Сочинения

(Еще не оценили)

Загрузка...

Знаменитый русский писатель Фёдор Михайлович Достоевский (1821—1881) начал свою литературную деятельность ещё в 40-х годах. Уже первый роман Достоевского «Бедные люди» (1845— 1846) обнаружил важные черты творческого стиля начинающего писателя: глубокий гуманизм и чрезвычайно тонкий психологический анализ. Главный герой романа Макар Девушкин —бедный чиновник, придавленный горем, нуждой и социальным бесправием. Роман «Бедные люди» развивал ту же тему и был пронизан той же гуманистической тенденцией, что и повесть Гоголя «Шинель». Это тема о бесправном, безмерно униженном и забитом, маленьком человеке, живущем своей замкнутой внутренней жизнью в условиях, грубо попирающих достоинство человека. Это повесть о «человеке», о «брате», возбуждающая внимание и симпатию к маленьким, незаметным людям. Сам Достоевский признавал влияние Гоголя на своё творчество, заявляя: «Все мы вышли из «Шинели» Гоголя». Гуманистическая и критическая направленность «Бедных людей» была сразу замечена критикой. Белинский восторженно приветствовал молодого писателя, возвысившего свой голос в защиту униженных и обездоленных. «Честь и слава молодому поэту, муза которого любит людей на чердаках и в подвалах…»—восклицал он. Литературная деятельность писателя, так блестяще начатая в 1845 г., катастрофически оборвалась уже в конце 40-х годов.

В 1859 г имя Достоевского снова появляется в печати. Выходят в свет повести «Село Степанчиково», «Дядюшкин сон». С 1861 г писатель вместе с братом приступает к изданию собственного

[smszamok]

журнала «Время», а с 1864 г.журнала «Эпоха». В журнале «Время» появляются такие крупные произведения его как «Записки из мёртвого дома» (1861-1862) и «Униженные и оскорблённые» (1861). Белинского к Гоголю на одном из собраний петрашевцев, были присуждены к смертной казни. Приведённые на площадь, где должна была совершиться казнь, Достоевский и его друзья пережили «десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти» (слова самого Достоевского) и уже простились мысленно с жизнью. Но в самую последнюю минуту, когда пули должны были прервать жизнь осужденных, объявлен был указ царя заменявший смертную казнь петрашевцев ссылкой на каторгу. Эти страшные минуты оставили тяжелый след в душе Достоевского на всю жизнь.

Проведя четыре года в Омской каторжной тюрьме, Достоевский в течение пяти лет затем отбывал наказание в дисциплинарном батальоне в Сибири и только в 1859 г. получил право возвратиться в Петербург. Условия каторжного быта и многолетний отрыв от умственной жизни передовых слоев общества наложили глубокий отпечаток на мировоззрение писателя. Он возвращается из Сибири . больным, надломленным человеком, настроения его окрашиваются в тона религиозного мистицизма. Он отказывается от общественной борьбы, призывает теперь к сближению и примирению сословий и выдвигает на первый план идею религиозно-нравственного возрождения человека. Бессилие разрешить тяжёлые противоречия жизни толкает его к признанию принципа.  «Записки из мёртвого дома» —это потрясающая повесть о каторге и каторжниках.

Обобщая свои наблюдения над обитателями «мертвого дома», Достоевский восклицает: «И сколько в этих стенах было погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром’ Ведь надо уже всё сказать: ведь этот народ необыкновенный был народ… Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно. А кто виноват?  Вопрос поставленный автором, неизбежно направлял мысль читателей на оценку того жестокого социального строя, который губил духовные богатства русских людей. В «Униженных и оскорблённых» автор углубляет и заостряет тему бесправия бедноты, поставленную ранее в «Бедных людях» От кого терпят унижение и оскорбление прекрасные, честные, но бесправные люди?- ставится вопрос в романе. в его манере стилизации народного говора, простонародного «сказа», своеобразной формы «литературного лубка» («Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе», «Запечатленный ангел» и др.). Обращает на себя внимание искусство словообразования у Лескова — удачной остроумной подделки под «народную этимологию (вместо микроскоп — мелкоскоп, вместо барометр — буреметр, вместо фельетон — клеветой, вместо таблица умножения — долбица умножения, вместо граф Нессельроде — Кисель вроде и т. п.). «Необыкновенное мастерство языка» Лескова отмечал Л. Толстой, а М. Горький неизменно называл Лескова в числе тех мастеров языка, у которых следует учиться современным русским писателям. Бомбой  народовольца   Гринезицкого  был 80-х годов убит царь Александр II. Событие это было венцом террористической деятельности народовольцев. Но в то же время оно явно обнаружило всю несостоятельность их террористической тактики. Не имея за собой организованных народных масс, народовольцы оказались лицом к лицу со своим злейшим врагом — самодержавием — и был» разгромлены.

Убийствами отдельных лиц нельзя было свергнуть царское самодержавие — нельзя было уничтожить класс помещиков. На место убитого царя появился другой — Александр III, при котором рабочим и крестьянам стало жить ещё хуже. После убийства Александра II правительство берёт ещё более резкий курс на реакцию. Цвет русской интеллигенции заплатил дорогой иеной за попытку отстоять народное дело: одни из революционеров были повешены, другие заживо погребены в мрачных казематах Шлиссельбурга, третьи оказались на каторге в рудниках Сибири. Героическое поколение борцов за народнические идеалы сходит со сцены. После разгрома народовольческой организации реакционные силы в стране поднимают голову. Реакционный, публицист К. Леонтьев откровенно заявлял: «Пора учиться делать реакцию… Надо подморозить Россию». В стране прокатывается волна еврейских погромов, спровоцированных реакционерами. Цинизм «победителей» доходит до того, что один из приспешников правительственного лагеря А. С. Суворин, с мрачным остроумием пародируя монолог Гамлета «Быть или не быть», открыто обсуждает вопрос о погромах в статье «Бить или не бить?»

Гибель веры лучшей части общества в революцию и явное торжество-реакции приводят к тяжёлым последствиям. В настроениях интеллигенции появляется растерянность. Высокий общественный подъём предшествующего десятилетия постепенно сменяется равнодушием к политической борьбе, пессимизмом, апатией — «духовным параличом», по выражению Г. И. Успенского. Расцветают обывательщина, мещанство и индивидуализм. Наиболее заметным выражением этого индивидуализма в 80-х годах оказались теория «малых дел», увлечение толстовством и интерес к «чистому искусству». Теория «малых дел», появившаяся в период идейного упадка, была в сущности отказом от революционного наследства 60—70-х годов, но отказом, замаскированным интересами общественной пользы. Сторонники этой теории заявляли, что для революции ещё не настало время. С революцией нужно, подождать, её нужно постепенно подготовить. Единственно правильный путь этой подготовки журнал «Неделя» — проповедник теории «малых дел» — видел в том, чтобы интеллигенция взялась за-скромную, будничную культурную работу а таким путём улучшала окружающую жизнь. Для значительной части интеллигенции эта проповедь культурной работы показалась успокоительным и правильным выходом из тупика.. А в конечном итоге это приводило к примирению с действительностью и к отказу от революционной борьбы.

[/smszamok]

К пассивному примирению с действительностью приводило и учение’ о нравственном самоусовершенствовании, с которым выступил Толстой. Толстовство со своим аполитизмом и проповедью «непротивления злу насилием» находит себе в эти годы благоприятную почву в настроениях усталой и разочарованной интеллигенции.

Интерес к «чистому  искусству», наметившийся   в  поэзии 80-х годов, был тоже очень показателен для настроений этого десятилетия. Возрождение эстетизма знаменовало отказ от  гражданских традиций русской поэзии, уход  ог действительности в мир фантазии, красивого вымысла.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Не легче был жизненный путь И. Н. Крамского (1837—1887), мещанина по рождению. Нужда преследовала его очень долго, и даже в последние годы жизни Крамской, ставший знаменитым художником, не мог свободно отдаться любимой работе. «Я продаю себя. Кто купит?!» — восклицал он. Ф. Васильев, рано умерший от чахотки, был почтальоном. Художники Кошелев, Корзухин, Саврасов и многие другие были пролетариями кисти, художниками-плебеями, вышедшими из народных низов. Естественно, что им были близки и понятны думы народа, что они становились последователями и учениками Чернышевского и Добролюбова — «мужицких демократов», боровшихся за счастье народа. Вслед за Чернышевским Крамской, бывший художественным руководителем, советчиком, признанным и авторитетным теоретиком молодых художников, утверждал: «Искусство должно говорить правду о жизни… искусство должно быть национальным… Художник — критик общественных явлений… Только чувство общественности даёт силу художнику и удесятеряет его силы… Без идеи нет искусства, но в то же время, и ещё более того, без живописи, живой и разительной, нет картин, а есть только благие намерения и только!»

