Сочинения

(Еще не оценили)

Загрузка...

Нет никаких оснований для того, чтобы отрицать эволюционное развитие кавказского мустье из предшествующих ашельских культур. Конечно, какие-то посторонние влияния могли иметь место, но в целом это местная, как говорят археологи, автохтонная культура. Она выросла на месте и существовала в достаточно сложных климатических условиях, порой в периоды различных стадий вюрмского оледенения. Основной охотничьей добычей жителей кавказских пещер в мустьерскую эпоху оставались пещерный медведь и олени.

Детальное изучение природной обстановки на Кавказе по материалам мустьерских пещерных стоянок позволяет более определенно, чем где-либо в другом районе нашей страны, указать возраст мустьерских стоянок. Получается, что время их существования заключается в рамки первой половины вюрмского времени. В общем, это обычный для европейского мустье возраст такой культуры. По всей очевидности, радиокарбоно-вые даты, охватывающие период от 49 до 35,6 тыс. лет, не могут отражать действительный возраст мустьерских памятников Кавказа, так как их начальная стадия лежит за пределами возможности метода.

Нельзя   не   отдать   должное   исследователям   кавказских   пещер,   и   прежде  всего   В.   П.   Любину,   М.   М.   Гусейнову, Д.  М.  Тушабрамишвили, Б. Г. Ерицяну и другим. Нелегкое это   дело   колать   пещерный  памятник.   Часто   в  холодной  и    а влажной пещере, где капает с потолка, а луч солнца никогда не согревает отдаленные углы, на холодной и сырой земле,  иногда под угрожающе нависшим сводом, археолог проводит  часы, дни и месяцы. А чего стоят огромные глыбы, упавшие   — с потолка и преграждающие путь вниз,— сколько сил и времени   125 поглощает борьба с ними. И как трудно разобраться во всево зможных размывах и ямах, изогнутости слоя. Поистине, раскопки  пещеры — это  обычное  терпение  археолога,  увеличенное в несколько раз.

Разнообразию мустьерских индустрии Кавказа может позавидовать любой исследователь палеолита. Всего здесь насчитывается 400 мустьерских памятников — значительно больше половины всех известных на территории нашей страны. Из них

 50 пещерных, в том числе многослойных, в иных случаях образующих целую систему поселений в различных ярусах сложно построенных пещерных систем (Цуцхватская, Кударская карстовые системы). Имеются и две открытые стоянки с сохранившимся культурным слоем.

Мы уже говорили об эстетическом чувстве ашельских мастеров, умевших делать удивительно красивые и симметричные бифасы. То же стремление к симметрии, сохранению выдержанных пропорций, к стандартизации своих орудий, четкой огранке поверхности заготовок сохранили и мустьерцы. Особенно красивы орудия в памятниках с хорошо развитой леваллуаз-ской техникой. Очень часто края таких пластин совсем не надо было подправлять, настолько тонки и остры были они. А треугольные пластины стали одной из главных форм пластин леваллуазского типа. Они словно сделаны штампом.

Для мустьерских индустрии Кавказа характерно полное преобладание односторонней обработки. Наконечники копий, обработанные с двух сторон, чрезвычайно редки. Набор орудий может на первый взгляд показаться монотонным. В действительности он очень разнообразен — помимо традиционных для мустье всех стран остроконечников и скребел имеются зубчатые орудия, орудия с выемками, скребки. Индустрии различных стоянок отличаются как по исходному материалу, так и по размерам и характеру вторичной обработки — ретуши. Ретушь в мустьерское время приобретает важнейшее значение для производства орудий и имеет весьма разнообразный характер. Эти различия между инвентарем мустьерских стоянок Кавказа позволили В. П. Любину выдвинуть идею о существовании здесь нескольких локальных культур. Но другие ученые при-«    нимают их за технические варианты.

Мустье Кавказа играет важную роль в представлениях о  заселении Русской равнины в ту эпоху. Правда, с открытием о    мустьерских слоев в Королево, возобновлением и расширением в 60—70-х гг. работ на мустьерских стоянках Крыма решающая а    роль Кавказа в этом заселении потеряла свое значение. Неандерталец, преодолев горы Кавказа, не должен был ограничиваться   только   предгорьями   Северного   Кавказа.   Очевидно, ^    группы   неандертальцев   продолжали   движение   на   север   и —    столкнулись там с уже живущими на Украине и в Крыму 126   другими образованиями неандертальских людей. Такие образования   в   свое   время   предложили   называть    предплеменами

(Еще не оценили)

Загрузка...

«История делается по документам» — эта классическая формулировка старой школы позитивистской историографии, яркими представителями которой были Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос, вызывала к себе двойственное отношение со стороны Л. Февра и М. Блока. С одной стороны, они считали подобный подход к истории единственно правильным, поскольку, как писал Л. Февр, «противопоставлять… специалиста, автора монографий, настоящему историку, строители синтеза, значит, поистине отставать» Специалист или создатель синтеза?- Можно быть только сразу двумя». Формула «история делается по документам» была, таким образом, в глазах Л. Февра залогом добросовестности историка, прочности созданных им трудов в противовес легковесным сочинениям на исторические темы. Кропотливый труд собирания, критики документов, извлечение из них исторических фактов есть необходимая работа, справедливо считал Л. Февр; это «медленные», «трудные», «тягостные» подходы к той вершине — историческому синтезу, — на которую историк не может вскочить одним прыжком.

[smszamok]

С другой стороны, эта формула позитивистской историографии вызывала к себе отрицательное отношение основателей «Анналов». Они видели в ней, причем справедливо, отказ от внимания к проблемам методологии истории, узость проблематики, беспроблемную историю, поверхностное фактографирование вместо исследования исторического процесса, отбрасывание в качестве объектов исследования целых эпох истории человечества, после которых не осталось письменных источников.

Содержание понятия «исторический источник» или «документ» — последний термин более употребим во французской историографии — у Л. Февра и М. Блока значительно расширилось, по сравнению с традиционным пониманием. Они считали абсолютно неоправданным исключать из исторического изучения целые века истории человечества только потому, что от них не осталось письменных источников. Критикуя упоминавшуюся выше «Историю современной России» Ш. Сеньобоса и П. Н. Милюкова, Л. Февр с возмущением отмечал тот факт, что в трех объемных ее томах, занимавших 1416 страниц, русской истории с VII по XVII в. отведено лишь 200 страниц. Отвергая мнение Ш. Сеньобоса, что история этих десяти веков не может быть написана из-за «недостатка документов» и «недостатка событий», Л. Февр писал, что «она имеет все для того, чтобы быть хорошо известной». Она уже с успехом изучается теми историками, которые считают своим долгом не переписывать документы, но «воспроизводить прошлое во всей его полноте с помощью близких дисциплин, поддерживающих друг друга»8*. Л. Февр считал, что прогресс вспомогательных дисциплин и других наук о человеке значительно расширил возможности изучения периодов, для которых не достает письменных источников и предоставил в распоряжение историка новые виды документов. «Металлический топор, обожженная глиняная ваза, весы и гири, все вещи, которые можно потрогать и подержать в своей руке, сопротивление которых можно испытать и извлечь анализом форм сто конкретных данных о самой жизни людей и обществ», — все это исторические источники, справедливо считал Л. Февр8*.

Историю, подчеркивал ученый, можно и должно воссоздать и без письменных документов, используя все то, что было у человека, зависит от него, служит ему, выдает человека, означает его присутствие, деятельность, виды, манеру быть человеком. «Это, — по Л. Февру, — слова. Символы. Пейзажи. Черепица. Формы полей и сорняки. Лунные затмения и хомуты для упряжи. Экспертизы камней и шпаг, сделанные геологами и химикам

По мнению Л. Февра и М. Блока, формирующиеся историки должны уметь «читать» и «критиковать» статистику, знать право и его эволюцию, знать экономические науки, понимать, что «происходит за фасадом Банка», чтобы, как писал М. Блок, «баланс банка не был для них более недоступным, чем многие из иероглифов». Привлечение новых видов источников в оборот исторической практики Л. Февр и М. Блок связывали не только с необходимостью исследования веков, не оставивших о себе письменных свидетельств. Даже для эпох, которые изобилуют такими свидетельствами, недостаточно ограничиваться только изучением последних. Новое понимание задач, стоящих перед историком, привлечение внимания историков к изучению прошлого и настоящего во всей его полноте, выдвижение значительных проблем социально-экономической истории, истории культуры и ментально — вот те причины, которые заставили Л. Февра и М. Блока требовать от настоящего историка обращения к анализу данных экономической науки, статистики, демографии, психологии и т. д.

Л. Февр считал, что «статистика, демография занимают место генеалогии в той же мере, как Народ занимает место королей и принцев в. истории».

Особое значение, которое Л. Февр придавал географическому фактору в истории, его внимание к географии вообще, к соотношеник) географического и исторического исследований, к постановке проблем исторической географии объясняет его призывы широко использовать данные географической науки в историческом исследовании.

Такая постановка вопросов источниковедения являлась несомненной заслугой основателей «Анналов» и резко отличала их от традиционного источниковедения. Новое понимание вопросов методологии и источниковедения логически заставляло Л. Февра и М. Блока предъявлять новые требования к профессиональной подготовке историков. Старая школа позитивистской историографии считала, что для историка достаточно уметь читать и толковать тексты. Л. Февр и М. Блок требовали от историков умения «широко видеть вещи», правильно понимать настоящее, активно жить интеллектуальной жизнью своего времени, питать отвращение «ко всему мелкому, мелочному, жалкому и отсталому»93. Они требовали, чтобы историк прежде всего обладал широкой общей культурой. Для него она так же важна, как, например, для архитектора, отсутствие которой не заменит последнему практика виртуоза в каменном деле*4.

Борьба Л. Февра и М. Блока против узкого профессионализма сыграла значительную роль в истории французской исторической науки и оказала несомненное влияние на ее дальнейшее развитие. Вышедшая в свет в 1961 г. книга «История и ее методы», подготовленная группой французских историков под руководством Ш. Сама-рана, так определяет стоящие перед историком задачи: «Чтобы достичь уровня настоящей истории, недостаточно располагать документами, тщательно отобранными, расположенными в пространстве, определенными относительно их рода, подвергнутыми критике на предмет вероятности, нужно еще показать себя способным ввести их в труд, извлечь из них все уроки, которые они могут дать. Это предполагает понимание историком настоящих проблем, для разрешения вопросов по-настоящему интересных… необходимо располагать определенным внутренним богатством, широкой человеческой культурой, быть способным понять, почувствовать и восстановить все богатство и жизнь прошлого»95.

