, пряжу, самой различной длины и толщины веревки и канаты, нитки…

Рядом расположились представители оригинального искусства, неизвестного народам Старого Света,— составители мозаик из птичьих перьев. В основу из редкой ткани вделываются перьевые стержни, и на лицевой стороне получается сказочная цветовая гамма самых различных оттенков. Из таких тканей делаются плащи для знатных лиц, подобными же мозаиками с изображениями мифических животных и геральдических орнаментов покрываются деревянные щиты прославленных воинов. Каждая вещь здесь говорит о трудолюбии, таланте и мастерстве ремесленников, приобретенном годами упорной работы.

Тут лее продаются и украшения из раковин всех цветов и оттенков, перламутра, драгоценных и полудрагоценных камней, изделия из горного хрусталя, оникса, жадеита и нефрита. Последние два минерала ценятся особенно дорого, за небольшой кусочек нефрита можно получить два, а то и три золотых кольца. Прекрасны броши с мозаикой из бирюзы, принесенной из далеких горных районов Мексики. Они тщательно оправлены в золото. Вот ряд кожевников. Здесь можно приобрести обувь, шкуры ягуаров и пум, лис, койота и оленя, свежесодранные или уже дубленые; рядом лежит окрашенный в различные цвета кроличий пух. Переливаются всеми цветами радуги пучки аккуратно связанных птичьих перьев: красных и желтых попугаев, орлов, ястребов и соколов, голубой котинги, колибри. Не видно лишь длинных хвостовых перьев кецаля великолепного зеленого цвета, носить их в своих головных уборах могут лишь представители высшей знати.

Привлекают своим видом гончарные изделия всех форм и размеров: чаши, блюда, горшки и кувшины, жаровни, курильницы, пряслица, разнообразные детские игрушки, штампованные фигурки божеств. Рядом стоят сосуды и блюда, вырезанные из различных пород деревьев, одни из них ярко раскрашены, другие, покрытые бесцветным лаком, позволяют любоваться естественным, натуральным рисунком причудливо изогнутых древесных волокон. Пора, однако, уже перекусить. Это можно сделать, не покидая территорию рынка. В ряду для припасов у нас просто разбегаются глаза. Здесь продаются тушки кроликов, зайцев, жирных индюков, уток, куски мяса крупной дичи, маленькие жирные собачки, почти безволосые и не умеющие лаять,— это одно из любимых блюд ацтеков; все продукты, доставляемые озером,— от рыбы, лягушек и раков до своеобразного вида икры из яиц насекомых, собираемых на поверхности воды… Громоздятся горы кукурузы, фасоли, перца, какао, семян чип, из которых давят масло, сладкого картофеля, лука, масса других видов овощей и съедобных трав, самые различные фрукты.

От молодой женщины, хлопочущей у жаровни с раскаленными угольями, мы получаем миску горячей кукурузной каши, приправленной острым перечным соусом, и пару тамалли —небольших пирожков из кукурузного теста, начиненных фасолью, мясом и перцем и сваренных на пару. Несколько глотков холодной воды, которую тут же предлагает нам мальчик из большого кувшина, и завтрак окончен.

Надо все же спешить дальше — впереди еще главные чудеса Теночтитлана. Поэтому торопливо пройдем оставшиеся ряды. Чего только здесь не увидишь! Мед и сироп, приготовляемый из кукурузных стеблей или из сока , агавы, соль, бумага разных сортов, изготовленная из листьев фикуса или волокон агавы, краски для письма (рукописи ацтеков с их рисуночным письмом ярко раскрашены), кошениль и индиго, тыквенные бутылки и чаши, разнообразная мебель, циновки, музыкальные инструменты, кремневые и обсидиановые ножи, доски и балки для построек, камень и известка, хворост для очагов и древесный уголь для жаровен, смоляные факелы, цилиндрические глиняные и бамбуковые трубки, уже набитые табаком, благовония из редких смол для возжигания перед статуями божеств, самые разнообразные лекарства…

Но вот ряд, перед которым невольно останавливаешься. Здесь продают рабов. Одни из них не связаны и стоят свободно, другие — с тяжелыми деревянными ошейниками, прикрепленными к длинным гибким шестам. Здесь и мужчины, и женщины, и дети. Их не меньше трехсот человек. Без ошейников — это люди, добровольно продающие себя в рабство из-за тяжелых материальных условий, чтобы выручить семью, получить себе кров над головой, одежду и пищу. В узах же пленники или рабы, продаваемые вторично за строптивость…

Общество ацтеков — раннеклассовое, в нем существуют и знать, и простолюдины-общинники, и рабы («тла-котли» — буквально «купленный»). Он имеет право владеть имуществом (личные вещи, дома, земли) и даже собственными рабами. Не существовало препятствий для браков между рабами и свободными. Все дети рождались свободными, даже если оба родителя были рабами. Из рабства можно было выкупиться. Если раб мог добежать до дворца правителя и проникнуть за двери, то он становился свободным. При этом во время бегства его могли задержать только хозяин или его сыновья; всякий другой человек, сделавший такой проступок, сам становился рабом. Таким образом, рабство у ацтеков имело еще переходный характер.

