Сочинения

(Еще не оценили)

Загрузка...

В общественно-политической и литературной жизни 50—60-х годов виднейшее место принадлежало А.  И. Герцену,  сыгравшему, как указывал В. И. Ленин, «великую роль в  подготовке русской революции». Основные факты Александр ИвановичГерцен родился 25 марта (6 апреля)  1812 г. в Москве  в семье богатого и политической     родовитого     дворянина      Ивана     Алексеевича и литературной   Яковлева.   Брак   родителей   Герцена  не  был деятельности     оформлен,   и   мальчик   считался   «приёмышем», ерцена   «воспитанником»  Яковлева, придумавшего сыну фамилию Герцен  (от немецкого слова Герр — сердце). Яковлев по-своему любил сына, но воспитанием его почти не занимался, и одарённый замечательными способностями мальчик развивался свободно, жадно поглощая книги из отцовской библиотеки, пытливо наблюдая окружавшую его жизнь. Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении были, по словам Герцена, его «колыбельной песнью», учили его любить народ и родину. Большое влияние на Герцена оказали его учителя: француз Бушо, участник революции 1789 г., и студент Протопопов, познакомивший мальчика с запрещёнными вольнолюбивыми стихами Рылеева и Пушкина.

Неизгладимый след в сознании юного Герцена оставило восстание декабристов:

[smszamok]

ему открылся «новый мир». «Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души»,— писал позднее Герцен. Огромное значение в жизни Герцена имела его дружба с Николаем Огарёвым. Они познакомились детьми и стали друзьями и единомышленниками на всю жизнь. Оба благоговели перед памятью декабристов, мечтали стать продолжателями их дела, оба поклялись все свои силы и жизнь отдать борьбе с  самодержавием и крепостничеством и  этой клятве были верны до конца своих дней. Осенью 1829 г. Герцен стал студентом Московского университета, и здесь ещё более окрепла его ненависть к произволу и угнетению. В 1833 г. Герцен с серебряной медалью окончил университет, а спустя год по лживому доносу он вместе с Огарёвым и несколькими ближайшими друзьями был арестован и, признанный «смелым вольнодумцем, весьма опасным для общества», выслан из Москвы. Ссылка длилась около пяти лет.

В годы ссылки Герцен вплотную столкнулся с дикой и подлой чиновничьей средой, с жизнью порабощенного народа. В ссылке он духовно возмужал и закалился, написал многие свои произведения. В 1840 г. Герцен получил возможность вернуться в Петербург. Здесь он сблизился с Белинским, начал сотрудничать в «Отечественных записках», но вскоре по ничтожному поводу был выслан в   Новгород. Герцен, писатель и мыслитель (его псевдоним — Искандер), приобрёл широкую и громкую известность.» Вместе с Белинским он встал во главе передовой части русского общества, учил думать и жить.

Но одна литературно-публицистическая деятельность, протекавшая к тому же в условиях безжалостной цензуры, сопровождавшаяся арестами, ссылками, постоянным полицейским надзором, не могла удовлетворить Герцена, рвавшегося к открытой политической борьбе, и в начале 1847 г. он (с семьёй) уехал за границу. Писатель оказался в Западной Европе в тот момент, когда высоко поднялась волна революционного движения во Франции, Италии, Венгрии. Герцен стал активным участником этого движения. Правительство Николая I, узнав о революционной деятельности Герцена, потребовало его возвращения в Россию, где он мог ожидать только тюрьмы или Сибири. «На глухое мученичество, на бесплодное молчание, на повиновение» Герцен идти не хотел. Он жаждал борьбы, хотел «развязать себе руки и слово для действия, для примера», стремился «разбудить дремлющее сознание народа». «Я здесь полезнее, я — бесцензурная речь ваша, ваш свободный орган, ваш случайный представитель», — писал он московским друзьям.

Герцен отказался вернуться в Россию — обрёк себя на изгнание. Он уехал в Швейцарию, где приписался с семьёй к крестьянскому обществу небольшой деревушки Шатель. В России убавилось одним дворянином, в Швейцарии прибавилось одним крестьянином.