Этот сборник, претендовавший заменить старое руководство Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса, содержит разделы, освещающие методику работы с фото-, фоно-, кино- и теледокументами, описывает методы обработки историком данных археологии, лингвистики, психологии, исторической географии, статистики, демографии и т. д. В том, что современная французская историография поставила себе на службу столь разнообразные виды источников, немалая заслуга Л. Февра и М. Блока.

Что понимал Л. Февр и М. Блок под историческим источником? Нужно отметить, что М. Блок так же, как и Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос, считал, что документы суть «следы, оставленные мыслями и действиями, некогда живших людей».

Л. Февр и М. Блок утверждали объективность исторического прошлого. «Прошлое, — писал М. Блок, — есть данное, где ничто не изменится больше». Они выступали против иррационалистического истолкования исторического процесса, провозглашали историю «по-зитивной наукой», целью которой является достижение объективной истины.

Основатели «Анналов» считали возможным описать, воспрогвести прошлое таким, каким оно было. Подобную задачу ставили перед историками и Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос. Но, если в устах последних это была проповедь эмпиризма, боязнь обобщений, пропо ведь собирания и описания абсолютно всех фактов, сохранившихся и дошедших до историка, то Л. Февр и М. Блок по-иному подходили к этому вопросу. Они исходили из своих воззрений на ход исторического процесса, под которым понимали развитие и смену обществ или цивилизаций, движущей пружиной которого является взаимодействие различных факторов, а вовсе не сумму индивидуальных поступков, действий некогда живших людей. Поэтому, если для мэтров старой школы все факты были одинаково важны, ни одним они не считали возможным пренебречь, то Л. Февр и М. Блок, признавая собирание фактов историком необходимой работой, тем не менее ставили вопрос об отборе фактов, о различении среди них главных и второстепенных. Высмеивая боязнь отбора фактов, Л. Февр писал, что вся история уже есть выбор потому, что она случайно разрушила такое-то свидетельство, такой-то ансамбль документов и сохранила другие99. Основатели «Анналов» справедливо указывали, что на почве идиографизма нельзя прийти к познанию сущности прошлой жизни. Это, впрочем, понимали и представители традиционной историографии, ибо они считали историю всего лишь занятием, благоприятным для развития человеческого ума.

[/smszamok]

,Л. Февр и М. Блок считали, что историки должны не заниматься описанием, но стремиться проникнуть «под поверхность фактов». Делать это нужно так же, как поступает логик, постепенно поднимаясь от незнания к знанию, «от простого к сложному и воссоздавать ступенька за ступенькой лестницу, которая ведет от самой простой задачи к самой возвышенной… Это приказ генетики», писал Л. Февр. Целью проникновения историка под поверхность фактов является познание, понимание прошлой жизни и жизни современной. Для основателей «Анналов» главным смыслом занятия историей было объяснение настоящего через прошлое, через постоянный диалог «пуне живущих людей с людьми иных эпох и культур». И если А. Я. Гуревич при этом пишет: «трудно сказать, в какой мере они (Л. Февр и М. Блок. — Л. Т.) были знакомы с учением Риккерта об «отнесении к ценностям» как условии существования наук о культуре, то можно еще раз вспомнить замечание французского историка Ж. Глениссона: «Нет нужды ни примыкать к доктрине, ни глубоко изучать ее, чтобы носить ее отпечаток». Это замечание было высказано по поводу влияния марксизма на французскую историографию. Но ведь помимо марксизма составной частью интеллектуального климата эпохи было неокантианство. Его идеи наложили отпечаток не только на мировоззрение Л. Февра и М. Блока, но и на А. Марру, справедливо полагающего, что содержание исторического источника зависит «столько же, сколько от прошлого, представленного материалами всех видов, дошедших до нас, оно зависит и от самого историка, его инициативы, умения использовать инструменты работы, его знания и прежде всего от того, каков он сам, его интеллект, восприимчивость и культура». Л. Февр резко отрицательно высказывался о традиционном позитивистском понимании исторических фактов, как о чем-то данном историку непосредственно. Факты — не есть кубики мозаики, — писал он, которые разбросало и вдавило в землю землетрясение и которые историку нужно всего лишь «откопать, почистить и представить в лучшем виде читателям». Л. Февр всегда подчёркивал сложность процесса познания, характерную для всех наук. «Гистолог, подставляя глаз к окуляру своего микроскопа, схватывает ли непосредственно сырые факты? Главная часть его труда заключается в том, чтобы, так сказать, создать объекты своего наблюдения с помощью техники, зачастую весьма сложной». Л. Февр утверждает, что свой объект создает не только гистология, но и все другие науки, в том числе и история. Вот его ход рассуждений: «Убийство Генриха IV Равальяком — факт? Пусть захотят его анализировать, разлагать на элементы — материальные — одни, духовные — другие, соединенный результат общих законов, особых обстоятельств времени и места, обстоятельств, свойственных, наконец, каждому из индивидуумов, намного более понятных, — увидят как делится, разлагается, раздробляется запутанный комплекс™ Из данного? Нет, из созданного историком. Из вымышленного и из сфабрикованного с помощью гипотез и предположений тонким и увлекательным трудом».

(1голосов, средний: 4,00 out of 5)

Загрузка...

Влияние экономического направления современной французской историографии нашло отражение и в структуре университетов: к традиционным кафедрам древней, средней, новой и современной истории присоединилась кафедра экономический и социальной истории. С 1935 г. ее возглавил М. Блок, а позднее — Эрнест Лабрусс, который также руководил в Сорбонне Институтом социально-экономической истории. В деле изучения социальной истории, истории классов, социальных структур, положения различных классовых прослоек в обществе немалая заслуга Э. Лабруаса и коллективов, которые он возглавлял. Ж. Лефевр, будучи председателем рабочей группы по изучению социальных структур в новое и новейшее время, созданной Э. Лабруссом, плодотворно трудился для организации исследований.

[smszamok]

Воплощение в практику исторических исследований идей Л. Февра и М. Блока началось после второй мировой войны62. Статистика диссертаций наглядно показывает направление исследований в послевоенном университетском мире Франции. В 1961 г. работы по экономической и социальной истории составляли в области новой и новейшей истории 41 % всех диссертаций и 40 % дипломов63. Совершенно по-иному переписана история средних веков, благодаря трудам М. Блока64 . Менее чем других периодов истории экономическая волна к 60-м годам коснулась античности. Как писал Ж. Глениссон, «учреждения, религии играют там еще главную роль», но уже тогда начали появляться работы, ставящие проблемы экономической истории.

Изучение социально-экономической истории было, по выражению Ю. Л. Бессмертного, «флюсом» в творчестве М. Блока66. Но при этом ни М. Блок, ни тем более Л. Февр на исследовании экономических процессов не замыкались. Источником развития цивилизаций, считали основатели «Анналов», является стремление людей к самоусовершенствованию и делали вывод, что в центре истории — человек, люди, но не абстрактные люди, а взятые в рамках того общества (М. Блок) или той цивилизации, культуры (Л. Февр), членами которой они являются. В подходе к пониманию цивилизации Л. Февр исходил из общеметодологических идей, которые создавали интеллектуальный климат его эпохи: историк цивилизации должен изучать как ее объективные характеристики и процессы, идущие на разных уровнях, так и ее высшее оправдание — человека. Глубокая специфичность истории, ее главное предназначение состоит в том, что это наука о человеке. Данный постулат является лейтмотивом школы «Анналов».

Фран^зекая историография 20 — 30-х годов XX в. не только делала повторные (после марксизма) открытия научных парадигм, но, испытывая в большей степени влияние идей неокантианства, она отстаивала важнейший методологический тезис об истории как науке об индивидуализме, о природе человека, социальной многофакторной детерминированности его поступков, социальном и индивидуальном сознании исторических эпох, мировидении социального человека. М. Блок, Л. Февр, Ж. Лефевр ввели в историческую науку ключевое понятие ментально, дали образцы его изучения и наметили пути дальнейших исследований в этой области. Постановка проблемы ментальное логически приводила М. Блока и Л. Февра к сотрудничеству с психологией и социологией. «История, — писал Л. Февр, — аристократична по своему происхождению», поэтому «она имела глаза лишь для того, чтобы видеть королей, принцев, вождей народа и армий»»67 Чтобы воздать должное «анонимным массам», чья деятельность была «посвящена великим нуждам истории», история должна вступить в тесное сотрудничество с двумя дисциплинами — психологией, которая поможет ей узнать индивидуума, и социологией, изучающей группу. Заслугой Л. Февра и М. Блока был их призыв к историкам обратиться к изучению не великих людей, а человека, взятого из массы. При этом они справедливо подчеркивали, что индивидуум испытывает на себе «сотрудничество масс», мысли среды, так как он есть лишь то, что позволяет ему его эпоха и его социальная среда68. Понять умонастроение индивидуума, писал Л. Февр, значит понять само время, в котором он жил. Критикуя книгу Ж. Лагарда «Исследование о политическом духе Реформы» (1926), Л. Февр отмечал, что гларное усилие историка, желающего понять реформацию XVI в., должно сосредоточиться на том, чтобы понять ее людей, но вовсе не на том, чтобы восстанавливать весь арсенал юридикс-схоластической диалектики. Эту точку зрения разделял и М. Блок. «За чертами пейзажа, орудиями или машинами, за текстами и учреждениями, по видимости наиболее изолированными от тех, кто их создал — люди, которых нужно схватить», — писал он.

История, конечно, изучает и не может не изучать «реальные, глубокие и многочисленные мотивы движения больших масс», которые заставляют «национальные коллективы объединяться и сотрудничать» или «восстанавливают одни против других до смертной ненависти». Эти мотивы, по Л. Февру, «географические, экономические, социальные, в такой же мере, как и интеллектуальные, религиозные и психологические»70. Но будучи наукой о человеке, история должна заниматься поиском смысла деятельности человека (Г. Риккерт). И в этом высшее оправдание необходимости для истории вести диалог с психологией.