Одним из виднейших представителей демократического реализма а живописи является И. Н. Крамской (1837—1887). Он создал ряд картин, замечательных по глубине изображения сложных душевных переживаний. Таковы в особенности его «Неутешное горе», «Христос в пустыне», «Лунная ночь». Крамской, как и Репин, создал много прекрасных портретов: Шевченко, Гончарова, Л. Толстого, Некрасова, Салтыкова-Щедрина и др. Крупнейшим мастером эпохи в области исторической живописи был

[smszamok]

В. И. Суриков (1848—1916). Его картины «Утро стрелецкой казни», «Боярыня Морозова», «Переход Суворова через Альпы», «Степан Разин» и другие — превосходные по  силе и правдивости  картины  русского  прошлого. В области батальной живописи 60—80-х годов целый переворот совершает В. В. Верещагин (1842—1904). Верещагин резко порывает со всеми традициями батальной живописи, с её парадными, эффектными и «героическим» сценами». Война предстаёт на его картинах в неприкрашенном виде, с потоками крови, отрубленными головами, лазаретами и т. п. Так она рисуется в двух.. наиболее знаменитых коллекциях картин Верещагина: туркестанской и болгарской. Эти картины рассматривались общественностью прежде всего как протест против милитаризма.

У Верещагина есть также картины, запечатлевшие героическую, полную-подлинного патриотизма войну русского народа за свою независимость в 4812 г. В области пейзажа в указанные десятилетия выделяется ряд художников-реалистов: И. Шишкин, А. Куинджи, В. Поленов, М. Клодт, А. Саврасов, И. Левитан и др. Наиболее талантливым и своеобразным среди них был И. Левитан (1861—1900)—один из тончайших мастеров русского пейзажа. Он сумел схватить и запечатлеть своеобразную поэзию русской природы: скромную красоту берёзовой рощи, грусть догорающего летнего дня, очарование лунной ночи, печальные краски осени, тоскливое однообразие просёлочной дороги и т. п. Среди мастеров русской скульптуры 70—80-х годов необходимо отметить М. М. Антокольского (1843—1902). Его первоклассные произведения («Иван Грозный», «Пётр Великий», «Умирающий Сократ», «Спиноза» и др.) поставили его в ряд крупнейших европейских скульпторов. Кутейкиных (конечно, несколько совершенствованных), а общее руководство, вместо Еремеевны, возлагали на холопа высшей школы. Вральманы пичкали нас коротенькими знаниями, а холоп высшей школы внушал, что цель знания есть исполнение начальственных предначертаний». Как ни старалось начальство  воздействовать на  лицеистов при помощи системы «постепенного ошеломления и медленного

Любимым поэтом молодых художников, оказавшим огромное влияние на их творчество, был Некрасов. И это не случайно: всё передовое, что было в тогдашнем обществе, считало Некрасова своим поэтическим учителем. Главным героем большинства картин молодых художников был народ. Народу же посвятил и Некрасов лучшие свои произведения. Муза «передвижников», как и муза Некрасова, «была печальной спутницей печальных бедняков, рождённых для труда, страданья и оков». Не случайно поэтому многие картины молодых художников по своей теме и исполнению были чрезвычайно близки творчеству Некрасова. Такова, например, картина Перова «Проводы покойника», в которой всё — и надломленная горем фигура вдовы, и широко раскрытые печальные глаза детей, и сумеречный, тоскливый зимний пейзаж, и гроб, обитый рогожей,— всё с удивительной силой передаёт идею поэмы Некрасова «Мороз — Красный нос» и невольно вызывает в памяти скорбные строки:

• Савраска увяз в половине сугроба;
• Ребята с покойником оба
• Две пары промёрзлых  лаптей
• Сидели, не смея рыдать.
• Да угол рогожей покрытого гроба
• И, правя Савраской, у гроба
• Торчат  из убогих дровней…
• С вожжами их  бедная мать
• Шагала…

Некрасов был первым в России поэтом труда. Труд бурлаков, детей, женщин изображали в своих картинах также Репин («Бурлаки»), Пероа («Тройка»), Маковский («В гостях у сына») и многие другие художники. Как и Некрасов, они не ограничивались изображением страшной, уродующей человека тяжести подневольного труда, а показывали тех «дольщиков», которые присваивали себе плоды этого труда. Репин, Пероз, Неврев, Маковский, Журавлёв, Прянишников, Савицкий, Пукирев и другие в ряде полотен дали полное  сарказма  изображение  купцов,  деревенских   кулаков,  промотавшихся бар, попов. В 1870 г., после распада «Артели свободных художников», значительная часть наиболее талантливых её членов организовала «Товарищество передвижных выставок». Художники стремились к тому, чтобы донести своё искусство до народа, сделать его достоянием широких демократических слоев населения. С этой целью они ежегодно стали устраивать передвижные выставки, на которых показывали свои новые работы. Эти выставки организовывались не только в Петербурге или Москве, но и в провинции. Успех их был громаден. Средствами искусства художники вели пропаганду передовых освободительных идей.

Нередко царское правительство запрещало показывать полотна «передвижников». Демократическая живопись и в этом отношении разделяла судьбу демократической литературы, безжалостно преследовавшейся царской цензурой. И всё-таки бессильными оказывались все попытки остановить и заглушить  развитие  реалистической  живописи,  ослабить  её обличительную  силу. Передвижные выставки были фактом того же порядка, что и знаменитое «хождение в народ». Художники работали над картинами и темами, подсказанными животрепещущей действительностью, на себя смотрели как на борцов за народное счастье. Не случайно поэтому они создали ряд полотен, посвященных революционному движению современности. В этих картинах духовная близость «передвижников» демократической литературе 60—70-х годов проявляется с особенной силой. Героями их картин становились те люди, для которых Доля народа, Счастье его, Свет и свобода Прежде всего! Художник Маковский в картине «Студенческая вечеринка» показал целую группу молодёжи, знающей, что она будет жить «для счастья убогого и тёмного, родного уголка». Прянишников в картине «Порожняком» дал образ бедняка-студента, едущего в крестьянских дровнях для революционной работы в деревню. В целом ряде полотен («Под жандармским конвоем», «Арест пропагандиста», «Отказ от исповеди», «Подпольное собрание», «Не ждали»)  Репин рассказал о героической жизни «народных заступников».

От музыки Даргомыжский требовал того же, чего требовал Чернышевский от всех родов искусства: правды, жизненности, реализма. Но в стремлении к правде в музыке усматривалось нечто зловредное и опасное. Гениальные по глубине и правдивости оперы Даргомыжского «Русалка», «Каменный гость» подверглись осмеянию со стороны музыкальных староверов и не были поняты публикой. На композитора нападали даже за то, что он взял в качестве либретто гениальные создания Пушкина. «Для оперы, — писали невежды-критики,-— нужны  стихи  скорее  с отрицательными достоинствами:    не  глупые, не пошлые, не топорные, не безграмотные, но отнюдь не гениально-глубокие». Судьба опер Даргомыжского была в руках тупоумных людей. «Гнусный произвол дирекций» и «яркое невежество публики» — вот с чем в первую очередь столкнулся композитор. Новее русское искусство, здоровое, свежее, рвавшееся к жизненной правде, на каждом шагу встречало помехи. Однако остановить развитие реалистической музыки было нельзя, как не удалось «остановить и запретить» распространение революционных идей Чернышевского в русском передовом обществе. Даргомыжский уже не был так одинок, как Глинка. В 1855 г., когда Чернышевский защищал свою гениальную диссертацию «Об эстетических отношениях искусства к действительности», в Петербурге возник музыкальный кружок, во главе которого стал молодой, .разносторонне образованный композитор М. А. Балакирев (1837—1910). В кружок, помимо Балакирева, вошли Ц. А. Кюи (1835—1918) и М. П. Мусоргский (1839—1881). В начале 60-х годов к ним присоединились Н. А. Римский-Корсаков (1844—1908) и молодой профессор химии А. П. Бородин (1834—1887). Это были люди нового поколения, воспитанные на творчестве Гоголя, Островского, Некрасова, статьях Белинского и Добролюбова, романах Герцена и Чернышевского.

Кружку Балакирева оказал большую поддержку Даргомыжский, в котором, как и в Глинке, молодые композиторы видели своего учителя. Члены кружка, за исключением Балакирева, не имели систематического музыкального образования. Но все они страстно любили музыку, были наделены замечательными дарованиями и под руководством Балакирева стали образованнейшими музыкантами своего времени. Те же самые люди, которые травили Глинку и Даргомыжского, теперь ожесточённо нападали на Балакирева и его товарищей. Балакиревский кружок называли «гнездом невежд-самохвалов», их сочинения — «музыкальными безобразиями», а самих творцов —«музыкальными ни- Александр Сергеевич Даргомыжский, гилистами».    Сочувствие    передовым идеям века, сплочённость и принципиальность отличали членов «балакиревской партии», как называл кружок молодых композиторов Даргомыжский. Свои музыкальные создания они подвергали суровой товарищеской критике, многому учились друг у друга, но при этом каждый из них сохранял творческое своеобразие своей натуры. Отношения внутри балакиревского кружка сложились так же, как внутри «Артели свободных художников», организовавшейся на несколько лет позднее кружка композиторов.