В эти годы Герцен переживал мучительный идейный кризис. Он видел жестокую расправу буржуазных правительств с обманутыми народными массами, «отвратительное торжество» победителей, пережил разгром революционных надежд. Он понимал, что без новой революции нет дороги к народному счастью, но не видел силы, способной возглавить борьбу. А рабочий класс в то время не был ещё такой силой в России.

«Духовная драма Герцена,— отмечал В. И. Ленин,— была порождением и отражением той всемирно-исторической эпохи, когда революционность буржуазной демократии уже умирала (в Европе), а революционность социалистического пролетариата еще не созрела».

Но и в годы духовного кризиса Герцена не покидала вера в великое будущее России.

В написанных незадолго до смерти «Письмах к старому товарищу» он с надеждой и радостью писал о «международных ра-ботничьих съездах» (т. е. о конгрессах Первого Интернационала), отмечал «серьезный характер» этой «боевой организации», утверждал, что «работники» (рабочий класс) «составят первую сеть и первый всход будущего экономического устройства». Так, в конце своей жизни Герцен «обратил свои взоры… к Интернационалу, к тому Интернационалу, которым руководил Маркс» (В.  И. Ленин).

Осенью 1869 г. Герцен поселился в Париже: он предчувствовал скорый взлёт революционной волны во Франции. И эти предчувствия не обманули его: разразившиеся вскоре события привели к возникновению Парижской коммуны. Но дожить до этого первого опыта пролетарской диктатуры Герцену не довелось: заболев воспалением лёгких, он скончался 21 января 1870 г.

Похоронен Герцен в Ницце. На его могиле поставлен памятник, изображающий Герцена во весь рост: в глубоком раздумье, со скрещенными на груди руками, он стоит, обращенный лицом к России, полный веры в её светлое будущее. «Былое и думы»   Крупнейшим     художественным     произведением Герцена  зарубежного  периода  его жизни  были «Былое   и   думы»—лучшее,  что  создал он  как писатель. Этот «вечерний труд»  создавался в то время,   когда   «чужой   мир», «чужое племя» окружали  Герцена  и ему хотелось мысленным взором охватить пережитое, подвести итоги, рассказать о своём времени и своей жизни, до конца отданной борьбе с самодержавием и крепостничеством.

[/smszamok]

И вот заструился поток его воспоминаний. В своей «исповеди» он развернул огромную историческую панораму, с великолепным  мастерством  нарисовал образы людей, с которыми дружил и враждовал, и в центре поставил себя — русского революционера, главного героя   «Былого и дум».  Он раскрывал   свою  жизнь,  личную   и    общественную,   с   «мужественной   и   безыскусственной   правдой»,   как сказал   Тургенев.

(Еще не оценили)

Загрузка...

В середине 50-х годов XIX века в некрасовском «Современнике» было опубликовано свыше ста стихотворений Фёдора Ивановича Тютчева. Его первые произведения, напечатанные в альманахах и жуоналах 20—30-х годов XIX века, в том числе и в «Современнике», издававшемся Пушкиным, остались не оценёнными широкой публикой. Литературная слава пришла к Тютчеву на шестом десятке лет его жизни. В одной из своих статей Некрасов назвал Тютчева «первостепенным поэтическим талантом», а Добролюбов охарактеризовал его как поэта, которому «доступны… и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, возбуждаемая не одними стихийными явлениями, но и вопросами нравственными, интересами общественной жизни». Литературное наследие Тютчева невелико по объёму, но Фет в надписи на сборнике стихов Тютчева  справедливо сказал:

• Муза,   правду  соблюдая,
• Глядит, и на весах у ней
• Вот эта книжка небольшая
• Томов   премногих   тяжелей.

Ф. И. Тютчев — один из крупнейших русских поэтов-лириков, поэт-мыслитель. Его лучшие стихотворения

[smszamok]

и сейчас волнуют читателя художественной зоркостью поэта, глубиной и силой мысли. На всём творчестве Тютчева лежит печать сложности, мучительных раздумий и противоречивости; истоки их в той бурной и противоречивой общественной жизни, участником   и вдумчивым наблюдателем которой был поэт.