Для Л. Февра «пылкая игра духовных или психических сил», обнаруживается во всех проявлениях человеческой деятельности, — как «в дипломатии и политике, так и в экономической жизни…». Напомним, что М. Блок также считал объектом исторической науки «человеческий дух», а исторические факты представлял себе в качестве психических реальностей. Исследователи творчества Л. Февра давно определили причины, заставившие его посвятить свое творчество не экономической истории, а исторической психологии — создать превосходные труды о Рабле и его «атеизме», о Лютере и интеллектуальной эпохе, его породившей, о Маргарите Наваррской

и любви небесной и земной. «Экономическая и социальная история, конечно, оспариваемая, игнорируемая, непризнаваемая, тем не менее имела намеченные пути, по которым могла следовать, быть может, не без трудностей, но, во всяком случае, без больших тревог относительно своего объекта и статуса». Иным было положение с исследованием социальной психологии. Бросая вызов традиционной историографии на одном из ее привилегированных полей, Л. Февр занимался исследованием индивидуальной судьбы и видел в этом возможность уловить «игру взаимных причин», установить взаимодействие «между экономикой, политикой и культурой», между «манерой думать и чувствовать и способом производства», не упуская из виду тот факт, что все вызовы исторической среды «имеют один конкретный результат, который называется жизнью». М. Блок еще раньше Л. Февра дал блестящий и единственный в своем роде образец изучения социальной психологии средневековья в книге «Короли-чудотворцы» о Капстингах, излечивавших больных золотухой методом касаний, наложением рук. Сюжет книги подсказан исследователю братом, врачом. Логика анализа М. Блока такова: предмет истории — люди, люди во времени, т. е. в определенной среде, их взаимоотношения — выражение социальной структуры общества, атрибутом которой является социальная психология. Социальная сфера у М. Блока выступает как результат взаимодействия объективных условий и их психического восприятия. Внимание к проблемам ментальности средневековья проявилось и в большом исследовании М. Блока «Феодальное общество», хотя Л. Февра не вполне удовлетворили страницы, посвященные «религиозной психологии».

Л. Февр обосновал необходимость междисциплинарного подхода к изучению ментальности человека определенного общества. Размышляя над причинами повышенной эмоциональности людей европейского средневековья, столь блестяще исследованной голландским историком И. Хейзингой, книга которого «Осень средневековья» (1932) была переведена на русский язык лишь в 1988 г., Л. Февр обращает внимание коллег-историков на многие моменты. Он размышляет над значением резко расчлененных ритмов времен года, суточных ритмов, контрастов условий материальной жизни, отмечает особенности психики людей, пребывающих в состоянии постоянного недоедания и т. д. Сколько же наук должно поддерживать сотрудничество истории и психологии? Конечно, это науки, изучающие материальную жизнь прошлого: от археологии до экономической науки, опирающейся в свою очередь на данные исторической географии; медицина; история питания; науки, предметом которых является исследование технических материалов, используемых в определенную эпоху в отделенном обществе, ибо они тоже «порождали определенные искажения и пробелы в представлениях людей о мире, жизни, религии, политике»; филология и семантика, способные дать ценнейшие сведения о жизни как древних цивилизаций, так и сельских общин; иконография, которая «даст возможность понять переход от одной знаковой системы к другой и восстановить историю «религиозных чувств» и т. д.

В тесной связи с постановкой проблемы ментальности во французской историографии непосредственно критиковалась марксовая теория «базиса-надстройки» как упрощающая исторический процесс и механизм исторического движения, как парадигма, предполагающая противопоставление материального и идеального, выдвигающая классовую борьбу в качестве универсального фактора «объяснения истории» и сводящая ее «к непосредственным столкновениям в сфере экономики». Теория Маркса подвергалась критике даже таким ученым, как Ф. Бродель80, который вполне определенно высказал в письме к В. М. Далину свое глубокое уважение к К. Марксу, к его главному произведению «Капитал», и полагавшему, что в своей «Материальной цивилизации» он творчески развивает и дополняет усилие предшественника.

[/smszamok]

Теория «базиса-надстройки» давно вызывала сомнения и у российских исследователей. Как вспоминала Е. В. Гутнова, академик С. Д. Сказкин «„указывал на недостаточную разработанность марксова учения о базисе и надстройке, ученый подчеркивал опосредованность влияния социально-экономических структур на идейную жизнь общества, наличие между ними многих промежуточных сфер человеческого духа, отмечал, что каждый из элементов идеологии — право, мораль, социальные учения, философские построения и, наконец, религия — имеют свою особую историю». Данные мысли ученого были высказаны в 1943 г. во введении к его книге «Основы средневекового миросозерцания». В те времена это была «опасная тема».

(Еще не оценили)

Загрузка...

Эта мысль Л. Февра имеет общенаучное значение и в настоящее время. Историки М. Наринский и В. Карев считают, что в общей системе ценностей европейской цивилизации — «ее средоточием, нервным центром был и остается Человек», и подчеркивает «громадное влияние на европейскую мысль категорического императива И. Канта, основанного на убеждении, что всякая личность — самоцель»»; в этом контексте, следуя логике их анализа, получает общеевропейское звучание «Декларация прав человека и гражданина…» 1789 г.

Ф. Бродель, сменивший в 1956 г. Л. Февра в качестве главы школы и олицетворявший «Анналы» второго поколения, сказал о том «новшестве из новшеств», которым была программа «Анналов»: «борьба развивалась теперь на одном единственном поле битвы (поле истории. — Л. Т.), куда стягивались все отрасли исследования: единая наука противостояла всем прочим». Касаясь проблематики собственно исторической, Ф. Бродель отметил «… стремление охватить самый широкий спектр вопросов — от общественной иерархии до идеологии и социальной психологии»», и все же главное внимание «уделялось истории экономической». Конечно, «Анналы» заполнили существовавшую во французской исторической науке лакуну, обратившись к изучению экономической и социальной истории; если усилия А. Матьеза и Ж. Лефевра в этом направлении сосредоточивались на одном исследовательском поле — истории Французской революции, то «Анналы», во-первых, это поле значительно расширили, охватив всемирную историю, а, во-вторых, их самоцелью и было постижение истории экономической и социальной в контексте всемирной, глобалгной,тотальной истории. И здесь начиналось расхождение между «Анналами» и А. Берром, который отметил, что они «освещают лишь один аспект жизни обществ». Этот «булавочный укол» А. Берра вызвал ответ Л. Февра, который, как писал Ф. Бродель, ««.вскользь упомянул о довольно слабом знакомстве Анри Берра с содержанием «Анналов».

Школа «Анналов» стала крупнейшим в западноевропейской историографии центром изучения экономической истории. Считая так же, как и А. Берр, что историк не может не ставить вопрос о причинах описываемых им событий и явлений, «Анналы» указывали, что эти причины нужно искать в сфере экономической. Л. Февр писал, что преимущество экономики над политикой так же старо, как сам мир, но особенно ясно оно проявилось во второй половине XIX в. «Покупка Дизраэли акций у хедива Измаила была главным фактором английской политики в Египте с 1875 г., железная дорога в Герате помогла разразиться конфликту, часто предсказываемому, между Россией и Англией»35. Великими двигателями мира Л. Февр называет «капитал, кредит, индустрию, организацию купли и обмена»36. Реалистична оценка Л. Февром причин первой мировой войны. Он пишет, что «проблема минералов, горючего, сбыта товаров и промышленных кредитов — это было главным в определении положения людей и стран в 1914 году»37.

Сделав журнал и другие основанные и возглавляемые им центры, о которых речь пойдет ниже, мощными средствами изучения экономической истории, Л. Февр свой труд ученого посвятил истории социальной психологии. Исследовательским полем М. Блока было изучение аграрной истории средневековья, которое осуществлялось им на основе междисциплинарного метода. Естественность, логичность применения такого метода отмечалось многочисленными французскими, другими зарубежными и русскими исследователями творчества Л. Февра и М. Блока38. Тотальная история не могла не стать междисциплинарной, не развить такой важнейшей методологической парадигмы, какой является метод междисциплинарного подхода к изучению истории, в том числе истории экономической. Новые принципы подхода к экономической истории были изложены в первом номере журнала «Анналы», который открывался обращением «К нашим читателям».

Поставив перед историками задачу изучения социально-экономической истории, Л. Февр и М. Блок объективно не могли не вести диалог с марксизмом. На вызовы марксизма они отвечали созданием широких обобщающих работ в этой области. Например, фундаментальное исследование М. Блока «Характерные черты французской аграрной истории» было, по существу, книгой  об истории французской деревни, охватывающей период от раннего средневековья до конца XVIII в. Подчиняя изложение материала хронологическому принципу, М. Блок повествует о следующих сюжкетах: процессе земледельческого освоения территории страны, типах  общинных порядков в различных районах, истории сеньории, истории крестьянства, зарождении капитализма в сельском хозяйстве, пережитках общинных порядков и судьбах крупной и мелкой хмельной собственности в новое время. В центре его внимания оказывались история орудий труда, история форм полей, история форм зависимости феодального крестьянства, причем «при рассмотрении эволюции крестьянства М. Блок обоснованно выдвигает на первый план не юридический статус отдельных групп., а социально-экономическую дифференциацию» .

Как считала А. Д. Люблинская, книга М. Блаока выделялась среди французских исследований на эту тему41 не только потому, что она выгодно отличалась широтой обзора аграрного строя всей страны, не только потому, что этот обзор дан на фоне развития европейского феодализма в целом, с использованием того богатого фактического материала, который был накоплен европейскими историками, но и потому, что здесь М, Блок по-новому подошел ; к анализу поставленных им проблем, что дало ему возможность подметить важные особенности французского феодализма, прийти 1к новым выводам по данному вопросу.

(1голосов, средний: 5,00 out of 5)

Загрузка...

Л. Февр неоднократно заявлял, что историк не должен бродить в историческом прошлом, как тряпичник, случайно склоняясь над тем или иным остатком, ибо в этом случае он поступает хуже последнего крестьянина, который не выпускает животных пастись, где угодно, а огораживает участок, привязывает их там и знает, почему он так делает18. Прежде, чем идти в архив, историк, по замечанию Л. Февра, должен иметь «проблему, которую нужно решить», «рабочую гипотезу, которую нужно проверить», «точный замысел». «Нет проблемы, нет истории», — считал он.

Л. Февр видел различие между исследователем и научным работником. Первый, объяснял он студентам, идет впереди науки, он не упорядочивает добытого — это задача научных работников. Исследователь старается найти что-то новое. В этом смысле исследованию

научить нельзя, оно не может быть продуктом метода или рецепта, отмечал он.

[smszamok]

Основатели «Анналов» считали более плодотворным для развития исторической науки хорошую постановку и формулировку назревших проблем, чем стремление к созданию «монографий», «личных книг». М. Блок со всей определенностью заявлял о том, что для развития науки одна синтетическая работа с хорошо сформулированными проблемами бывает гораздо полезнее целого ряда аналитических исследований. Л. Февр был образцом историка, умевшего видеть и ставить проблемы; это качество высоко ценили его коллеги и последователи. Р. Мандру, рецензируя сборник Л. Февра «За историю, охватывающую все», писал: «Люсьен Февр всегда схватывал через каждую изученную им книгу направление поиско Его мысль — это постоянный и мощный призыв к поиску; проблемы, которые нужно решать, логически выстраиваются под его пером вокруг темы труда»20. Продолжатели дела Л. Февра и М. Блока, группирующиеся вокруг журнала «Анналы», считают, что их объединяет «общее беспокойство исследователя, поиски нового»21. Это главная традиция, которой они и сегодня стремятся следовать.