[/smszamok]

В 1861 г. кружок организовал «Бесплатную музыкальную школу». Концерты, устраиваемые в ней, знакомили публику с замечательными произведениями Глинки, Даргомыжского, крупнейших композиторов Запада, с творчеством членов кружка. Концерты школы были явлением того же порядка, что и выставки «передвижников». Посещая концерты и выставки, широкая публика приобщалась к лучшим созданиям русской музыки и живописи.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Рассматривая поэзию Пушкина вне всякой связи с эпохой, в которую формировалось творчество гениального русского поэта, Писарев совершенно не замечал огромного влияния произведений Пушкина на развитие передовых идей в обществе, идей свободолюбия, протеста против самодержавия и крепостничества, призывов к борьбе за освобождение человеческой личности. В Пушкине он видел лишь «великого стилиста», искусного стихотворца, оставшегося глухим и равнодушным к горю и нуждам народа. Такая неверная оценка творчества Пушкина в значительной мере объяснялась тем, что в конце 50-х и начале 60-х годов защитники «чистого искусства», извратив смысл творчества Пушкина, объявили великого поэта своим, учителем и вдохновителем. «Развенчивая» Пушкина, Писарев тем самым обрушивался на современных ему «чистых эстетиков», прикрывавших свои реакционные идеи именем автора «Евгения Онегина».

В ряде статей Писарев сделал шаг назад по сравнению с Добролюбовым! и Чернышевским. Так, например, в отличие от Добролюбова, Писарев не заметил тех типических сторон русской действительности, которые были отражены в романе Гончарова «Обломов» и получили название обломовщины. «Ошибкой» назвал Писарев замечательную статью Добролюбова, посвященную анализу драмы «Гроза». Великого критика Писарев упрекал в том, что тот «увлёкся симпатией к характеру Катерины» и будто бы ошибочно «принял её личность за светлое явление».

«Верный сын» природы, как себя называл Тютчев, он восклицает:

• Нет, моего к тебе пристрастья Я скрыть не в силах, мать-земля!

В «цветущем мире природы» поэт видел не только «преизбыток жизни», но и «ущерб», «изнеможенье», «улыбку увяданья», «стихийный раздор». Таким образом, и пейзажная лирика Тютчева выражает самые противоречивые чувства и раздумья поэта. В творчестве Тютчева нередко звучали мотивы безнадёжности и обречённости, но не в них значение его лирики. Притягательная сила поэзии Тютчева в том, что с высоким и своеобразным мастерством он передал в ней сложность, мучительность, напряжённость и силу человеческих исками и раздумий.

В общественной борьбе 60—70-х годов «передвижники» заняли своё место рядом с «Современником» Добролюбова и Чернышевского. Молодые художники смело выступили против реакционного искусства, далёкого от жизни. Они не остановились перед открытым «бунтом» против консервативно настроенного начальства императорской Академии художеств, студентами которой они были, и порвали с академией.

Порвав с академией, они создали «Артель свободных художников», стали совместно жить и работать, образовали своеобразную коммуну. По словам Ренина, они «жили высшими духовными сторонами жизни и стремились служить им… клеймили  беспощадно все уродства   нашей   гадкой   действительности».

(Еще не оценили)

Загрузка...

Чем ближе подвигалось время к крестьянской реформе, тем очевиднее становилась невозможность сотрудничества в одном журнала взаимно чуждых по взглядам людей: Тургенева, которого, по словам Ленина, «тянуло к умеренной монархической конституции», и Чернышевского с Добролюбовым, звавших Русь  «к топору». Раскол в редакции «Современника» становился неизбежным. Последним поводом к нему послужила написанная Добролюбовым в 1860 г. статья «Когда же придёт настоящий день?» (о романе Тургенева «Накануне»).

В этой статье Добролюбов предсказывал скорое появление русских Инсаровых, которые будут бороться за освобождение России, против всех угнетателей народа. Со статьёй Добролюбова Тургенев познакомился до её появления в печати и потребовал от Некрасова не печатать этой статьи. Некрасову он предъявил ультиматум: «Выбирай — я или Добролюбов». Некрасов был поставлен в крайне тяжёлое положение:

[smszamok]

с Тургеневым его связывала почти двадцатилетняя дружба, кроме того, с уходом Тургенева из журнала «Современник» лишался талантливейшего писателя. Однако идейные соображения  взяли верх. Чернышевский и Добролюбов были для Некрасова идейными и нравственными учителями. Поэт «мести и печали» решительно принял сторону Добролюбова. Статья его: хотя и с большими цензурными сокращениями, появилась в журнале, произвела огромное впечатление, и разрыв стал совершившимся фактом.

Ещё раньше из журнала ушли критик и прозаик А. В. Дружинин, резко враждебно относившийся к Чернышевскому и Добролюбову, а также Л. Толстой, И. Гончаров и Д. Григорович, которым были чужды революционные позиции «Современника», сторонники «искусства для искусства» поэты А. Фет и А. Майков.

Непримиримость взглядов, разделивших в то время писателей-дворян и революционных демократов на два лагеря, отчётливо выразил в стихотворении «Отцам» поэт Гольц-Миллер:

• Вы — отжившие прошлого тени,
• Мы душою в грядущем живём.
• Вас страшит рой предсмертных видений,—
• Новой жизни рассвета мы ждём…
• Мы ли, вы ли в бою победите,—
• Мы — враги, и в погибели час
• Вы от нас состраданья на ждите,
• Мы не примем пощады от вас.

Роль «Современника» в тогдашней общественной жизни была огромной. Каждая книжка журнала становилась событием. Пламенные статьи Чернышевского и Добролюбова и стихотворения Некрасова воспитывали «необузданную, дикую к угнетателям вражду», звали.к борьбе и революции. Правительство было напугано революционной проповедью, звучавшей со страниц журнала. Начальник корпуса жандармов Тимашёв заявил Панаеву: «Я даю вам совет — очистить свой журнал от таких сотрудников, как Добролюбов и Чернышевский, и всей их шайки». «Чернышевского с братьями и «Современником» уничтожьте. Это враг опасный, опаснее Герцена»,— писал анонимный доносчик в охранное отделение. Цензурные гонения усилились до небывалой степени. В ноябре 1861 г. «Современник» понёс незаменимую утрату: скончался Добролюбов. В том же году был арестован и затем осуждён на каторжные работы в Сибири талантливый поэт и переводчик М. Л. Михайлов, близкий друг Чернышевского; вскоре был сослан на каторгу и другой сотрудник «Современника»— В. А. Обручев; в тюрьме томился ранее печатавшийся в журнале молодой поэт Гольц-Миллер. Ряды сотрудников «Современника» редели с каждым днём, но с тем большей страстью оставшиеся продолжали работу. Тогда правительство перешло на путь прямой расправы с непокорным журналом: 15 июня 1862 г, «Современник» был закрыт пламенная проповедь в защиту «голодных и раздетых» тружеников, звучавшая со страниц его статей, ещё долгие годы продолжала волновать умы молодёжи.

По рождению и воспитанию Писарев принадлежал к богатой и культурной дворянской семье. В демократический лагерь он пришёл «с того берега». Казённая гимназия и императорский университет не оставили серьёзных следов в сознании Писарева. Всё, что он знал и чем охотно делился с читателями, непрестанно учась и уча других, было добыто им самостоятельным трудом. Этот трудовой подвиг тем более достоин восхищения, что из девяти лет, в течение которых Писарев занимался литературной деятельностью, он почти пять лет провёл в одиночной камере Петропавловской крепости. За деятельностью Писарева правительство следило с большой подозрительностью. Поводом же к аресту послужила его статья, отпечатанная в тайной типографии и направленная против наёмного агента Третьего отделения барона Фиркса (Шедо-Ферроти), выступившего с подлыми нападками на Герцена, Резко заклеймив «литературный донос» Шедо-Ферроти, «умственного пигмея», «нравственного урода», «сыщика III отделения», Писарев заканчивал свою статью прямым призывом к свержению самодержавия. «Низвержение… династии Романовых и изменение политического и общественного строя,— писал он,— составляют единственную цель и надежду всех честных граждан.

Чтобы при теперешнем положении дел не желать революции, надо быть или совершенно ограниченным, или совершенно подкупленным в пользу царствующего зла… На стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа. На стороне народа стоит всё, что молодо и свежо, всё, что способно мыслить и действовать. Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть… То, что мертво и гнило, должно само собой свалиться в могилу. Нам остаётся только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие

Брошенный в 1862 г. в одиночную камеру Петропавловской крепости, Писарев не пал духом. Большая часть его лучимх статей была написана им в заключении. Из крепости своими статьями, печатавшимися в журнале «Русское слово», он оказывал могучее воздействие на чувства и мысли читающей публики, жадно прислушивавшейся к голосу заточённого критика. Основные идеи Каковы же основные идеи критической деятельности Писарева? Всю свою прекрасную жизнь он.честно и самоотверженно боролся за интересы трудового народа. Важнейшей идеей всего творчества Писарева была прежде всего идея борьбы за свободу и счастье человеческой личности, «идея общей пользы или общечеловеческой солидарности». Прийти к полному раскрепощению личности Писарев надеялся путём распространения в обществе полезных знаний.