Называя себя «обломком старых поколений», Тютчев писал:

• Как грустно полусонной тенью,
• Навстречу солицу   и движенью
• С изнеможением в кости.
• За  новым племенем брести.

Человека Тютчев называет «беспомощным», «ничтожной пылью», «мыслящим тростником». Судьба и стихии властвуют, по его мнению, над жизнью человека, «злака земного», «сироты бездомного»; участь человека подобна льдине, тающей на солнце и уплывающей «во всеобъемлющее море»— в «бездну роковую».

И а то же время Тютчев славит борьбу, мужество, бесстрашие человека, бессмертие человеческого подвига:

• Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,
• Как бой ни жесток, ни упорна борьба!
• Над вами безмолвные звёздные круги,
• Под вами немые, глухие гроба.
• Пускай олимпийцы завистливым оком
• Глядят на борьбу непреклонных сердец.
• Кто, ратуя, пал, побеждённый лишь роком,
• Тот вырвал из рук их победный венец.

Печать раздвоенности лежит и на любовной лирике Тютчева. С одной стороны, любовь и её «очарованье» — это «жизни ключ», это «чудесный плен», «чистый огонь», «союз души с душой родной»; с другой стороны, любовь представляется ему «буйной слепотой»,- «борьбой неравной двух сердец», «поединком  роковым», в котором

• Мы то всего вернее губим,
• Что сердцу нашему милей.

Одно из самых замечательных явлений русской поэзии — стихи Тютчева о пленительной русской природе. Природа в его стихах всегда одухотворена, мыслит, чувствует, говорит:

• Не то, что мните вы, природа —
• Не слепок, не бездумный лик.
• В ней есть душа, в ней есть свобода,
• В ней есть любовь, в ней есть язык.

«Душу», жизнь природы поэт стремится понять и запечатлеть во всех её проявлениях. С удивительной художественной наблюдательностью и любовью, очеловечивая жизнь природы, Тютчев создал незабываемые поэтические картины «осени первоначальной», весенней грозы, летнего вечера, ночного моря, утра в горах. Прекрасным образцом такого глубокого, проникновенного изображения мира природы может явиться описание летней бури.

Поэзия Фета — поэзия намёков, догадок, умолчаний; его стихи по большей части не имеют сюжета,— это лирические миниатюры, назначение которых передать   читателю   не   столько   мысли   и    чувства,   сколько   «летучее» настроение поэта. Истинная поэзия, утверждал он, доступна только избранным. «Благороднейшие произведения гения для тупого большинства людей вечно должны оставаться закрытыми книгами, как общество государей недоступно для черни»,— заявлял Фет. Неполноценным ему казалось всякое художественное произведение, «имеющее какую бы то ни было тенденцию».

Некрасовской музе, «сестре народа», «музе мести и печали», Фет противопоставлял свою музу — «нетленную богиню», «в венце из роз», чуждую народу.

• Заботливо храня твою свободу,
• Непосвящённых я к тебе не звал,
• И рабскому их буйству я в угоду
• Твоих речей не осквернял,—
• Афанасий  Афанасьевич   Фет.
• писал он о своей музе.

Отворачиваясь от трагических сторон действительности, от тех вопросов, которые мучительно волновали его современников, Фет ограничил свою поэзию тремя темами-, любовь, природа, искусство. Ему были чужды душевные бури и тревоги. Поэт писал:

Язык душевной непогоды Был непонятен для меня. Любовь для него — защита «от вечного плеска и шума жизни». В то же время любовная лирика Фета отличается богатством оттенков, нежностью и душевной теплотой. «Сердца напрасную дрожь», «мёд благовонный» любовной радости и «пленительных снов» «поэт-чародей», как себя называл Фет, живописал словами удивительной свежести и прозрачности. Пронизанная то светлой печалью, то лёгкой радостью, его любовная лирика до сих пор «золотом вечным горит в песнопенье».