Что же должен серьезно изучать историк? Основатели «Анналов» понимали предмет истории очень широко. Представление о его глобальности, тотальности, необходимости изучать все богатство прошлой жизни, все стороны исторического процесса, различные взаимодействующие в нем факторы, связи прошлого с современностью было одной из основополагающих парадигм школы. Собственно, для французской науки это было открытием формулы К. Маркса и Ф. Энгельса, писавших в 1847 г. о том, что они знают «только одну единственную науку — науку истории. Историю — полагали основоположники марксизма, — можно рассматривать с двух сторон, ее можно разделить на историю природы и историю людей», которые«… взаимно обуславливают друг друга»

Л. Февр считал, что предметом истории должно быть изучение человеческой цивилизации. Размышляя над эволюцией слова «цивилизация», Л. Февр отмечал, что оно означает два очень разных понятия, почти противоположных». Первое — это «„.совокупность свойств, особенностей, которые открывает взгляду наблюдателя коллективная жизнь некоторой человеческой группы: жизнь материальная, интеллектуальная, моральная, политическая и.- социальная». Сам Л. Февр называл это определение «этнографической» концепцией цивилизации. Второе толкование слова, писал ученый, появилось вместе с успехами философского знания XVIII в., в эпоху формирования великой идеи «рациональной и экспериментальной науки, единой в своих методах и подходах» как к природе, так и к человеческим обществам, которые наука вслед за Монтескье старалась «сводить в абстрактные категории».

Не склонный к теоретическим изысканиям, ученый тем не менее вполне определенно обозначил круг проблем историка, обратившегося к изучению конкретной цивилизации.

Острой критике он подверг книгу «История современной России», вышедшую в 1932 г. под редакцией П. Н. Милюкова, Ш. Сеньобоса и Ш. Эйзенмана, назвав ее «анекдотической дребеденью», «мертворожденной», поскольку, по мнению ученого, она сводилась к повествованию о «придурковатых царях, трагедиях дворцов, взяточниках-министрах, бюрократах-попугаях». Коллективу авторов Л. Февр ставил в упрек то, что мимо их внимания прошла «сильная, самобытная и глубокая жизнь этой страны, жизнь леса и степи, приливы и отливы непоседливого населения, великий людской поток, с перебоями идущий через Уральскую гряду и растекающийся по Сибири вплоть до Дальнего Востока; могучая жизнь рек, рыбаков и лодочников, речные перевозки; сельскохозяйственная практика крестьян, их орудия и техника, севооборот культур, пастбища, лесные разработки, роль леса в русской жизни; ведение хозяйства в крупных усадьбах, помещичье землевладение и образ жизни знати; зарождение городов, их происхождение, развитие, их учреждения и внешний облик, русские большие ярмарки, медленное становление того, что мы называем буржуазией, — но была ли когда-либо буржуазия в России? Осознание всем этим людом России как некоего единства — какие именно образы и какого порядка при этом возникают? Этнические? Территориальные? Политические?. Роль православной веры в коллективной жизни русских и, если такое иногда случалось… в формировании отдельных личностей; лингвистические проблемы, региональные противоречия и их причины… да мало ли еще чего?»

Л. Февру был в высшей степени свойствен историзм, понимание специфики и конкретики каждой эпохи или цивилизации. В саркастической манере он жестко критиковал А. Тойнби за то, что тот смешивал воедино факты из жизни двадцати одной цивилизации, впав тем самым в тяжкий для историка грех — грех анахронизма.

Л. Февр признавал возможность применения сравнительно-исторического и социологического методов для изучения цивилизаций, не переходя при этом границы разумного. Деловые люди, писал он, также часто пользуются аналогией, но «я не советовал бы им основывать свои расчеты на ближайший урожай на колебаниях цен на зерно на берегах Нила в царствование Рамзеса II». Даже факты пятидесятилетней давности не могут служить основанием для заключений о законах современной европейской жизни, писал Л. Февр в рецензии на книгу «Постижение истории» А. Тойнби.

Л. Февр и М. Блок обращали внимание на то, что жизнь на Земле едина и существование цивилизаций взаимозависимо. Цивилизации — варварская, римская, азиатская, европейская — борются друг с другом, но не только. Каждая из них излучает мысль и жизнь через деятельность людей. Восприятие их другой цивилизацией есть жизнь. Изучение исчезнувших цивилизаций дает возможность оценить итог, наследство, которое они оставляют людям, прежде чем уйти в небытие.

[/smszamok]

Итак, первые «Анналы» настаивали на необходимости изучать историю не политики, дипломатии и войн, а историю культуры в широком смысле. Однако, между глобальным определением предмета истории, содержащемся в «Немецкой идеологии» и пониманием его Л. Февром есть и существенное различие: последний замикает его на человеке. Вспоминая о появлении во французском переводе сочинения Э. Канта «Представление о том, чем могла бы быть всемирная история с точки зрения гражданина мира» (1796), Л. Февр отмечает, что в книге много говорилось о «культурном состоянии», которое есть не что иное, как «увеличение общественной ценности и значимости человека». Ему же принадлежит и антропологическ з по своей сущности определение цивилизации: «Цивилизация — это равнодействующая, — писал Л. Февр, — равнодействующая сил материальных и духовных, интеллектуальных и религиозных, воздействующих в данный отрезок времени, в данной стране на сознание людей».

(Еще не оценили)

Загрузка...

Школа «Анналов» Л. Февра и М. Блока совершила настоящую революцию в историографии, что ныне признано мировой наукой. Влияние разработанных ею методологических парадигм прослеживается в европейской и американской историографии XX в.

Положительным моментом, характеризующим основателей школы «Анналов», было их выступление в защиту истории как науки, которое в контексте идейных споров 20 — 30-х годов, приобретало особое значение. Л. Февр и М. Блок признавали реальность и познаваемость исторического прошлого, но считали, что история как наука не может оставаться неизменной, она должна менять свои методы, совершенствовать способы поиска истины, подчиняясь общему ритму развития наук.

[smszamok]

Отрицание, развенчание старой эмпирической, фактографической, «историзирующей» истории и постулирование своей концепции истории основателями «Анналов» происходило параллельно. Выступления Л. Февра против старой традиционной историографии часто носили характер личных столкновений с Ш. Сеньобосом и Карлом V (прозвище Ланглуа), употреблявшееся Л. Февром и М. Блоком, в полемике с ним и другими историками, придерживавшимися старых концепций). Статьи Л. Февра, в силу особенностей его темперамента, отличались полемическим задором и даже резкостью (он не злобствовал, а развлекался сам ч развлекал других)

Ж. Лефевр был участником того широкого движения за обновление методологии истории, которое разворачивалось во Франции. Ученый также критиковал традиционную историографию, но его критика по тону была ближе к критике М. Блока.

М. Блок и Л. Февр неоднократно писали о значении огромных социальных перемен, происшедших в мире после первой мировой войны, для судеб истории как науки; в этом же плане они постоянно подчеркивали влияние общего прогресса наук, например, открытия теории относительности, которая «по-новому ставила традиционный вопрос о причинности.., ломала теорию детерминизма — этого непоколебимого столпа классической истории»3. Несмотря на то что основатели «Анналов», по мнению их французских и русских последователей, были «традиционно далеки от истории и весьма неблагосклонны к эпистемологическим штудиям», именно в их трудах раньше всего проявились новые взгляды на предмет истории, ее методы достижения истины, на проблемы социальной значимости этой науки.

Многие положения программы «Анналов», высказанные в 20 — 30-е годы, были прогрессивными и справедливыми. К таковым прежде всего следует отнести вопросы социальной значимости истории как науки, связи между прошлым и современностью. В противовес традиционной историографии, которая под видом объективности требовала от историков устраняться от всех проблем современности, быть выше политических, религиозных, идеологических симпатий и антипатий своего времени, Л. Февр и М. Блок со всей решительностью заявили, что такая история лишена социальной полезности, а, следовательно, и всякого смысла. Л. Февр со свойственной ему иронией высмеивал историков, которые «хорошо работают, делают историю с таким же прилежанием, как их старые бабушки вышивают по канве», с единственной целью «точно знать, как она происходила, со всеми подробностями».

На протяжении всей жизни Л. Февр задавал себе вопрос, имеет ли он право посвящать истории свою жизнь, увлекать за собой молодежь, тогда как столько других дел требовалось от граждан6. И всегда отвечал на этот вопрос утвердительно. Л. Февр считал, что занятия историей имеют высокую гражданскую полезность и ценность. «История должна объяснить мир миру», отвечать на вопросы, которые ставит себе человек сегодня, объяснить сложную обстановку, среди которой он будет бороться не так слепо, если «будет знать происхождение вещей». Историк, достойный этого имени, должен правильно понимать современность через прошлое, а прошлое через настоящее. Этот важный методологический тезис отстаивали Л. Февр и М. Блок. Последний справедливо отмечал, что «сама идея, что прошлое в качестве лишь такового могло бы быть объектом науки, абсурдна»9. Выдвижение этого тезиса было несомненной заслугой основателей «Анналов»: они понимали факт единства исторического процесса, взаимосвязи и взаимообусловленности всех исторических событий, горячо желали поставить историю на службу современности, сделать историка гражданином.

Об искренности этих желаний свидетельствуют судьбы М. Блока и Л. Февра, которые в суровый для их родины час испытаний стали участниками движения Сопротивления, а М. Блок, мужественный патриот и антифашист, погиб в борьбе за неза- чсимость и свободу Франции.

История способна стать наукой, отвечающей нуждам людей своего времени, если она будет усовершенствовать свои приемы и методы исследования. Традиционная историография не поднималась над повествованием о политических событиях и объяснением их намерениями и действиями участников, она стала «мертвой и иссохшей вещью в руках неверных наследников Мишле».

«Анналы» считали необходимым изучать человеческое общество во всей его полноте, взаимосвязанности и взаимообусловленности всех его компонентов — материальной экономической жизни, социальной жизни и человека в природном, социальном, историческом контексте; всё проявления духовной жизни общества на разных уровнях и ментальное человека, определяемой исторической эпохой.