Особенно горячо боролся Писарев за распространение в обществе естественнонаучных знаний. В успехах естественных наук он видел ключ к решению вопроса о том, как сделать, чтобы «вся жизнь человечества представляла бы меньше горя и бедности».

Как многие просветители эпохи 60-х годов, Писарев не отдавал себе ясного отчёта в значении для общества классовой борьбы и склонен был считать науку единственной силой, «которая независимо от исторических событий может разбудить общественное мнение и сформировать мыслящих руководителей народного труда». В последние годы своей жизни Писарев, однако, подошёл к правильному революционному решению «вопроса о голодных и раздетых людях». В 1865 г. он писал: «Для решения задач о голодных людях необходимо соблюдение двух условий. Во-первых, задачу эту должны решить непременно… сами работники. Во-вторых, решение задачи заключается не в возделывании личных добродетелей, а в перестройке общественных учреждений».

[/smszamok]

От литературы Писарев требовал служения интересам широких масс, е   первую очередь — распространения   передовых идей.   «Литература,— писал он,— может приносить пользу только посредством новых идей; это её настоящее дело, и в этом отношении она не имеет соперников». По его убеждению, истинным, «полезным» поэтом может быть только тот, кто понимает «всё, что… интересует самых лучших, самых умных и самых просвещённых представителей его века и его народа».

Истинный художник тот, кто пишет «кровью сердца и соком нервов», кто беспредельно и глубоко сознательно любит и ненавидит, для кого «бессознательное    и   бесцельное   творчество…   делается…   безусловно   невозможным».

(1голосов, средний: 5,00 out of 5)

Загрузка...

Толстой родился 28 августа 1828 г. в старинной дворянской семье. Отец его, граф Николай Ильич Толстой, участник войны 1812 г., подполковник в отставке, женился в 1822 г. на немолодой, но богатой княжне Марии Николаевне Волконской. В числе владений, которые Волконская принесла в приданое мужу, было и имение Ясная Поляна. Это было типичное «дворянское гнездо» той эпохи. Строил яснополянскую усадьбу, ещё в конце XVIII в., отец Волконской,, образованный аристократ екатерининских времён, князь Николай Волконский. Имение отличалось живописным местоположением. Вплотную подходил дремучий, заповедный лес. В этом лесу, на отлогой п о-ляне, ясным пятном выделявшейся в солнечные дни на тёмной зелени леса (отсюда и название —Ясная Поляна), и выросла постепенно усадьба. Две белые каменные башни при въезде в неё, аллеи и густые заросли старого парка, оранжереи, пруды, большой помещичий дом с двумя флигелями— таков был общий вид этого «дворянского гнезда» з дни, когда родился Толстой. А прямо перед усадьбой, за воротами парка, начиналась деревня с крестьянскими избами, крытыми соломой; дальше деревни.

Воспитание, полученное Толстым в детстве, было типичным для богатых дворянских семей. Обязательными спутниками этого воспитания были

[smszamok]

иностранцы-гувернёры. Но в обстановке, в которой рос и воспитывался Толстой, была одна сторона, оказавшая могущественное влияние на формирование сознания и настроений будущего писателя. Это—близость ребёнка к природе и к простому народу. Много времени маленький Лёва и его три брата проводили на лоне природы — в лесу и парке, окружавших усадьбу. Лес и парк Ясной Поляны были и безмолвными участниками увлекательных игр детей, и свидетелями их детских печалей и радостей. В дни этого «яркого, нежного, поэтического, любовного, таинственного детства» маленькие братья бродили в густых аллеях парка, отыскивая волшебную «зелёную палочку», которая) откроет людям секрет всеобщего счастья.  Вырастая  в такой непосредственной. История героической борьбы Севастополя с врагами дала Толстому материал для трёх новых рассказов: «Севастополь в декабре 1854 года», «Севастополь в мае 1855 года» и «Севастополь в августе 1855 года». Произведения молодого офицера привлекли внимание писательских кругов. «Этот офицеришка всех нас заклюёт»,— заявляет А. Ф. Писемский. А. Тургенев, особенно симпатизировавший молодому автору, пророчески восклицает: «Это вино ещё молодо, но когда оно перебродит, из него выйдет напиток, достойный богов». В конце 1856 г. Толстой в чине поручика выходит в отставку.

В Петербурге, куда он приехал после падения Севастополя, вперед ним сразу открываются двери редакций лучших журналов. Его приветливо встречают писатели, группировавшиеся вокруг самого прогрессивного журнала «Современник». Толстого охватывает совершенно новая для него атмосфера политической и .литературной борьбы.

Близости с разночинной группой «Современника», возглавляемой Чернышевским, у Толстого, однако, не установилось. Толстой с его аристократическими традициями и мировоззрением, в котором на первом месте стояли не политические, а моральные проблемы, был далёк от революционно-демократических позиций разночинной интеллигенции 60-х годов.

«Чёрт знает, что у него в голове!— недоумевающее восклицал Некрасов.— Жаль, если эти следы барского и офицерского влияния не перемелются в нём. Пропадёт громадный талант». Опасения Некрасова, к счастью, не оправдались. Время показало, что Толстой сам понял пагубное влияние на него барской культуры. Но это произошло не сразу.

«Детство», Повести «Детство». «Юность»  назвать автобиографической трилогией. В этой трилогии Толстой ставит задачей проследить историю трёх периодов в жизни человека: детства, когда интересы ребёнка ещё не выходят за рамки семьи, отрочества, когда в мальчике пробуждаются умственные интересы и появляется сознание сложности жизненных отношений, и юности, когда перед человеком впервые встаёт вопрос о смысле жизни и начинает оформляться его мировоззрение.

В образе Николеньки Иртеньева немало автобиографических черт. Николенька — некрасивый, взъерошенный мальчик, живущий сложной душевной жизнью. Он умён, наблюдателен, склонен к самоанализу, самолюбив, застенчив, мечтателен.. Живость воображения и непривычка к усидчивой работе мешают ему проявить свою одарённость. Однако внутри у него кипит непрерывная, напряжённая душевная работа. Он рано начинает присматриваться к окружающей жизни, задумываться над вопросами о назначении человека, критически относиться к идеалу комильфо, навязанному аристократической средой, стремится к выработке высоких жизненных идеалов. Всё это приводит его к очень важному выводу, который он извлекает из своего личного внутреннего опыта и из размышлений над миром внешних явлений,— к идее нравственного самоусовершенствования. Он приходит к этой идее на переломе от отроческого к юношескому возрасту, и с этого времени жизнь приобретает .для него смысл и глубокое моральное содержание.

Внимание автора трилогии сосредоточивается главным образом на психологическом анализе душевного роста героя, на «диалектике» души ребёнка,, превращающегося Б отрока, а затем в юношу. Главная проблема, которая* интересует автора,— это проблема морального самоусовершенствования. Социальные идеалы автора трилогии определяются в основном симпатиями его к тому патриархально-усадебному быту, который окружает Николеньку. Идиллически рисуя даже взаимоотношения между крепостными слугами и господами, Толстой не идёт в критике изображаемого быта дальше разоблачения отдельных предрассудков дворянской среды, вроде фальшивого идеала комильфо или показа частичных недостатков крепостного быта. Это типично для Толстого 50-х годов, ешё живущего традициями той среды, которая его воспитала. Однако у автора пробуждается сознание идеи морального превосходства народа перед  барством.

В художественном отношении трилогия представляла собой крупное-явление. » Уже одного глубокого психологического анализа души ребёнка было бы достаточно, чтобы признать трилогию «Детство», «Отрочество» и «Юность» произведением огромного таланта.

[/smszamok]

В них Толстой изображает один из самых героических эпизодов в истории русского народа—одиннадцатимесячную оборону Севастополя ч 4854— 1855 гг. Образы солдат и матросов — скромных и беззаветных героев этой трагической эпопеи, типы офицеров, сцены сражений, психология участников-войны, общий дух патриотизма, руководивший настроениями защитников Севастополя,— всё это изображается в рассказах Толстого с поразительной силой и правдой. Автор подчёркивает превосходство народа как исторической силы над барством.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Перед нами суровый старик, проницательно и строго всматривающийся в людей, в окружающую действительность; в его больших, несколько выпуклых глазах живет пламенная, непреклонная воля, страстная, требовательная мысль, проникающая далеко вперед, в будущее; открытый лоб прорезан между бровей резкой складкой, увеличивающей то впечатление мощной, сосредоточенной решительности и целеустремленности, которое вызывают эти замечательные, навсегда остающиеся в памяти черты. Таков облик русского писателя Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, сохраненный для нас воспоминаниями современников и лучшими из имеющиеся портретов и фотографий. Великий писатель почти всегда оставался серьезным, но слушатели хохотали неудержимо, несмотря на то, что сам он бывал этим недоволен.