Вторая тема лирики Фета — природа. «Стремясь от людей утаиться», он уходит в мир природы, стремится слиться с нею: «Меж теми звёздами и мною какая-то связь родилась».«Природы тайный соглядатай», он обладает острым поэтическим  зрением  и  слухом:   видит,  как  летящий  «против   бури»   ворон  «крылами машет тяжело», как «в росинке, чуть заметной», отражается солнце, слышит крики перепелов, треск коростелей, «порывистые трели» соловья.  Он умел очеловечить природу, находить в ней отзвук своим настроениям и чузствам, тонко ощущал прелесть русской природы, любил красоту родного пейзажа.

• Сын севера, люблю я шум лесной
• И зелени растительную сырость…—
• писал он в стихотворении «Италия».

Италии он противопоставляет свою северную родину, где «бархат степи зеленей» и где «смелей, и слаще, и задорней весенний свищет соловей». Замечательная пейзажная лирика Фета — лучшая часть его поэзии.

Бесспорным достоинством большинства стихотворений Фета, тонкого лирика в поэзии, является их певучесть и музыкальность. Эту особенность его творчества отметил великий русский композитор П. И. Чайковский.

[/smszamok]

«Можно сказать,— писал он,— что Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область. Это не просто поэт, скорее, поэт-музыкант». Бегство от современной действительности нашло отражение в ряде стихотворений Фета, посвященных древней Греции и Риму. Защитники «искусства для искусства» пытались представить Фета преемником Пушкина. На самом же деле между вольнолюбивой поэзией друга декабристов Пушкина, чей «неподкупный голос» «был эхом русского народа», и оторванной от жизни поэзией Фета — непроходимая пропасть.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Сонные улицы города с их дворянскими и купеческими особняками, густая тень симбирских садов, широкое раздолье волжских вод, открывавшееся с высокого обрывистого берега Волги,— вот картины, окружавшие в детстве будущего бытописателя провинциальной патриархальной России. Быт семьи Гончаровых носил двойственный — полукупеческий, полудворянский — характер. Гончаровы вели торговлю хлебом. Между тем дед писателя, дослужившийся из полковых писарей до чина капитана, получил дворянское звание и внёс в исконный купеческий уклад своей семьи отпечаток другой культуры. Поэтому дом Гончаровых с его барской обстановкой и обилием слуг, окружённый садом, людскими, конюшнями, сараями, амбарами и птичниками, напоминал скорее дворянскую усадьбу, чем купеческое владение. Отец Гончарова умер, когда мальчику было семь лет. Торговые дела семьи продолжала вести мать, умная и энергичная женщина, а заботы о воспитании четверых детей — двух мальчиков и двух девочек — взял на себя Н. Н. Трегубое, помещик, отставной моряк, поселившийся в доме Гончаровых.

По настоянию Трегубова Гончаров был отдан для

[smszamok]

обучения в частный дворянский пансион. В этом пансионе он получил первоначальное знание иностранных языков и познакомился со-многими русскими и иностранными классиками.

В 1822 г. Гончаров был отправлен для продолжения образования в Москву, в коммерческое училище. О восьми годах, проведённых в этом училище, Гончаров вспоминал позже с горечью. Единственным светлым воспоминанием этих лет он считал знакомство со стихотворениями Пушкина, в 20-х годах властно покорившего русское общество обаянием своего гения. В 1830 г. Гончаров вышел из коммерческого училища, не окончив его, а в 1831 г. поступил на словесное отделение Московского университета.

студенческой скамье, были памятными в истории университета. В это время в нём учились Белинский, Герцен, Станкевич, Лермонтов, Огарёв. Однако о роли университета в его духовном развитии Гончаров всегда вспоминал с благодарностью.

Герцен впоследствии писал: «Московский университет своё дело делал; профессора, способствовавшие своими лекциями развитию Лермонтова, Белинского, И. Тургенева, Кавелина, Пирогова, могут спокойно играть в бостон и ещё спокойнее лежать под землёй» («Былое и думы»). К числу таких профессоров университета эпохи Гончарова следует прежде всего отнести Н. И. Надеждина.