Каковы подходы историка к этой всеохватывающей проблематике? Традиционная позитивистская историография отвечала на это  вопрос однозначно — «история делается по документам», «тексты, ничего, кроме текстов», никаких выводов и обобщений; когда все документы будут изучены, будущие поколения историков скомпонуют созданные труды в обобщающие построения «научного характера»; никаких теорий, законов, причин, рассуждений об уроках истории .

В историографии России это движение шло скорее от восприятия марксизма, а на французскую историческую мысль радикально влияли идеи Э. Дюркгейма, А. Берра, Ж. Жореса, Ф. Симиана. Развивая эти идеи, Л. Февр и М. Блок настаивали на необходимости тесного сотрудничества истории и философии, прививали историкам «вкус к общим идеям», настойчиво пропагандировали мысль о том, что «историческое исследование» должно руководствоваться общей идеей. Историк не должен бояться обобщений, не должен бояться теории, считал Л. Февр, справедливо полагая, что «теория есть само выражение науки» и должна служить для объяснения фактов.

В отличие от Л. Февра Ж Лефевр признавал и за политической, повествовательной историей право на существование, но предпочтение все же отдавал истории-синтезу, соединению истории и философии, полагая необходимым для истории обретение объяснительных функци.

В своих рецензиях, статьях, книгах Л. Февр был безжалостным к историкам, которые хватали «без различия все, что попадается в куче документов»м, и связывали незначительные детали без рабочей гипотезы.

[/smszamok]

М. Блок был так же, как и Л. Февр, непримирим в отношении эмпиризма. Критикуя приверженцев традиционной истории, М. Блок писал, что исторические работы «серьезного характера» автор обязательно сопровождает списком архивов, которые он использовал, сборников документов, которые он изучал, но этого недостаточно. «Всякая историческая книга, достойная этого имени, должна содержать главу, которая называлась бы приблизительно так: «Как я могу знать то, что я хочу сказать»15, — писал М. Блок.

Важнейшей методологической парадигмой первых «Анналов» был тезис об истории-проблеме. Историческая действительность самая сложная из всех реальностей, писал Л. Февр. «Может ли историк погружаться в ее исследование без компаса, полагаясь на «Случай», как на бога?»

(Еще не оценили)

Загрузка...

После книги «Экономическая политика термидорианской реакции» историк в 1930 — 1947 гг. опубликовал еще двенадцать статей на страницах центральной прессы и научных сборников Львова, Харькова, Одессы, а затем обобщил результаты своих исследований в большой работе «Термидор. Очерки по истории классовой борьбы во Франции в 1794 — 1798 гг.» (Одесса, 1949). Его труд посвящен тща-тельному анализу социально-экономической жизни Франции этого периода. В отличие от Н. И. Кареева, который также занимался изучением этого сюжета, он исследовал социальный состав парижских секций, классовую борьбу в них в период Термидора, составил их соответствующую карту, приложенную к монографии. «Термидор» К. П. Добролюбского в полной мере учитывал труды и документы, изданные усилиями А. Олара, А. Матьеза, Ж. Лефевра, другими французскими историками, но на «Великий страх» Ж. Лефевра ссылок в работе одесского историка нет. Следуя традиции Н. И. Кареева, вопреки принятой в то время (и до недавнего времени) в советской историографии точке зрения Н. М. Лукина, ученый признавал термидорианскую реакцию логическим продолжением революции. Замечание В. А. Дунаевского о том, что «с конца 20-х годов» работы, посвященные французской революции, «несли уже отпечаток, в большей или меньшей степени культа личности Сталина» т, полностью подтверждается при сравнении двух трудов К. П. Добролюбского о Термидоре. Если в работе 1930 г. есть всего лишь одна ссылка на К. Маркса, то в последней автор неоднократно ссылается на труды К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, И. В. Сталина (библиография включает и «Замечания на конспект учебника «Новая история» Сталина, Жданова, Кирова). Благодаря Сталину, Французская революция, как отметил В. А. Дунаевский, очень быстро «деградировала» в ранг буржуазной революции конца XVIII в. Эта терминология долгое время сохранялась в советской лиретатуре 1Э7. Сохранялась до тех пор, пока совместными усилиями западных «ревизионистов» и ученых постсоветского периода не были пересмотрены все концепции Французской революции 1789 г.

К. П. Добролюбский был автором многочисленных рецензий на труды Е. В. Тарле, А. 3. Манфреда, А. Матьеза, А. Сэ и других историков революции, писал многие статьи для Большой Советской Энциклопедии по проблемам Французской революции. Не изданными остались две его статьи, посвященные И. В. Лучицкому и Н. И. Ка-рееву. Среди его учеников наиболее известными продолжателями его труда как в исследовании, так и в преподавании являются Н. И, Владимирова (доцент Одесского университета) и Т. Г. Солта-новская (доцент Львовского, а ныне Киевского университетов). В период преподавания К. Н. Добролюбского в Одесском университете учился исследователь проблемы «Россия и Великая французская революция» К. Е Джеджула, профессор Киевского университета.

К. П. Добролюбский принимал участие в создании труда «Французская буржуазная революция 1789 — 1794 гг.» (Под ред. В. П. Волгина, Е В. Тарле. — М., 1941), который явился результатом усилий большого авторского коллектива. Над его созданием трудились 26 историков, и среди них такие, как Е В. Тарле, К, П. Добролюбский, Т. В. Милицина, Ю. Л. Мошковская, Ф. В. Потемкин, А. И. Молок. Е В. Тарле, рецензировавший книгу, отметил, что в ней представлена «всесторонняя разработка» проблем Французской революции и достаточно детально изложена фактическая сторона ее событии. Большому авторскому коллективу удалось, по мнению ученого, достичь «единства изложения и понимания экономических, социальных и политических процессов во Франции эпохи революции, как и явлений в области культуры, которым уделена специальная глава» «*. Работа содержит и солидный историографический обзор. Она завершает первый этап развития советской историографии Французской революции. В основе этого труда лежат концепции Н, М. Лукина, роль которого в становлении советской научной школы изучения революции неоднократно освещалась в литературе °*.

В трудах Н. М. Лукина мо, ученика Р. Ю. Виппера, были даны следующие принципиальные оценки: периодизация революции (заимствованная Н. М. Лукиным в основном у Г. Кунова), проведение аналогий между двумя революциями — Французской революцией 1789 г. и октябрьской социалистической революцией 1917 г, сформулирована концепция якобинской диктатуры как власти, опиравшейся на блок демократических сил; определено отношение ко всем ее мероприятиям в области внутренней и внешней политики; сформулирован образ Робеспьера как великого вождя революции; якобинский террор провозглашен «политической необходимостью» и мерой, которую энергично требовали парижские секции и народные общества; Ж. Дантон и жирондисты представлены как политики, «которые плохо понимали нужды народных масс», ибо поставили на первый план «политическую свободу и равенство»; всесторонне оценены результаты революции, и в частности Термидор как поражение ее. Взгляды Н. М. Лукина надолго закрепились в советской историографии революции 1789 г.

Нее время Е. Б. Черняком. Е. Б. Черняк считает, что «дантовский вариант» был бы предпочтительнее для революции |43 (подробнее речь об этом пойдет ниже).

В первые годы советской власти в Харькове было сосредоточено значительное число профессиональных историков, работавших в научных учреждениях и высших учебных заведениях. В городе функционировали университет, солидное, с прочными традициями историко-филологическое общество, вновь основанная при советской власти научно-исследовательская кафедра истории Украины, позже преобразованная в Институт истории украинской культуры, который возглавил академик Д. И. Багалий. Основные силы столичных историков были заняты исследованиями проблем отечественной истории, но и вопросам всеобщей истории в 20 — 30-е годы уделялось серьезное внимание.

Еще Н. И. Кареев писал 6 том, что русская переводная литература по истории революции 1789 г. «занимает первое место во всей Европе».

Значительная работа украинских историков по исследованию революции находила отражение на страницах журнала «Прапор марксизму», органа украинского Института марксизма (затем марксизма-ленинизма). В период до 1930 г. на его страницах выступали О. Л. Вайнштейн, К. П. Добролюбский, А. Камышан, И. Либер-берг, М. Володина с результатами собственных исследований и с рецензиями на документальные публикации или труды советских и французских историков. Начало 30-х годов было рубежом в деятельности издательства «Пролетар» и журнала «Прапор марксизму». С этого времени они свернули работу по изучению Французской революции и занялись разработке и освещением актуальных вопросов внешней и внутренней политики , историко партийной проблематикой. Многие историки Французской революции в России и Украине были репрессированы либо претерпели гонения. В ноябре 1929 — январе 1930 г. был обвинен в контрреволюционной деятельности академик Е. В. Тарле, упоминавшийся в деле «промпартии». Ученому вменили в вину теорию, якобы выдвинутую им в 1905 г., согласно которой «рабочий класс никогда в истории не играл и не может играть самостоятельной роли», обвинили в проповеди «общности интересов» пролетариата с буржуазией, а также в «чудовищной фальсификации кардинальных проблем Великой французской революции» 1И. За «проработками» на страницах партийной печати, на заседаниях Института истории при Ленинградском отделении Комакадемии и Ленинградского отделения Общества историков-марксистов последовала высылка ученого в Алма-Ату, к счастью, кратковременная.  В июне 1940 г. умер в сталинских застенках тяжелобольной академик Н. И. Лукин, арестованный в августе 1938 г. На судебном заседании Верховного суда  от 26 мая 1939 г. он отказался от своих показаний, данных на предварительном следствии потому, что «не мог терпеть физические воздействия» 161. Были репрессированы его ученики, крупные советские ученые, специалисты по истории Французской революции: А. 3. Манфред (к счастью, реабилитирован в 30-х годах), В. М. Далин (реабилитирован после XX съезда партии) и многие другие.

Широкая волна репрессий коснулась и историков Украины, в том числе специалистов по всемирной истории. В 1930 г. был арестован и впоследствии расстрелян в тюрьме академик М. И. Яворский, который возглавлял украинский Институт марксизма-ленинизма и украинское Общество историков-марксистов.