Щедрин для предмета своего негодования находил необычайно смешные положения, тем самым разоблачая, унижая и

[smszamok]

выставляя на всенародное посмешище тех, против кого были направлены его сатира и юмор. При этом сатира Щедрина всегда была идейно целеустремленной, он не знал смеха, который служит только для забавы и развлеченья. Так, например, в «Истории одного города» великий сатирик изобразил градоначальника, у которого вместо головы — ящик, заключающий в себе небольшой органчик, автомат, который до поры до времени произносит: «Разорю!» и «Не потерплю!». Других слов градоначальник не знает. Но образ градоначальника-«органчика» с художественно сатирической наглядностью и убедительностью указывал на то, что вся политика царской бюрократии сводилась к угнетению и ограблению народа. Царские чиновники противились всему, что могло бы повести к политическому, материальному и духовному прогрессу. «Не потерплю!» — заявляли они.

Формально в «Истории одного города» отображается период с 1731 по 1825 год. Фактически же речь идет не о каком-то одном конкретно-историческом периоде, а о характерных чертах самодержавного строя, о самих основах жизни общества при абсолютизме.

Мысль эта находит подтверждение, в частности, в том, что времена в книге нередко как бы пересекаются: в рассказах о событиях, отнесенных к ХXI веку, вдруг вклиниваются факты из 60-х годов века ХIХ-го. Прием этот не только дает блестящий комический эффект, но и несет серьезную идейную нагрузку. Гротесковый принцип «совмещения» прошлого и настоящего наглядно выражает идею «неизменности» тех основ жизни, которые изображаются сатириком.

Подчеркивая, что «История одного города» — сатира не историческая, а современная, следует в то же время предостеречь против узкого толкования термина «современность». Слова Щедрина о том, что он имеет в виду «лишь настоящее», некоторые литературоведы склонны понимать чересчур уж буквально: они пытаются во что бы то ни стало отыскать в России 60-х годов XIX века конкретные фигуры, сценки, эпизоды, которые можно было бы «подставить» под те или иные образы и моменты повествования. Им кажется, что именно таким способом можно лучше всего доказать острую актуальность книги. Под их пером сатира Щедрина, заключающая в себе широчайшее обобщение, превращается в серию зашифрованных очерков на текущую злобу дня.

Власть и народ — вот та кардинальная проблема, которая является внутренним стержнем книги и делает ее более цельной, несмотря на внешнюю самостоятельность глав.

Некоторые главы «Истории одного города» посвящены жизни народа под гнетом самовластия, причем каждая из них раскрывает какую-то новую грань вопиющего произвола и насилия над людьми. Какие мероприятия ни проводил бы самодержец, какими намерениями при этом ни руководствовался бы, результат был неизменно один и тот же: бесконечный испуг жителей и свалившиеся на их головы новые бедствия и несчастья.

Современная Щедрину критика упрекала сатирика в искажении жизни, карикатурности изображений, небывальщине. Отвечая на эти упреки, писатель заявлял: «…насамом деле небывальщина гораздо чаще встречается в действительности, нежели в литературе. Литературе слишком присуще чувство меры и приличия, чтоб она могла взять на себя задачу с точностью воспроизвести карикатуру действительности…» Сопоставление многих страниц «Истории одного города» с реальными фактами русской действительности лишний раз подтверждает справедливость приведенных слов.

Писатель обращается к гротеску для того, чтобы до конца обнажить сущность явлений, наглядно продемонстрировать их подлинный смысл. Так, образом градоначальника Брудастого, деятельность которого описана в главе «Органчик», сатирик показывает: для того чтобы править городом Глуповым, вовсе не обязательно иметь голову; для этого вполне достаточно обладать простейшим механизмом, способным воспроизводить всего две фразы: «разорю!* и «не потерплю!». Дементий Варла-мович Брудастый представляет собой как бы саму суть «градоначальничества», очищенную от всего случайного, постороннего. При помощи гротеска сатирик делает предельно наглядным то, что свойственно всем вообще градоначальникам, независимо от их личных склонностей, характера, темперамента, убеждений и тому подобного.

Разные были в Глуяове градоначальники. Деятельные и бездеятельные. Либеральные и консервативные. Вводившие просвещение и искоренявшие оное. Однако все их многообразнейшие прожекты и поползновения в кон-це концов сводились к одному: к выколачиванию «недоимок» и пресечению «крамолы».

Галерея градоначальников, удостоившихся развернутого изображения, начинается Брудастым, а завершается Угрюм-Бурчеевым. Если первый является своего рода «общим знаменателем» градоначальников, выражает их истинную, очищенную от всяких «примесей» сущность, то последний представляет собой величину более значительную, а потому и более зловещую: Угрюм-Бурчеев -это та же самая сущность, помноженная на строгий план «нивеляторства» жизни и тупую непреклонность.

Всех своих предшественников превзошел Угрюм-Бурчеев. Превзошел безграничным идиотизмом и неиссякаемой энергией, направленной на претворение в действительности исповедуемых им идеалов. Идеалы же таковы: «прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы»… Весь город, а точнее, всю страну «бывший прохвост» решил превратить в сплошную казарму и заставить с утра до вечера маршировать. Античеловеческая сущность самовластия показана здесь Щедриным с потрясающей силой.

Прототипом Угрюм-Бурчеева во многом послужил Аракчеев. Однако в корне неверно ограничивать широкое обобщающее значение нарисованной Щедриным фигуры, сводить образ — к прообразу. В Угрюм-Бурчееве сконцентрированы и заострены черты, характерные для определенного типа правителей, а не для одного только Аракчеева.

Сам Щедрин не раз протестовал против попыток сузить содержание образов «Истории одного города». Так, по поводу юродивого Парамонга, с которым читатель встречается в главе «Поклонение мамоне и покаяние», он писал: «…Парамоша совсем не Магницкий только, но вместе с тем и граф Д. А. Толстой, и даже не граф Д. А. Толстой, а все вообще люди известной партии, и ныне не утратившей своей силы».

До сих пор речь шла о градоначальниках, олицетворяющих собой глуповскую власть. Однако Щедрин изображает ведь и самих глуповцев. Как же ведут они себя под игом самодержавия? Какие свойства они проявляют?

Основные качества глуповцев — неиссякаемое терпение и слепая вера в начальство. Сколько ни бедствуют они, сколь ни измываются над ними градоначальники, а глуповцы все продолжают надеяться и восхвалять, восхвалять и надеяться. Появление каждого нового градоначальника они встречают истинным ликованием: еще не видя в глаза вновь назначенного правителя, уже называют его «красавчиком* и «умницей», поздравляют друг друга и оглашают воздух восторженными восклицаниями. Обрушивающиеся же на них несчастья воспринимают как нечто должное и о протесте даже не помышляют. «Мы люди привышные! — говорят они. — Мы претерпеть могим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить — мы и тогда противного слова не молвим!».

Писатель не закрывает глаза на реальное положение вещей, не преувеличивает степени народного самосознания. Он рисует массы такими, какими они и были тогда на самом деле. «История одного города» — сатира не только на правителей России, но и на покорность, долготерпение народа.

‘ Щедрин же был убежден, что истинная любовь к народу заключается не в словесных клятвах, а в трезвом взгляде на его сильные и слабые стороны, на его достоинства и недостатки. Писатель хотел видеть народ свободным и счастливым, а потому не мирился с теми качествами, которые прививались массам в течение столетий: покорностью, пассивностью, смирением и другим.

Книга писалась в конце 60-х годов, когда кратковре-. менный период «либерализации» и «реформ» сменился очередным наступлением реакции. На русское общество вновь обрушилось свирепое, жуткое «оно», принесшее с собой холод и мрак… Оно — расползшееся по всей стране и беспощадно подавляющее живые силы ее, сковывающее мысль, парализующие чувства. Оно — имеющее тысячи глаз, чтобы подглядывать, и тысячи ушей, чтобы подслушивать. Оно тысяченогое, чтобы ходить по пятам за каждым подозреваемым, и тысячерукое, чтобы строчить и строчить доносы.

Вот с этим чудищем и сражался Щедрин, нанося ему сокрушительные сатирические удары со всей силой своего огромного таланта.

«История одного города» и в момент своего появления, и в последующие времена звучала в высшей степени актуально. Она изображала не только прошлое и настоящее, но в значительной мере предсказывала и будущее. Реальная действительность как бы соревновалась с сатирической выдумкой писателя, стремясь догнать ее, а то и превзойти.

Вскоре после выхода книги, в 1876 году, Щедрин в письме к Н. А. Некрасову сообщал: «…издан, например, закон, разрешающий губернаторам издавать обязательные постановления или, попросту говоря, законы же. Это невероятно, но это правда. Когда я представлял в «Истории одного города» градоначальника, который любил писать законы, то и сам не ожидал, что это так скоро осуществится. Вообще делается почти странным жить на свете».