В студенческой жизни Гончарова произошло событие, оставившее неизгладимый след в его памяти. Это — посещение университета Пушкиным. А. С. Пушкин посетил Московский университет в сентябре 1832 г. Гончаров воочию увидел любимого поэта, увлечённого спором с профессором истории М. Т. Каченовским. Речь шла о подлинности «Слова о полку Игореве».  Уже в 1849 г. были готовы первые главы романа, и одна из них, «Сон Обломова», в том же году появилась в «Литературном сборнике» журнала «Современник». Восторженное одобрение, которое эта глава встретила среди читателей, должно было бы, казалось, побуждать Гончарова к энергичной работе над романом, однако целый ряд обстоятельств помешал этому. Летом 1849 г. Гончаров после четырнадцатилетнего перерыва совершил поездку в Симбирск. Там, под влиянием впечатлений, нахлынувших на него со всех сторон, у него зарождается план третьего романа — «Обрыв». Интерес к «Обрыву» отодвигает на некоторое время работу над «Обломовым».

В 1852 г. новое обстоятельство нарушает спокойное течение жизни Гончарова и мешает ему полностью отдаться работе над «Обломовым». В этом году из Петербурга отправлялась в кругосветное плавание экспедиция русских кораблей под начальством вице-адмирала Путятина. В качестве секретаря, на обязанности которого лежало описать путешествие к берегам Японии и Америки, к Путятину был   прикомандирован  Гончаров.

Посетив на фрегате «Паллада» (так называлось судно Путятина) берега Европы, Атлантический океан, берега Африки, Мадеру, Индийский океан, Яву, Китай, Японию и ряд других стран и местностей, Гончаров в начале 1855 г. вернулся через Сибирь в Петербург. Литературным плодом этого «путешествия по казённой надобности», как называл его Гончаров, были путевые заметки, изданные писателем в 1858 г. двухтомной книгой под названием «Фрегат «Паллада».

«Фрегат «Паллада» — ценный и интересный образец путевых очерков, в которых описание быта и нравов посещаемых стран облечено в подлинно художественную форму.

«Обломов» окончательно закрепил за Гончаровым славу первоклассного русского писателя. Добролюбов посвятил роману знаменитую статью «Что такое обломовщина?»

В 1856 г.  Гончаров получил должность цензора. Двухлетний отдых от работы цензора, новое путешествие за границу, в Мариенбад, и поездка на родину, в тихий Симбирск, подкрепили  здоровье  Гончарова. В октябре 1862 г. он снова возвращается к служебной деятельности, сначала в качестве редактора официальной газеты «Северная почта», а затем члена совета Главного управления по делам печати. В 1867 г. Гончаров окончательно вышел в отставку, отдав служебной деятельности около тридцати лет.

Но любимое детище оказалось далеко не самым лучшим созданием автора. Консерватизм Гончарова, усилившийся в 60-е годы, привёл к тому, что оценка соотношения сил в стране, данная в романе, оказалась неправильной. Это выразилось в откровенной идеализации патриархальной старины и во враждебном изображении революционной демократии того времени.

После выхода в свет романа «Обрыв» Гончаров Последние   прожил   более двадцати   лет.   Мучимый   долгие годы одышкой, ставший очень подозрительным к людям, он замкнуто жил в своей петербургской квартире на Моховой улице. Иногда однообразное течение его жизни прерывалось путешествиями за границу. Изредка в печати появлялись небольшие статьи, очерки и воспоминания старого писателя («Литературный вечер», «В университете», «На родине», «Заметки о личности Белинского», «Мильон терзаний», «Лучше поздно, чем никогда», «Слуги старого времени»). Наибольший интерес и значение представляют среди них «Мильон терзаний» (1872)—прекрасная статья о комедии Грибоедова «Горе от ума», и «Лучше поздно, чем никогда» (1881) — образец искренней авторской исповеди. Эти произведения творца «Обломова» вскрыли новые стороны его писательской личности.

В 1882 г. исполнилось семьдесят лет со дня рождения Гончарова, пятьдесят лет со времени напечатания его перевода из романа «Атар-Гюль» и тридцать пять лет с момента появления в печати   «Обыкновенной   истории». Отмечая этот тройной юбилей, друзья и поклонники поднесли Гончарову бронзовые часы с фигурой Марфиньки — одной из героинь романа «Обрыв».