Неизвестной осталась и судьба И. И. Либерберга, профессора Киевского университета, члена-корреспондента Всеукраинской Академии наук, который в 1935 г. руководил Институтом еврейской культуры. Он должен был возглавить Еврейскую автономную область, но в 1937 г. был арестован 171. В 1926 г. на открытом заседании пленума .марксистско-ленинского межвузовского семинара в Киеве, позже превращенного в научно-исследовательскую кафедру марксизма и ленинизма при ВУАН, он выступил с докладом «Формы и типы политических организаций накануне Французской революции», часть которого была опубликована ,72. Его перу принадлежала и книга о революции 1789

Итоги этих гонений против интеллигенции подведены на страницах исторического альманаха, изданного силами ученых России. Они печальны и общеизвестны: это — огосударствление и монополизация науки; ее тотальная идеологизация, торжество в науке идеологических предрассудков; организационное закрепление «партийности» науки; отъединение от мирового научного сообщества; низведение гуманитарных наук в разряд второстепенных; вытеснение нравственных норм з научного сообщества; увеличение бесправия и зависимости основной массы научных работников.

В наши дни только начался непростой процесс возвращения науки России, Украины и других стран СНГ к своим истокам, ее обращения к достижениям мирового научного сообщества.

(1голосов, средний: 5,00 out of 5)

Загрузка...

Одним из центров изучения Французской революции был Новороссийский университет. На его историко-филологическом факультете в конце XIX — начале XX в. работали такие известные специалисты по истории нового времени, как А. С. Трачевский, Р. Ю. Виппер, П. Н. Ардашев, И. И. Иванов, Е. М. Щепкин. Их научные интересы и лекционные курсы так или иначе были связаны с историей Франции XVIII в. Студенчество и прогрессивная часть профессуры Новороссийского университета принимали активное участие в общественно-политическом движении в годы реакции, наступившей в России и Украине десятилетием позже, чем во Франции, — с 80-х годов XIX в. В таких условиях профессору А. С. Трачевскому, первому историку нового времени, занимавшему кафедру в университете, в 1881 г. было отказано в разрешении прочесть цикл лекций на тему; «Исторические беседы о подготовке XIX века», в которых он большое внимание уделял веку Просвещения. По причине участия в общественном движении историку Г. Е. Афанасьеву «пришлось вести долгую борьбу за предоставление ему профессорской должности в университете», а профессор Е. Н. Щепкин «за причастность к событиям 1905 — 1907 гг.» был уволен из университета. И все же в Новороссийском университете лекции по истории Франции XVIII в. профессор А. С. Трачевский , читал немногим позже, чем такие же лекции услышали студенты Киевского университета, немногим позже, чем они стали читаться в Москве и Петербурге; эпоха Французской революции стала здесь и предметом научных изысканий.

[smszamok]

Среди имен одесских историков, перечисленных выше, безусловным продолжателем традиций «русской исторической школы» выступал Г. Е. Афанасьев. В «Очерках истории исторической науки в » Г. Е. Афанасьев был отмечен как историк, «не принадлежавший к школе Кареева», но изучавший «близкую ему тематику». Не допущенный из-за «неблагонадежности» к профессорской должности в Новороссийском университете, ученый работал управляющим отделением Государственного банка. Им были написаны две диссертации по истории Франции XVIII в. В 1884 г. историк защитил и издал магистерскую диссертацию «Главные моменты министерской деятельности Тюрго», а в 1892 г. — докторскую — «Условия хлебной торговли во Франции в XVIII веке». Обе работы были высоко оценены Н. И. Кареевым в России, К. Жанэ и Э. Леваом во Франции ал. Последний признал докторское исследование Г. Е. Афанасьева «выдающимся трудом». Часть его под названием «Общество голодовки», которая разъясняла происхождение одной из распространенных во времена Людовика XV легенд, в рукописи была прочтена Э. Левассером на заседании Академии моральных и политических наук, а затем переведена на французский язык и издана Академией.

Выводы обеих работ Г. Е. Афанасьева базировались на материалах французских архивов и имели научное значение. Он сумел осветить социальную направленность министерской деятельности известного реформатора Тюрго, а также показать ее обреченность, принципиальную невозможность «сэкономить» Французскую революцию за счет проведения соответствующих реформ. В докторской диссертации ученый проследил организацию хлебной торговли в различных регионах Франции накануне революции, отметил феодальные государственные ограничения, тормозившие ее развитие, осветил политику правительственных и местных регламентации и борьбу против них буржуазных кругов в предреволюционный период. Правда, ученый не исследовал взаимосвязи условий хлебной торговли и положения французского народа, не вскрыл причин изменения торговли хлебом. Тем не менее в 1945 г. А. И. Молок отметил, что труд Г. Е. Афанасьева «до сих пор не устарел».

В историографии советского периода изучению Французской революции было отведено особое, значительное место. Как отмечалось выше, профессор В, А. Дунаевский, известный специалист по историографии новой и новейшей истории, в докладе, прочитанном на европейском конгрессе в честь 200-летия революции (Рим, 1989 г.), выделил три главных этапа развития советской историографии революции. Первый этап охватывает, по мнению ученого, 1917 — начало 40-ос годов, второй — начало 40-х годов — 70-е годы и третий начинается 80-ми годами. Характеризуя первый этап изучения революции 1789 г, исследователь подчеркнул: «Традиции здесь играли тоже важную роль. Изучение французской экономики (деревни и города), но также социально-политической и идеологической борьбы во Франции в конце XVIII века, имели отправной точкой, в значительной мере, традиции «Русской школы» и заключения ее самых видных представителей: Н. И. Кареева, М. М. Ковалевского, И. В. Лучицкого, Е Е Тарле. Ученый отметил, что заключения корифеев школы зачастую приходилось «коренным образом пересматриьать.

В традициях «русской исторической школы» в Украине в течение первого этапа советской историографии Французской революции продолжали трудиться ученые Одесского университета. Это прежде всего историки О. Л. Вайнштейн и К. П. Добролюбский.

Видный советский историк О. Л. Вайнштейн в 20-е годы начинал свою деятельность в Одесском университете как исследователь революции 1789 г. Его небольшая книга «Очерки по истории французской эмиграции в эпоху Великой революции» (Харьков, 1924) была написана на основе впервые исследованных богатых материалов Воронцовского фонда научной библиотеки Одесского университета: прессы эмигрантов, современных революции брошюрах и т. п. Историк Л. В. Борщевский отметил, что до О. Л. Вайнштейна материалы Воронцовской коллекции лежали «мертвым капиталом», а вскоре после выхода его книги были описаны Рубинштейном в обзоре фондов библиотеки. Традиции «русской исторической школы» в работе одесского ученого сказались и в наличии черт социального анализа: историк приводил данные о расслоении дворянства и буржуазии в первые годы революции. Е. В. Тарле положительно оценил ее, написав, что она «вносит некоторые новые и живые черты в историю контрреволюционной борьбы первых лет после взрыва революции», отметил живость и яркость изложения т. Со второй половины 20-х годов О. Л. Вайнштейн специализировался по проблемам медиевистики, историографии средних веков, нового и новейшего времени. Его деятельность продолжалась в Ленинградском университете.

Наиболее известным исследователем Французской революции среди историков Одесского университета довоенного времени, продолжавшим традиции «русской исторической школы», был профессор К. П.’ Добролюбский (1885 — 1953). Участник революционного движения в 1900-х годах, политический эмигрант, он с 1926 г. до последних лет своей жизни изучал историю термидорианской реакции 1794 — 1798 гг. Первый труд «Экономическая политика термидорианской реакции» он опубликовал в 1930 г. Задачу своей работы историк видел в исследовании «общественного настроения в Париже в период термидорианской реакции», а среди предшественников назвал имена французских историков Ж. Мишле, Л. Блана, А. Олара, Паризе и Г. Девилля, считая труд последнего о Термидоре и Директории «самым полным, единственным марксистским исследованием» .

[/smszamok]

Работа К. П. Добролюбского имела солидную источниковую основу. Так же, как и О. Л. Вайнштейн, ученый использовал Воронцовский фонд, Строгановский и Шильдеровский; работал в архивах и библиотеках Одессы, Москвы, Ленинграда. В духе классических требований звучит заявление историка о том, что «установление фак-тоз» он считает своей первой задачей *, которой «в наше время широких обобщений иногда склонны пренебрегать» т. Без сомнения,

Марк Ферро в докладе на Международном историческом конгрессе в Штутгарте (1986) обратил специальное внимание на положение исторической науки в  в 20-х — начале 30-х годов, где, по его мнению, начиная с Покровского, «утвердилась история без рассказа, без дат, без великих людей; это история социальных классов, способов производства в России от рабства к феодализму и капитализму, это история, управляемая типично марксистскими законами». С 1934 г, говорил М. Ферро, по инициативе Сталина, Жданова, Кирова, Ярославского был сделан поворот к истории, которая в «глобальную марксистскую перспективу вплетала живой рассказ с героями, событиями, прививала любовь к Родине, к социализму».

(Еще не оценили)

Загрузка...

Приведенные точки зрения основывались на реальных противоречиях, упорной борьбе крестьян с помещиками за тот или иной путь развития в условиях становления товарно-денежных отношений. Эта борьба по-разному протекала не только в отдельных странах, но и в пределах одной страны. Поэтому архивы Франции давали материал для обоснования обеих точек зрения. Приоритет ознакомления с их фондами принадлежал, бесспорно, И. В. Лучицкому. Во Франции в результате революции XVIII а верх одержала крестьянская тенденция: крестьяне добились превращения имевшихся в их владении земель в собственность, освобожденную от феодальных пут, а предпосылки этого складывались еще в феодальный период. И М. М. Ковалевский, и И. В. Лучицкий оценивали историю французских аграрных отношений односторонне.

И. В. Лучицкий, в отличие от Н. И. Кареева, не признавал

[smszamok]

классового расслоения французской деревни накануне революции, не понимал мануфактурной стадии развития капитализма. Из всего разнообразия форм хозяйственной жизни во Франции, где наряду с полуфеодальными ремесленниками и кустарями еще до революции существовали виды капиталистической мануфактуры, он замечал лишь «мелкое землевладение, мелкое предпринимательство, мелкое ремесло во второй половине XVIII века и мелкое кустарное производство». Вместе с тем И. В. Лучицкий, как и Н. И. Кареев, признавал решающую роль крестьянских выступлений в борьбе с феодализмом. Оба историка относились к этой борьбе с сочувствием. Проделав скрупулезный анализ актов продажи национальных имуществ, И. В. Лучицкий, в отличие от некоторых историков, которые были поверхностно знакомы с документами и утверждали, что конфискованная революцией земля была расхищена буржуазией, показал, что среди ее покупателей было много крестьян, а также определил размеры увеличения крестьянской собственности. При этом он подчеркивал, что тяжелое положение крестьян, вызванное неравномерностью распределения среди них земли, революция не облегчила, и в этом смысле она «оказалась бесплодной» 94. Выводы И. В. Лучицкого о господстве крестьянской собственности уже до революции и общая оценка ее итогов были обусловлены его позициями либерального историка и влиянием народнической идеологии.