Щедрин оказался пророком не только в этом случае. Сатира его была настолько глубока и остроумна, что и последующими поколениями воспринималась как нечто злободневное. Выражая свое восхищение гением Щедрина, М. Горький говорил: «Значение его сатиры огромнЬ как по правдивости ее, так и по тому чувству почти пророческого предвидения тех путей, по коим должно было идти и шло русское общество на протяжении от 60-х годов вплоть до наших дней». Слова эти, сказанные в 1909 году, как нельзя лучше раскрывают художественное совершенство и идейную емкость щедринских образов.

[/smszamok]

«История одного города» живет и сейчас. Она перешагнула национальные границы и продолжает сражаться везде, где торжествует самовластие. Когда-то Тургенев опасался, что данное произведение Щедрина будет во многом непонятно зарубежным читателям из-за своего чисто русского колорита. Эти опасения оказались напрасными. «Странная и замечательная книга» ныне известна не только у нас в стране, но и за рубежом, и прочно стоит в ряду величайших достижений мировой сатиры.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Героиня сравнительно раннего (1886 год) чеховского рассказа «Сестра» советует брату, пишущему о злободневной, вызывавшей всевозможные толки и кривотолки толстовской теории непротивления злу насилием, «отнестись к этому вопросу честно, с восторгом, с той энергией, с какой Дарвин писал свое «О происхождении видов», Брем—«Жизнь животных», Толстой—«Войну и мир»…» Любопытно, что в окончательной редакции этого рассказа, ныне известного под названием «Хорошие люди», приведенных слов нет. О причине их исчезновения, пожалуй, нетрудно догадаться: в них слишком явно звучал голос уже не героини, а самого автора с его восторгом как перед Толстым-художником, так и — перед Дарвином («Читаю Дарвина. Какая роскошь! Я его ужасно люблю»,— писал Чехов в начале того же 1886 года),— иначе говоря: как перед искусством, так и перед наукой.

Позиция молодого двадцатишестилетнего писателя особенно примечательна потому, что на страницах той самой газеты «Новое время», где был опубликован рассказ, науке и ее адептам постоянно доставалось. Здесь, по ироническому отзыву Чехова, «уничтожали» Дарвина, печатали издевательский фельетон о Миклухо-Маклае «В гостях у экс-короля папуасов», а выводя в рассказе отрицательного героя — отставного студента, ядовито замечали, что он «весь преисполнен веры в торжество ума и науки». «Я при всяком свидании говорю с Сувориным откровенно…» — писал Чехов брату Александру в 1887 году. И столь же. откровенно противостоит позиции «Нового времени» многое, что печатал Антон Павлович на страницах этой газеты. Написанный им некролог о знаменитом путешественнике Н. М. Пржевальском — это поистине песнь во славу деятелей науки. «Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорство, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие, привычка к зною, к голоду, к тоске по родине,    к    изнурительным    лихорадкам,   их

Глава из книги «Чехов и его время», над которой в настоящее время работает автор.

фанатическая вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу… Недаром Пржевальского, Миклуху-Маклая и Ливингстона знает каждый школьник…». Такие люди, говорит Чехов, «нужны, как Солнце». И, даже разрабатывая куда менее «романтический» и весьма сложный сюжет, Чехов остается верен своей поистине рыцарской заботе о чести науки («Одни естественные науки могут дать тебе ключ к разгадке,— пылко восклицает «чеховским голосом»  героиня рассказа «Сестра»).

При появлении в 1889 году повести Чехова «Скучная история» критики сравнивали ее с напечатанной несколько ранее «Смертью Ивана Ильича» Льва Толстого: и тут и там перед лицом близящейся смерти в герое происходила совершенная переоценка прожитой жизни.

«Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная, и самая ужасная»,— писал Толстой. Судьбу чеховского профессора уже нельзя назвать ни простой и обыкновенной, ни тем более ужасной. Не тянулся он, подобно толстовскому герою, «как муха к свету… к наивысше поставленным в свете людям», не любил давать людям другого, низшего ранга «чувствовать, что вот он, могущий раздавить, дружески просто обходится с ними», и т. п. Напротив, с его именем «тесно связано понятие о человеке знаменитом, богато одаренном и несомненно полезном». В простоте и легкой иронии, с какими Николай Степанович, от лица которого ведется повествование, аттестует себя, ощущается человек недюжинный, «редкий экземпляр», как говорит его воспитанница Катя. И легко поверить, что среди его друзей были Пирогов, Кавелин и Некрасов.

(Еще не оценили)

Загрузка...

В 1795 году в Петербурге была издана книга под длиннейшим, по тогдашнему обычаю, названием: «Новейшее повествовательное землеописание всех четырех частей света, с присовокуплением самого древнего учения о сфере, также и начального для малолетних детей учения о землеописании. Российская империя описана статистически, как никогда еще не бывало. Сочинено и почерпнуто из вернейших источников, новейших лучших писателей, учеными Россианами. Иждивением книгопродавца Ивана Глазунова. В Санкт-Петербурге, при Императорской Академии наук».

Это был трехтомный труд по географии и истории, тесно связанных вместе. В «Преуведомлении» утверждалось, что

[smszamok]

«в опровержение тех  обидных для Российского Народа мнений якобы оный больше влечения имеет к чтению разтле-вающих книг, каковы Фоб-лазы, Кандиды, Вертеры, Новые Елоизы, Совестьдра-лы, глупые и невкусные сказки о Бовах, Ерусланах и сим подобных — сей народ наиглавнейшее имеет устремление к чтению отечественного, а купно и других народов Землеописания и Истории, яко первоначального източника просвещения».

• В первой части сведения по географии излагались в форме вопросов и ответов, например:
• В. Как земля вообще разделяется?
• О. На известный и неизвестный мир.
• В. Какие малоизвестные земли лежат к югу?
• О. Оных число велико, и потому новейшне землеописатели побуждены были сделать из оных пятую часть   света — Австралию.

Вторая часть содержит «Статистическое землеописание Европейской России», весьма полное и интересное, причем дано немало сведений по истории. Вот здесь-то авторов и издателя ждали крупные неприятности. Через несколько месяцев до ведома Екатерины II было доведено, что это сочинение содержит вольные мысли. Императрица велела запретить его продажу и отобрать у книгопродавцев все выпущенные экземпляры.

За шесть лет до того Екатерина запретила «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева как «книгу, исполненную самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный». Эти «вредные умствования» виделись ей теперь всюду. В первую очередь ее возмутило то, что здесь была, хоть и робко, приоткрыта завеса над некоторыми страницами русской истории. Так, сообщалось, что царь Федор Алексеевич назначил Эйлеровской комиссии. Тем самым мир науки признал и высоко оценил работу советских ученых по сохранению и изучению рукописного наследия великого математика. В тесном читальном зале о отделения академического архива по сторонам от окна висят портреты Михаила Ломоносова и Сергея Вавилова.

Сергей Иванович неоднократно обращался за помощью к архивным материалам н, в свою очередь, немало сделал для архива. Он был бессменным председателем Комиссии по истории науки при Архиве АН. По его инициативе было начато издание Ломоносовских сборников и нового Полного собрания сочинений М. В. Ломоносова. Сергей Иванович стал главным редактором этого многотомного труда. Под его непосредственным руководством создавалась «История Академии наук». Когда были подготовлены первые десять глав истории, они были одобрены на заседании ученого совета архива, проходившем под председательством С. И. Вавилова. Это было 20 июня 1941 года.

Под артиллерийским обстрелом Л. Б. Модзалевский, сотрудник академического архива, доставляет в Ленинград архив Пулковской обсерватории. Вместе с ценностями Эрмитажа директор архива Г. А. Князев вывозит из блокированного города в глубокий тыл рукописное наследие Ломоносова, Эйлера и других корифеев науки.

В осажденном Ленинграде уполномоченной по архиву остается М. В. Крутикова. Вместе с двумя сотрудницами, А. П. Сви-куль и А. В. Цветниковой, они ютятся в пристройке к зданию архива. В углу — «буржуйка», разжигаемая щепками. В стене пробоина от неразорвавшегося снаряда. В трудную блокадную пору академический архив не переставал работать. Три читателя оставили свои подписи в книге его посетителей в 1942 году. А вот прошлогодние данные: 256 человек 1630 раз посетили читальный зал Ленинградского отделения Архива Академии наук СССР. Им выдано 4505 дел, 988 описей.

В главе, посвященной Франции, о ее королях говорилось без всякого почтения: читателям сообщалось, что там царствовал «Людовик XIV, которого честолюбие привело в великое изто-щение доходы государственные, и которого пустосвятство лишило государство трудолюбивейших жителей. В правление его, по низости его ласкателей, деспотизм взошел на высочайшую ступень, путем уничтожения вольности и священных прав народа».

Как тут не вспомнить о Радищеве? «Людовик XV предавался величайшим       разпутствам, оставляя правление своим министрам и любовницам, и подданные его начали скучать таковым поносным игом, которое частию сами на себя возложили».