Гончаров умер 15 сентября 1891 г. дряхлым стариком в Петербурге, в той квартире на Моховой, в которой он прожил последние тридцать лет своей жизни. Всё состояние он завещал семье своего старого слуги. Похоронили его на кладбище Александро-Невской лавры, на краю обрыва. Один из друзей его записал в своих воспоминаниях: «Когда почил Иван Александрович Гончаров, когда с ним произошла всем нам неизбежная обыкновенная история, его друзья… выбрали место на краю этого крутого берега, и там покоится теперь автор Обломова… на краю обрыва…»

Гончаров не раз указывал, что «Обыкновенная Трилогия история», «Обломов» и «Обрыв» представляют собой нечто цельное, что он видит «не три романа, а один. Все они связаны одной общей нитью, одной последовательной идеей — перехода от одной эпохи русской жизни… к другой…» В этом смысле, романы Гончарова могут быть названы трилогией !.

Переход от одной эпохи к другой, совершавшийся в те двадцать пять лет, когда писалась трилогия, не мог, конечно, не отразиться на взглядах и настроениях самого автора. История страны — сложный процесс, сопровождающийся обычно и ростом новых общественных групп, и изменением форм общественной жизни. Как отразился этот процесс в трилогии Гончарова?

В «Обыкновенной истории», когда перед русским обществом 40-х годов встала задача трезвой оценки столкновения патриархальной и буржуазной культуры, Гончаров твёрдо стоит на прогрессивных позициях просвещённой буржуазии и разоблачает с этих позиций несостоятельность дворянско-усадебной культуры. Роман «Обломов» создавался позже, в 50-е годы, когда конфликт между двумя укладами — патриархально-крепостническим и капиталистическим — ещё более обострился и поставил вопрос о неизбежности ликвидации крепостного права. Приближалась реформа 1861 г. В «Обломове» Гончаров углубляет показ разложения феодально-крепостнического строя и выносит ему суровый приговор, хотя  и с некоторой затаённой грустью.

«Обрыв» создавался в основном в 60-е годы. Патриархально-усадебный быт теперь уже уходил в прошлое. Позиции буржуазии окрепли. Но в это время на сцену русской истории выступила новая общественная сила — революционная демократия, грозившая расшатать основы того нарождавшегося капиталистического строя, защитником которого был Гончаров.

[/smszamok]

Теперь позиции Гончарова, врага всякой насильственной ломки, становятся всё более и более консервативными. Он оглядывается назад и ищет спасения от надвигающейся опасности в союзе между дворянством и буржуазией. Это был союз во имя борьбы против общего врага дворянства  и буржуазии — против   революционной демократии.

Так — от разоблачения патриархально-дворянского уклада и утверждения торжества буржуазии к союзу между дворянством и буржуазией против революционной демократии — изменялись в трилогии взгляды и настроения Гончарова.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Жизнь Добролюбова лишена внешнего драматизма, но богата сложным и ярким внутренним содержанием. На его могиле Некрасов сказал: «Бедное детство в доме бедного… священника, бедное полуголодное учение, потом четыре года лихорадочного, неутомимого труда и, наконец, год за границей, проведённый  в предчувствии смерти,— вот  и   вся биография Добролюбова!» Добролюбов родился в Нижнем Новгороде (ныне город Горький), в семье священника, умного и образованного человека, любившего книги и хорошо знавшего светскую литературу. Добролюбов учился в духовном училище, а затем в нижегородской духовной семинарии, где чтение книг было для него главным занятием и единственным наслаждением и отдыхом от тупых и скучных занятий. Семнадцати лет Добролюбов поступил в Главный педагогический институт в Петербурге. Там Добролюбов доставал запрещённые цензурой книги, увлекался Герценом, просиживал над его статьями целые ночи. Он рвался к активной борьбе за благо обездоленных и неимущих, стремился стать в центре предстоящей борьбы за счастье народа. Со жгучим интересом следил он за первыми шагами Чернышевского, видел в нём единственного достойного народа вождя. В 1856 г. Добролюбов принёс свою первую статью в редакцию «Современника».