Дальнейшее развитие историографии ни в коей мере не перечеркнуло выводов историков «русской исторической школы» о характере и формах аграрных изменений в период перехода от феодализма к капитализму во Франции. Осмысление этих проблем на качественно новом уровне в мировой историографии началось в 60-е годы XX а в ходе научной полемики, развернувшейся накануне 200-летнего юбилея Французской революции.

Крупнейшие представители французской школы «Анналов» Ф. Фюре м, Э. Леруа Лядюри, Д. Рише, расшатывая «традиционный образ» революции и формируя «ревизионистскую» концепцию, ведут споры вокруг классических проблем: что происходило с сеньорией накануне революции, каков был удельный вес сеньориальных платежей. Они склоняются к тезису, противоположному тому, который отстаивала «русская историческая школа», — о почти полном отсутствии во Франции XVIII в. феодализма и сеньориальной эксплуатации, второстепенности феодальных повинностей крестьян. Упомянутые историки обосновывают то положение, что сеньория стала колыбелью капитализма в аграрном секторе национального хозяйства Франции, подчеркивают ее растущие связи с рынком, увеличение числа буржуа — арендаторов сеньориальных повинностей.

А. В, Адо, Ю. Н. Афанасьев и С. Ф. Блуменау, соглашаясь со взглядами на вышеперечисленные проблемы французских историков-марксистов А. Собуля М. Вовеля, подчеркивали их известную склонность к преувеличению роли феодализма и недооценке капиталистических и полукапиталистических форм производства в предреволюционной Франции.

С введением в научный оборот в последние десятилетия большого количества новых источников появилась возможность дать детализированное представление о темпах разложения феодализма в различных районах Франции, степени обуржуазивания сеньории, роли доходов от фермерской аренды в конце Старого порядка. Эти проблемы освещены в трудах А. Д, Люблинской, А. В. Адо, Ю. Л. Бессмертного, Л. И. Пименовой, Их исследования так же, как и труды французских специалистов Ф. Гужара, П. Губера ш, Д. Робен т, Ж. Бастье М, позволили наполнить конкретным содержанием в зависимости от географического районирования данные о перерастании феодального общества в капиталистическое.

Таковыми были свобода и либерализм. Эта программа соответствовала магистральной линии развития Франции с 50-х годов XVIII до 50-х годов XIX а и, по сути, была борьбой за осуществление идей Просвещения. Введение в научный оборот в последние годы огромного массива новых источников позволило ученым детализировать исследования многих других проблем. Особенно это касается разработок историков школы А. В. Адо — Л. И. Пименовой и Е. И. Лебедевой. Изучив наказы второго сословия, Л. И. Пименова смогла показать особенности социально-экономического положения дворян и их политических требований. Формирование в среде дворянства либерально-реформаторского меньшинства скрупулезно прослежено исследовательницей Е. И. Лебедевой. И. В. Лучицкий был, безусловно, самым выдающимся представителем «русской исторической школы» в Украине. Вокруг него объединялись ученики и последователи, которых интересовали социально-экономические сюжеты французской, украинской, испанской истории. Одним из учеников И. В. Лучицкого был видный советский историк, академик Евгений Викторович Тарле (1874 — 1955). Его формирование как историка происходило в Украине. Здесь он закончил херсонскую гимназию, известную демократическими традициями: в ней функционировал марксистский кружок, в деятельности которого принимал участие и Е. В. Тарле т. Затем его образование было продолжено в Киевском университете. Талантливый студент привлек к себе внимание И. В. Лучицкого и по окончании курса был оставлен учителем для подготовки к профессорскому званию. Идейно-теоретические взгляды Е. В. Тарле складывались в сложных условиях российской действительности, испытали влияние многих и зачастую противоречащих друг другу источников. Выше мы отметили, что в период до 20-х годов они представляли собой в философском отношении смесь позитивизма, экономического материализма и неокантианства. Он был младшим из деятелей «русской исторической школы» и с глубокой признательностью отмечал, что обязан учителям выбором тем исследований, высокой методической вооруженностью при работе над большими массивами источников, подходами к решению общенаучных и методологических проблем.

Влияние народнической идеологии на Е. В. Тарле не сказалось в такой степени, как на старших представителях «русской исторической школы».

Исследователь Е. И. Чапкевич писал, что Е. В. Тарле участвовал «в жарких спорах и дискуссиях, развернувшихся в Киеве во второй половине 90-х годов между народниками и социал-демократами», и принимал сторону последних: доказывал общность судеб России со странами Западной Европы, наличие в стране капитализма. Критика народничества, отмечал Е. П. Чаркевич, «осуществлялась Е. В. Тарле с позиций «легального марксизма»» |08. Под влиянием И. В. Лучицкого молодой ученый занялся изучением одного из наименее исследованных сюжетов революционной эпохи — состоянием обрабатывающей промышленности и положением ее работников, рабочим движением во Франции в период революции 1789 г.

Результатом его труда были такие крупные работы: «Рабочие национальных мануфактур во Франции в эпоху революции. По неизданным документам» (СПб., 1908); «Рабочий класс во Франции в эпоху революции» (СПб, 1911); «Крестьяне и рабочие во Франции в эпоху Великой революции» (СПб, 1914). Первые две из названных книг, посвященные рабочим XVIII в, были защищены Е. В. Тарле в качестве докторской диссертации и удостоены премии М. Н. Ахматова в 1913 г. Сюжеты их были почти не исследованными в науке того времени: до Е. В. Тарле к ним в какой-то мере обращались Жорес, Левассер и Ковалевский.

С признательностью к учителю молодой докторант писал: «Иван Васильевич не только указывал мне на архив, как на хранилище почти не тронутых драгоценных показаний, но и прибавлял, что, как ни мало разработана история французского крестьянства при революции, есть тема, еще менее подвергавшаяся специальному исследованию: история рабочего класса в тот же период». По мнению А. 3. Манфреда, Е. В. Тарле продолжал в своих исследованиях по истории рабочего класса Франции XVIII в. традиции «русской исторической школы»; они сказались «как в смысле общего направления исследования — преимущественное внимание к социальным движениям в революции, так и в смысле оценки экономического состояния Франции в конце XVIII в, в которой молодой ученый следовал за Лучицким». А. 3. Манфред отметил и «высокую технику исторического письма, свойственную ученику И. В. Лучицкого»

«Косвенное, но плодотворное и благодатное влияние марксизма» на Е. В. Тарле А. 3. Манфред увидел в выбс.эе темы исследований, посвященных рабочему классу. Несомненно, что это было так, но однонаправленным с марксизмом было и воздействие реалий той действительности, в условиях которой приходилось молодому ученому определять круг научных изысканий. Среди них на первое место выдвигаются события первой русской революции, в которых рабочий класс сыграл столь выдакиг-юся роль.

А. С. Ерусалимский полагал, что Е. В. Тарле, создав исследования, посвященные пролетариату, «пошел дальше своих предшественников», «вышел за рамки школы и тем самым внес вклад в ее развитие» «‘ и так же, как и А. 3. Манфред, видел в этом проявление влияния методологии марксизма. Последнее не подлежит сомнению. Это видно хотя бы из оценки причин революции 1789 г., по поводу которых Е. В. Тарле писал: «Французские события 1789 г. и следующих лет возникли на почве несоответствия социально-экономических и культурных потребностей подавляющего большинства народа с теми политическими и юридическими формами, какие выработались исторически и застыли в неподвижности, несмотря на все глубокие изменения в жизни». Ученый считал, что буржуазия сыграла «огромную, руководящую роль в падении старого строя», но и «роль крестьянства и рабочего класса, хоть и не столь заметная, была все же огромна». Он высказал уверенность, что «без понимания социального и экономического положения этих трудящихся классов немыслимо понимание всего революционного периода французской истории».

Выводы своих работ в классических требованиях позитивизма ученый обосновал на огромном количестве совсем новых, малоизвестных науке материалов, которые частично опубликовал. Любовь к архивным разысканиям он сохранил на всю жизнь и даже читал лекции о состоянии Парижского Национального архива и департаментских архивов, которые хорошо знал, в которых часто работал в период научных командировок как дореволюционного, так и послереволюционного времени «3.

Труды Е. В. Тарле были высоко оценены Н. И. Кареевым, А. Ола-ром, А. Матьезом.

Н. И. Кареев о значении исследований Е. В. Тарле писал: «Тарле проложил в экономической истории Франции XVIII века совершенно новые пути _ изучение истории обрабатывающей промышленности, рабочего класса, социального движения в эпоху революции им продвинуто вперед».

В отличие от классических наставлений Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса о беспристрастности историка и исторического исследования, Е. В. Тарле считал, что историк должен быть публицистом. Этот тезис отстаивался им еще в самом начале его научно-педагогической и общественной деятельности. В теории он впервые получил развитие при анализе социологических воззрений Н. К. Михайловского «5. На практике ученый признавал принцип объективности изложения. В 1896 г., завершив очерк «Дело Бабефа», который он считал своим первым самостоятельным научным трудом, Е. В. Тарле писал С. Н. Кривенко, редактору журнала «Новое слово»: «Квалификаций я не делаю, держу себя объективно и только излагаю факты (а кое-где так прямо отрицательно отношусь к Бабефу; уличаю его в плагиатеО. Впрочем, я уже ее совсем солидной теперь сделаю. Это труд, над которым я много и с любовью работал, собрав и исследовав все. первоисточники» «6.

В годы первой русской революции Е. В. Тарле выступал как публицист, считавший своим долгом использовать исторический опыт общественного и революционного движения в России в целях свержения самодержавия. Такое же направление имела и его педагогическая деятельность, привлекавшая внимание полиции, которой было известно, что «приват-доцент Тарле читает в Санкт-Петербургском университете необязательные лекции по истории, которым по возможности старается придавать революционный характер».

[/smszamok]

Труды Е. В. Тарле по истории пролетариата почти сразу же после их появления в России вышли и в иностранных переводах. В 1908 г, было переведено на немецкий язык и издано в Лейпциге его исследование «Рабочие национальных мануфактур (1789 — 1799)»; в 1910 г. появилось французское издание труда о деревенской промышленности. Сам Е. В. Тарле постоянно рецензировал французские книги, посвященные эпохе Французской революции, в том числе и принадлежавшие перу Ж. Жореса, А. Сореля, А. Матьеза. О научной деятельности последнего была даже составлена отдельная записка. Сознание тесной общности научных интересов и направления научных поисков французских и русских исследователей революции 1789 г. было у Е. В. Тарле прочным; ученый имел и тесные личные контакты с А. Оларом, А. Матьезом, многими другими историками, приглашался в Сорбонну читать лекции. Свидетельством этого являются письма из Парижа.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Общеметодологические позиции Н. И. Кареева, М. М. Ковалевского и И. В. Лучицкого нашли отражение в их исследованиях по истории революции 1789 г., которую они, следуя за И. Тэном, рассматривали снизу, как борьбу народных масс и, в решающей степени, борьбу крестьянства. Историки России, сочувственно относясь к судьбам российского пореформенного крестьянства, с таким же сочувствием к борьбе и историческим судьбам французского крестьянства изучали его историю XVIII в.