Какие аналогии тут напрашивались! Можно ли было допускать столь крамольные высказывания? В Москве полиция конфисковала 359 экземпляров «Новейшего повествовательного землеописания», и от всех книгопродавцев и содержателей типографий отобрали подписки с обязательством не продавать эту книгу, «яко запрещенную», под угрозой строжайшего взыскания. Продано до этого было только 36 экземпляров. Конфискованные были по приказу императрицы доставлены для хранения в Академию наук. Этим дело не ограничилось: власти велели допросить цензора Князева, уже находившегося в отставке, «почему он сию книгу с таковыми выражениями пропустил для печатания».

Князев очень испугался и в пространном ответе оправдывался: «Ежели подлинно сии статьи напечатанными оказались, то сие последовало не от умышленности какой    моей,      но,    может статься, были мною вымараны, а после сочинителем поновлены и прибавлены после моего подписания.

Можно предположить, что «криминальные» фразы были изменены по указанию цензуры и часть листов напечатана в типографии Академии наук вновь, после чего книгу освободили из-под ареста. Замечено: тот, кто хотя бы раз работал с фондами академического архива, как правило, обращается к нему вновь и вновь, постоянно находя что-то полезное для своей работы. Недаром один из приветственных адресов, преподнесенных Архиву АН в день юбилейного торжества, заканчивался возгласом: «Архив — это современно!»

[/smszamok]

Начиная с 1966 года архив тысячным тиражом издает ротапринтные брошюры под названием «Тематика исследований по документальным материалам архивов Академии наук СССР». Здесь перечислены все, кто в течение года пользовался архивными фондами: фамилия, место работы, тема занятий в архиве, номера востребованных дел. Продуманное расположение материала, хорошие указатели позволяют быстро узнать, кто работал над любой научной проблемой с архивными документами.

Не правда ли — какое это важное подспорье в деле координации научных исследований, столь осложнившейся в последнее время!

(Еще не оценили)

Загрузка...

«Очей очарованье…» — так назван сборник стихов русских поэтов о природе, выпущенный Хабаровским книжным издательством («Очей очарованье…», Амурское отд. Хабаровского кн. изд., 2009. 576 с). Составители Л. Г. Андреев и О. К. Мамонтова взяли на себя нелегкую задачу — выбрать лучшее из классического наследия и произведений современных поэтов, творчеству которых близка тема природы. Представляем сборник вступительной статьей (в сокращенном варианте) Льва Озерова и несколькими стихотворениями.

Ты еще не совсем проснулся, еще не раскрыл глаза, но уже слышишь птичий щебет и чувствуешь, что солнечные лучи раздвигают штору и врываются в комнату. Слух улавливает не то шелест листвы, не то шорох дождевых струй. Нет, не может быть дождя! Просто похоже. Ты открываешь глаза и видишь утро. Это утро как начало жизни. Все впервые! Пусть это не так, но

[smszamok]

мгновенное удивление  тебе все  же дано…

Лев ОЗЕРОВ.

Твой сон был плох, тяжелые мысли лезли в голову. Но вот пришло утро, сулящее погожий день, и вернулась к тебе полнота ощущения жизни. Ветерок входит в кроны деревьев, и листва кипит так упоительно. Природа легко и быстро восстанавливает твое душевное равновесие, возвращает воодушевление,  обнадеживает.  На нее можно опереться — она надежна. Природа отдает то, что забрано людьми, отдает и сверх того, щедро, с лихвой.

Природа! Как это просто! И как сложно сделать самый малый шаг в ее глубину. Она, казалось бы, раскрыта, иной раз чудится, что идет тебе навстречу. А в действительности она таится, она не подпускает к себе, противится твоему стремлению познать ее тайны.  Но человек беспокоен,

Иван БУНИН

РОДНИК В глуши лесной, в глуши зеленой. Всегда тенистой и сырой, В крутом овраге под горой Бьет из камней родник студеный:

Кипит, играет и спешит, Крутясь хрустальными клубами, И под ветвистыми дубами Стеклом расплавленным бежит. А небеса и лес нагорный Глядят, задумавшись в тиши, Как в светлой влаге голыши Дрожат мозаикой узорной.

Сергей ЕСЕНИН

Каждый труд благослови, удача! Рыбаку — чтоб с рыбой невода. Пахарю — чтоб плуг его и кляча Доставали хлеба на года.

Воду пьют из кружек и стаканов, Из кувшинок также  можно  пить — Там, где омут розовых туманов Не устанет берег золотить.

Хорошо лежать в траве зеленой И, впиваясь в призрачную гладь. Чей-то взгляд, ревнивый и влюбленный. На себе, уставшем, вспоминать.

Коростели свищут… коростели… Потому так и светлы всегда Те, что в жизни сердцем опростели Под веселой ношею труда.

Только я забыл, что я крестьянин, И теперь рассказываю сам, Соглядатай праздный, я ль не странен Дорогим мне пашням и лесам.

Словно жаль кому-то и кого-то, Словно кто-то к родине отвык, И с того, поднявшись над болотом, В душу плачут чибис и кулик.

Анна  АХМАТОВА

Перед весной бывают дни такие: Под плотным снегом отдыхает луг, Шумят деревья весело-сухие, И теплый ветер нежен и упруг. И легкости своей дивится тело, И дома своего не узнаешь, И песню ту, что прежде надоела. Как новую, с волнением поешь.

До такой степени осложнились научные дисциплины, изучающие природу, так несметны их взаимосвязанные циклы, до такой степени дробятся привычные науки, появляются новые, все уменьшая и уменьшая секторы обзора и исследования. Познание уходитч от универсальности и цельности. Эйнштейн мечтал свести всю сложность и многообразие наук о природе к нескольким простейшим положениям. Отдадим должное специальным исследованиям, монографиям и диссертациям, очеркам о флоре и фауне, об экологии, об озонном щите Земли, отдадим должное публицистике, защищающей природу от хищнического обращения с ней. Однако их воздействие на миллионы людей не столь мощно, как воздействие поэзии. Природа и поэзия выступают в некоем гармоническом единстве. В поэзии, дружной с природой, заключена огромная сила эмоционального воздействия на сердца людей.

Мы привыкаем к тому, что нас окружает природа и что мы сами составляем часть ее. Мы так привыкаем к этому, что перестаем замечать такое чудо. Человек в своем духовном росте познает законы, управляющие природой, и берет на себяправо управлятьею. Ученые утверждают: в определенном смысле можно сказать, что человек — это природа, познающая самое себя…

Читая стихи русских поэтов, мы видим всю глубину воспроизведенного в слове постижения природы. Мы наслаждаемся, читая, но вместе с теми учимся.

Учимся любовному отношению к окружающему нас богатству, чуткости к разнохарактерности природы, пониманию сокрытых в природе многообразных тайн…

Поэзия вместе с наукой, даже, пожалуй, опережая ее, устанавливает наличие всеобщей связи в природе. Ничто в природе не совершается обособленно, происходит взаимообогащение тех или иных частей природы, взаимовлияние их. И это многообразие связей не может не вызывать внимание поэта, его восторга. Он хочет закрепить эти связи в слове. Поэт спрашивает, природа не отвечает. Но в ее многозначительном молчании поэт находит ответ. Тоненький голосок пичужки и рев гигантского водопада — все это питает воображение художника.

Поэт, философ, естествоиспытатель предстает здесь в чудесном триединстве. По словам Энгельса, великий поэт и философ в его работах по ботанике, зоологии, анатомии обнаруживал «гениальные догадки, предвосхищавшие позднейшую теорию развития», иными словами, учение Дарвина. Так писал в 1832 году в стихотворении «На смерть Гете» Евгений Баратынский. Он рисовал облик поэта, живущего одной жизнью с природой и предвидящего ее пути и перепутья… Поэзия пытается проникнуть в тот смысл, который природа таит в себе. Это великая задача. В русской поэзии (еще шире — во всей русской литературе) природа-храм и природа-мастерская не противопоставлены друг другу, молитва и работа не антиподы. Блок любил свой «соловьиный сад». Поэзия Есенина выросла под рязанскими небесами. Без пейзажа, без разговора с природой он не может. Так же Багрицкий и Асеев, Пастернак и Казин, Ахматова и Заболоцкий, Комаров и Звягинцева…

[/smszamok]

Благоговение перед природой всегда было свойственно русской поэзии. А ведь нередко мы встречаем прямо противоположное, потребительское отношение к природе: поехать бы за город, разжечь костер в лесу, приготовить шашлык. Природа, мол, это место отдыха, дача, санаторий. Отсюда эти раскрашенные картинки с заготовленными словесными контурами, именуемые пейзажами. Отсюда это любование досужих туристов, оставляющих на коре деревьев, на скалах, на памятниках архитектуры свои «бессмертные» имена и даты. Лирик при виде таких «картинок» становится сатириком.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Творчество Михаила Михайловича Пришвина (1873—1954), большого мастера советской литературы, обширно и многогранно. Неутомимый путешественник и знаток жизни народа, наделенный необычайно тонким чувством прекрасного в природе и человеке, Пришвин счастливо сочетал в себе ученого и художника. Начиная от ранних произведений и кончая такими совершенными, как «Фацелия», «Лесная капель», писатель искал в природе человеческое, в образах и явлениях мира животных и растений находил отражение собственных чувств и раздумий о сущности жизни. Реализм Пришвина — не приземленное копирование действительности, а постижение родственных связей между природой и людьми, он рожден мироощущением человека — творца и созидателя, призванного к устроению природы для человеческого блага. Это чувство родственной связи со всем живым близко мироощущению нормально развивающегося ребенка. Оно-то и сделало Пришвина прекрасным писателем для детей. Из собранных за долгую жизнь наблюдений и впечатлений охотника и натуралиста, неутомимого странника и собирателя фольклора черпал писатель и сюжеты своих детских рассказов.