Миновав рынок, мы попадаем на территорию городской общины — «кальпулли» по-ацтекски. В Теночтитла-ие их более двадцати. Испанцы впоследствии называли и.ч не вполне правильно — барриос, или кварталами. Помимо жилых домов здесь обязательно имеется несколько общественных зданий, расположенных вокруг центральной площади: храм кальпулли, посвященный местному богу, школа-кальмекак и школа-тельпочкалли, наконец, дом-совет кальпулли. Свой осмотр мы и начнем с него.

Войдя в это главное здание общины, мы застаем его верховное лицо — кальпуллека — занятым беседой со старейшинами, главами больших семей. Они задумчиво рассматривают большой план, испещренный пестрыми значками’—пиктограммами, и размышляют вслух. Недавно молодой человек и девушка вступили в брак, и новой семье надо выделить земельный участок. Во время последнего похода, в котором участвовал и новобрачный, он не отличился; очевидно, ему суждено остаться простым общинником. А свободных участков в распоряжении совета почти нет…

Далее жрец повествует о трудностях, сопровождавших обоснование ацтеков на избранном месте. Всякий город начинается с воздвижения храма, а островок болотист, ни строительного камня, ни крупных деревьев на нем нет. Что же делать? «И мешика собрались и сказали: купим камень и дерево за все то, что находится в воде,—рыб, аксолотлей, лягушек, раков, водяных мух и озерных червей, уток и лебедей. За все это мы купим камень и дерево!» В память этого и учрежден праздник «Канаутлатоа», когда жрецы входят в воды озера и кричат, изображая голоса уток, ибисов и хохлатых цапель.

Дети внимательно слушают, и лица их светятся гордостью за свой мужественный и трудолюбивый народ. Они вспоминают современный храм Уицилопочтли, видный издалека со всех берегов озера, блеск и могущество теперешнего Теночтитлана. Вот чего достигли мешика за такой недолгий период своей истории!

А со двора здания напротив, где тоже находится школа, но школа молодых воинов — тельпочкалли, доносятся громкие задорные крики. Там под руководством старого воина, покрытого ужасными шрамами, шести-семилетние ученики, разделившись на два отряда, нападают друг на друга. Каждый вооружен палкой, и сражение идет всерьез. Ведь только показав себя храбрецом на настоящем поле битвы, юный обитатель города получит первое звание — ийак, что значит — молодой вони. И если он так же успешно будет сражаться еще в двух-трех кампаниях, то только тогда юноша становится настоящим воином и ему открыт путь к славе и почестям. В противном случае он обязан отказаться от оружия и стать масеуалли.

Ацтеки считают, что мальчик рождается для войны, он предназначен быть воином. Чтобы обеспечить ему удачную судьбу, пуповину младенца зарывают вместе с миниатюрным щитом и маленькими стрелами на поле битвы. При рождении повивальная бабка объявляет ему, Что он появился на земле, чтобы сражаться. Один масеуалли пристрастился к вину и стал пьяницей.

[/smszamok]

Пьянство в ацтекском обществе —тяжелое преступление, за которое полагается суровое наказание! Пить опьяняющий напиток октли, изготовляемый из перебродившего сока агавы (в современной Мексике он называется «пульке»), разрешено только старикам, и то в очень небольшом количестве. Так как божество октли имело культовое имя Два-кролик, то опьянение у ацтеков измерялось в условных единицах «кролик». «Два кролика» — это совсем легкое опьянение, предел же — «400 кроликов». Наказываемый достиг уровня «300 кроликов», и его не пощадят. Разумеется, во время ритуальных празднеств дело с употреблением алкоголя обстоит несколько иначе, но в общем жизнь любого ацтека — от верховного правителя до раба-тлакотли — строго регламентирована, бесчисленные религиозные и морально-этические правила определяют его поведение не только каждый день, но и в любой час суток.