Н. И. Кареев в своей магистерской диссертации «Крестьяне и крестьянский вопрос во

[smszamok]

Франции в последней четверти XVIII века» (М, 1879) впервые подошел к крестьянскому вопросу как к главному вопросу Французской революции. В то время как предшествующая историография, и прежде всего французская, занималась изучением юридических аспектов освобождения крепостных крестьян, становлением прав личности, русский ученый впервые заинтересовался эволюцией крестьянского земельного надела, показал сложность положения крестьян в переходную эпоху от феодализма к капитализму, когда они подвергались эксплуатации не только буржуазии деревни, но и города. Он проследил становление того, что, забегая вперед, называл «земельной собственностью» крестьянства еще при феодализме. Общеизвестна высокая оценка, данная К Марксом и и Ф. Энгельсом м его труду о французских крестьянах.

И. В. Лучицкий, обративший на себя внимание ученого мира исследованиями по истории французских религиозных войн XVI в., писал, что изучением аграрных отношений в странах Запада стал заниматься под влиянием украинской действительности.

Начало его преподагвельской деятельности в Киевском университете (1877) совпало с подъемом украинского национального движения, известного как украинофильство. Это движение зародилось еще в 40-х годах XIX в. В 1855 г. в Петербурге представители украинской интеллигенции — Н. Костомаров, П. Кулиш, Т. Шевченко, В. Белозерский, Н. Стороженко и Ф. и А. Лазаревские основали первую «Громаду» с целью национально-культурного и общественно-политического просвещения украинского народа. В конце 50-х годов преимущественно усилиями студентов университета «Громада» была создана и в Киеве. Украинофилы стремились сблизиться с народом, открывали воскресные школы, писали для них учебники на украинском языке, пропагандировали национальные одежду, обычаи, старались возродить память о вольнолюбии запорожцев и гайдамаков. В начале 60-х годов группа студентов-украинофилов, выходцев из ополяченной украинской шляхты Правобережья, «совесть которых особенно мучилась осознанием того, что их класс столетиями угнетал крестьян», получила название хлопоманов. Эту группу возглавлял Владимир Антонович.

Парализованное ксенофобией польского восстания 1863 г. почти на десять лет, в начале 70-х годов украинское национальное движение возродилось благодаря усилиям В. Антоновича, М. Драгоманова, уже ставших профессорами Киевского университета, Н. Костомарова и других. Главной заботой движения была крестьянская реформа, но реальных результатов оно могло достичь только в культурной области. С середины 70-х годов начинается активная общественная деятельность И. В. Лучицкого, на то время гласного Золотоношского уездного земства, а затем Полтавского губернского земства. Он на практике столкнулся с проблемами украинского села и вплотную подошел к теме, ставшей центром его научных интересов до конца жизни: истории крестьянства и крестьянского землевладения 65, И. В. Лучицкий одновременно обратился к изучению истории крестьянства в Испании и Украине.

Мария Викторовна, жена историка, вспоминала, что Иван Васильевич с охотой откликался на просьбы крестьян и казаков «разъяснить им какое-нибудь дело или защитить в мировом суде» 66. Он глубоко заинтересовался историей Украины, украинского землевладения, результатом чего был целый ряд работ. Первую работу по истории общинного землевладения в Украине И. В. Лучицкий начинал так: «В октябре 1880 г., во время прений в Полтавском губернском земском собрании по вопросу об организации земского земельного банка … мне указали на тот «общеизвестный и общепризнанный» факт, что Малороссия, и в частности Полтавская губерния, — классическая страна личного подворного владения, что в ней не существует ни малейших следов общинного землевладения, что если оно когда-либо и существовало в ней, то давным давно и бесследно исчезло, что, наконец, общинное землевладение противно духу и характеру населения» 67. В русской и украинской историографии 70 — 80-х годов XIX в. эта точка зрения была общепризнанной. И не случайно. Между формами землевладения в Украине и России существовало значительное различие. К 1861 г., по данным канадского историка Ореста Субтельного, 96 % крестьян в России жили общинами, а в Украине общинные владения были редкостью: свыше 80 % крестьян Правобережья и почти 70 % Левобережья вели личное хозяйство, имели индивидуальное право на землю и несли ответственность за уплату долгов за нее м. Однако И. В. Лучицкий доказал существование общины в Украине в прошлом и наличие ее пережитков в XIX в. К примеру, он писал о живости воспоминаний жителей местечка Еремеевка Золотоношского уезда об их правах на общественные угодья, отчужденные богатыми козаками «в начале текущего столетия взамен за известное число лиц и бочку «горилки»» . Еремеевцы еще в 60-е годы XIX в. считали земли, прилегавшие к местечку, и степь общественной собственностью и требовали, правда, тщетно, земельного передела.

Сильными сторонами И. В. Лучицкого как исследователя были: «прирожденный реализм» 70 и прекрасное знание архивов. При изучении украинских аграрных отношений он обратился к архивам волостных правлении, частным архивам, судебным делам, Румянцевской описи (генеральному описанию Левобережной Украины, проводившемуся в 1767 г.), расспрашивал о земельных порядках стариков из украинских сел «.

И. В. Лучицкий и его ученики, в частности В. К. Пискорский 72, затратили немало усилий для разыскания документов по истории землевладения в архивах Украины, в особенности материалов Румянцевской описи. Они были обнаружены в архивах Киевского университета, Полтавской и Черниговской казенных палат (всего около 150 томов) 73. Большую их часть И. В. Лучицкий и его ученики издали в 1883 — 1884 гг. Румянцевскую опись ученый называл своим «главным источником». Созданная в 1767 г, она содержала данные о географическом положении каждого населенного пункта Левобережной Украины (всего их описано около 3,5 тыс.), количестве дворов, численности населения, имущественном положении каждой семьи, описание построек, пахотной земли, лесов, сенокосных угодий, огородов, скота, а также промышленных предприятий. Перепись проводилась с целью введения нового повышенного государственного налогового обложения, способствовала укреплению крепостнических порядков в Украине, закрепляла за козацкой старшиной земли, на которые та не всегда имела юридические права, и власть над крестьянами. Ценность ее материалов для изучения истории социально-экономических и общественно-политических отношений в Украине во второй половине XVIII в. трудно переоценить. Кропотливое исследование и широкая разработка цифрового материала Румянцевской описи лежали в основе трудов И. В. Лучицкого по истории украинской общины, а его киевский архив хранит «многочисленные выписки из документа по полкам и сотням». И. В. Лучицкий не посвящал украинским сюжетам больших книг, а писал статьи. Всего за 1882 — 1901 гг. он напечатал 32 статьи и документальные публикации 73 по истории Украины, в основном по ее аграрной истории, истории общины 76.

В дореволюционной историографии сводная положительная оценка вклада историка в исследование украинских сюжетов была дана в статье В. Мякотина 77. Последний вместе с Н. И. Василенко продолжил усилия учителя в данном направлении.

Историография советского периода также положительно оценила деятельность И. В. Лучицкого как историка украинской общины, хотя и не приняла его выводов. П. Ф. Лаптин, отмечая, что «созданная Лучицким картина общинных отношений на Украине XVII — XVIII вв. далека от совершенства», тем не менее полагал, что его исследования во многом до сих пор сохраняют научно-познавательную ценность, а собранный им документальный материал… и для современного историка может оказаться весьма полезным» 78.

Труды И. В. Лучицкого по социально-экономической истории Украины сразу же после опубликования становились достоянием европейской историографии: они переводились на французский и немецкий языки. М. М. Ковалевский в 1890 — 1891 гг. в ряде статей, опубликованных на страницах освещал взгляды И. В. Лучицкого на проблемы «малороссийской общины» и старозаимочного землевладения в Украине, касаясь и полемики ученого с Ефименко.

И все же в историю науки И. В. Лучицкий вошел прежде всего своими крупными работами по французским аграрным отношениям, получившим мировое признание еще при жизни историка. С 1882 г. ученый начал работу в архивах Южной Франции и Испании, а с 1894 г. стал ездить во Францию систематически, где собирал материал по истории аграрных отношений накануне и во время Французской революции. Киевский архив ученого хранит материалы, зафиксировавшие его богатые и яркие впечатления о путешествиях в Пиренеях, где историк смог проникнуть в архивы нескольких сельских общин, расположенных в высокогорных селениях, о близких контактах с французскими крестьянами. Беседы с ними давали ему крупицы знаний об особенностях местных аграрных отношений в современной ему Франции и в целом позволили прийти к выводу, что «„ между крестьянином г. Золя и здесь увиденным современным крестьянином так же мало сходства, как между свиньей и арабским конем»   .

Отчеты ученого хранят обстоятельные сведения о состоянии архивов Тулузы, Тарба, Арраса, Дижона, Лиона и многих других 81. В архивах И. В. Лучицкий обращал внимание на списки налогоплательщиков «двадцатины» и тарифицированной тальи, описи общин, т. е. описи крестьянских, церковных и дворянских земель. Исследуя источники, он одним из первых стал применять количественные статистические методы. Ученого интересовали следующие вопросы: распределение поземельной собственности во Франции до революции, ее количественные характеристики; результаты продаж национального имущества, которое состояло из земель короны, церкви и дворян-эмигрантов, конфискованных революцией, в чьи руки попадала эта земля, какие слои населения обогатились вследствие аграрной политики якобинцев; изменилось ли в целом распределение поземельной собственности в стране и как именно. На эти вопросы ученый отвечал в трудах по истории французского крестьянства, которые публиковались сразу после командировки в Париж в 1894 г. и много позже. Первым среди них был отчет о командировке за границу в 1894 г.82

[/smszamok]

Дополненные новыми архивными разысканиями 1897 г. и позднее сведенные, материалы 1894 г. стали важной составной частью документальной основы фундаментальных трудов ученого по истории французских поземельных отношений и. Эти труды — его основной вклад в науку. Блестящим ученым, социологом и историком широких научных интересов был М. М. Ковалевский.