Творчество писателя для детей началось в 20-е годы и продолжалось всю жизнь. Широко известны и вошли в школьные хрестоматии

[smszamok]

«Матрешка в картошке», «Ярик», «Еж», «Рассказы егеря Михал Михалыча», «Колобок», «Зверь бурундук», «Дедушкин валенок». В военные и послевоенные годы выходят «Соловей» («Рассказы о ленинградских детях»), «В краю дедушки Мазая», «Кладовая солнца», сборник «Золотой луг». Рассказы Пришвина всегда сюжетны, но в самом сюжете кроется глубокая связь между человеком и всем миром живого в природе. Поэтическая прелесть рассказа «Лисичкин хлеб» в том, что маленькая Зиночка поверила дедушкиной выдумке о «лисичкином хлебе», обнаружившемся в тяжелой охотничьей сумке. Но поверила девочка этой выдумке потому, что дед рассказал ей и про рябчика и даже дал посвистеть в дудочку «по-рябчиному», и про то, как лечатся деревья «смолкой». Если деревья в лесу сами умеют лечиться, почему бы не быть правдой и «лисичкину хлебу»?

В рассказе «Ребята и утята» отражен в малом зеркале конфликт— исконный, древний конфликт человека и природы. Ребятишки закидали было шапками дикую уточку-чирка после того, как переловили ее птенцов. Эмоциональная сила рассказа в том, как автор показывает волнение матери: «бегала за ними с раскрытым клювом или перелетывала в разные стороны на несколько шагов», сидела на близком холмике парового поля «с раскрытым от волнения ртом». Вот почему, когда утята возвращены маме, радость ребятишек передается и читателям.

• «И те же самые шапки, запыленные на дороге при ловле утят, поднялись в воздух; все разом закричали ребята:
• — До свиданья, утята!»

Возможность дружбы, близости, теплоты в отношении к беззащитному перед человеком зверьку определяет ход рассказа «Еж». Поступки хозяина-человека и ежика-гостя в начале этого коротенького повествования ни в чем не совпадают: человек курит, читает газету, пишет за столом. Потом оказывается, что ежик, осмотревшись, начинает вести себя в комнате, как на лесной поляне: делает из газеты гнездо, таскает туда яблоки из завалившегося мешка.

«Так вот и устроился у меня жить ежик. А сейчас я, как чай пить, непременно его к себе на стол и то молока ему налью в блюдечко — выпьет, то булочки дам — съест».

Часто сюжет рассказа кроется в тонком наблюдении, по-новому раскрывающем таинственную жизнь природы. Цветы одуванчика к вечеру сжимают, как ладонь, свои лепестки и прячут все желтое, а с восходом солнца опять «раскрывают свои ладони», выставляя желтое, и луг снова становится золотым («Золотой луг»).

Произведения писателя для маленьких детей предельно лаконичны. Пришвин прекрасно учитывает особенности восприятия ими художественного текста, относительно быструю утомляемость малышей. Всего лишь несколько строк в таких маленьких шедеврах, как «Глоток молока» или «Осинкам холодно», но и в них отразилась частица той трогательной любви к живому, которую понемногу, исподволь, но настойчиво воспитывает автор в своих маленьких читателях.

«Оригинальнейшим русским художником» называл Пришвина М. Горький. В проникновенном изображении русской природы, в удивительном по полноте слиянии научного и художественного познания действительности Пришвин «достиг совершенства, небывалого в русской литературе». До него, как отмечал А. М. Горький, «так писать никто не умел».

Среди послевоенных произведений Пришвина «Кладовая солнца» в особенности заслужила широкое признание у детей и взрослых. Эта повесть — сказка военных лет о мужественных детях из района древнего города Переславля-Залесского. Дружные между собой, трудолюбивые и умелые, эти крестьянские ребята, оставшиеся сиротами во время Великой Отечественной войны, самостоятельно ведут свое хозяйство, во всем подражая родителям, которых уже нет с ними. Настя каждый день «встает по трубе пастуха», и весь день эта «золотая курочка на высоких ножках» проводит в хлопотах. Митраша на два года моложе сестры, но помогает ей по хозяйству и к тому же еще изготовляет для соседей лоханки и бочонки (этому ремеслу научил его отец). Настя и Митраша отправились к страшному Блудову болоту за клюквой, но в дороге поссорились и пошли по разным тропинкам. Настя нашла богатое клюквой место, много набрала ягод и, стараясь набрать еще больше, забыла о брате. А Митраша забрел в болото и едва не погиб, но сумел выбраться с помощью сильной охотничьей собаки Травки. Потом мальчик убил из ружья матерого волка, получившего прозвище «Серый помещик», а Настя тоже сделала хорошее дело: отдала всю собранную клюкву эвакуированным из Ленинграда детям.

Этот нехитрый по сюжету рассказ под пером мастера приобретает черты волшебной и торжественной сказки, в которой активно действуют и звери и птицы и каждый ее участник выступает как носитель идеи добра или зла. Глубокой преданностью к людям полна Травка, тоскующая по умершему хозяину. Лютой ненавистью ненавидит людей «Серый помещик». Утопая в болоте, Митраша слышит горестный плач чибиса, голоса сорок. Маленькие, но хозяйственные люди, занятые трудовыми заботами, Настя и Митраша здесь, в лесу, среди торфяных болот, живут общей жизнью с прекрасной родной природой. Писатель тонко, без нажима, но глубоко и верно раскрывает это родство и вместе с тем дает нравственную оценку их поведения: охваченная жадностью Настя не замечает лося, который, в свою очередь, не видит в ней в этот момент человека.

Сказочная повесть написана необыкновенно уплотненно, в ней отразились не только наблюдения натуралиста, но и длительные раздумья художника, его светлый взгляд на жизнь, любовь к людям труда. За неспешно развивающимся действием вырисовываются величественные образы природы, ее загадки и тайны, которые не сразу, а только при повторном чтении начинают привлекать внимание читателей-детей. Таково ритмичное, сказовое по тону обращение автора к птице-ворону: «Живешь ты, может быть, сам триста лет, и кто породил тебя, тот в яичке своем пересказал все, что он тоже узнал за свои триста лет жизни. И так от ворона к ворону переходила память обо всем, что было в этом болоте за тысячу лет. Сколько же ты, ворон, видел и знаешь и отчего ты хоть один раз не выйдешь из своего вороньего круга и не перенесешь к сестре на своих могучих крыльях весточку о брате, погибающем в болоте от своей отчаянной и бессмысленной смелости!»

Трагедия разъединения человеческого и нечеловеческого в природе разрешается, однако, радостно, оптимистически.

Таков скрытый подводный ход нравственного начала в этом глубоком и поэтичном произведении. А где-то рядом течет в сказке и ее сильная познавательная струя, мысли о богатствах торфяного болота, за многие тысячи лет накопленных работой солнца, о прошлом Блудова болота, остатка древнего, когда-то разливавшегося здесь моря.

Точно так же познавательное искусно переплетено с эмоциональным, человеческое — с природным, мечта — с действительностью и в повести о людях, создающих на Кольском полуострове пчеловодство,— «Заполярный мед» (1951). Завершая свой творческий и жизненный путь, писатель с особенной теплотой написал о «милых людях», открывших мед на далеком севере, об «Эльзе из тундры» — девушке, чей труд радостен и по-своему героичен. Породнившийся с природой, внимательный и мудрый наблюдатель, Пришвин зорко смотрел в будущее и хорошо понимал необходимость научного подхода к использованию и умножению природных богатств. Писатель говорил, обращаясь к подросткам, на слете юных туристов:

[/smszamok]

«Мы хозяева нашей природы, и она для нас кладовая солнца с великими сокровищами жизни. Мало того, чтобы сокровища эти охранять,— их надо открывать и показывать. Для рыбы нужна чистая вода — будем охранять наши водоемы. В лесах, степях, горах разные ценные животные — будем охранять наши леса, степи, горы. Рыбе—вода, птице — воздух, зверю — лес, степь, горы. А человеку нужна Родина. И охранять природу — значит охранять Родину». Все произведения замечательного русского писателя участвуют в решении этой большой задачи современности — охранять природу, охранять чувство Родины в человеке.