В 1857 г. Добролюбов окончил институт и мог, к великой радости

[smszamok]

Чернышевского, с головой уйти в журнальную работу. Чернышевский называл его самым сильным талантом в «Современнике» и отмечал, что «ещё в 1858 году Добролюбов имел уже преобладающее влияние в журнале». Уже осенью 1857 г. Добролюбов стал во главе наиболее важного в то время отдела журнала — критико-библио-графического, и Чернышевский сказал ему: «Пишите, о чём хотите, сколько хотите, как сами знаете. Толковать с вами нечего. Достаточно видел, что вы правильно понимаете вещи… Вы единственный человек, который правильно судит о положении нашего общества». Человек исключительной принципиальности, Добролюбов, как вспоминает близко знавшая его А. Я. Панаева, «очень заботился, чтобы ни одна фраза не противоречила направлению журнала».

Без любимого дела, которому он отдавал все свои силы, Добролюбов не представлял себе жизни.  «Если бы мне сказали,— с условием бросить журнал, я, не колеблясь, предпочёл бы лучше прожить до 30 лет, но не бросать свою журнальную деятельность».

Статьи Добролюбова учили мыслить и жить. Для разночинной интеллигенции он был признанным наставником и руководителем. «Белинский и Добролюбов — это мои нравственные учители»,— говорил, например, писатель Ф. М. Решетников.

«Мужицкий демократ», убеждённый революционер, Добролюбов беспощадно разоблачал всё узкое, фальшивое, классово-эгоистическое в современном ему общественном устройстве и литературе.    Ему   приходилось   действовать  в   условиях  жестокой цензуры, прибегать к иносказаниям и умолчаниям, ивсёженадо признать, как писал Ленин, «что даже в крепостной России Добролюбов и Чернышевский умели говорить правду то молчанием о манифесте 19 февраля 1861 г., то высмеиванием и шельмованием  тогдашних либералов». Как лермонтовский   Мцыри,   «он знал одной лишь думы власть, одну, но   пламенную   страсть», жил в постоянном ожидании   скорой   крестьянской   революции, с мучительным нетерпением звал её и готовился к ней.

В суровой ночи николаевского и александровского царствований он провидел рассвет, наступление «настоящего дня», как называл Добролюбов революцию: «Придёт же он, наконец, этот день. И, во всяком случае, канун недалёк от следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их…»

«Желанная и святая» революция пришла гораздо позднее; Добролюбов умер, не дождавшись её, но, умирая, он знал, что сделал «благое дело» среди царившего зла, и с полным правом сказал о себе:

• Милый друг, я умираю,
• Оттого что был я честен.
• Но зато родному краю,
• Верно, буду я известен.

Смерть Добролюбова была великой утратой. Это прекрасно понимал Чернышевский, который любил Добролюбова, как сына. «Я — тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем он. Лучшего своего защитника потерял в нём русский народ»,— писал Чернышевский. То же чувство мужественной скорби выразил и Некрасов в замечательном стихотворении «Памяти Добролюбова»:

• Но слишком рано твой ударил час,
• И вещее перо из рук упало.
• Какой светильник разума угас!
• Какое сердце биться перестало!

Литературное наследство Добролюбова очень велико. Он оставил после себя большое количество лирических и сатирических стихотворении, пародий, эпиграмм, несколько  прозаических художественных произведений. Самым главным в этом наследстве являются его критические -статьи, посвященные творчеству Щедрина, Островского, Гончарова, Тургенева, Достоевского, Шевченко и других писателей. 15 своих гениальных критических статьях Добролюбов выступает как продолжатель Белинского, как самый последовательный и верный ученик Чернышевского. «Мужицкий демократ», Добролюбов страстно восставал против всяких попыток приукрашивания Жизни, против искусства, уводящего   от   борьбы   за   переустройство жизни на новых началах, достойных человека.

Писатель, по мнению Добролюбова, должен стоять близко к народу, уметь улавливать и угадывать его интересы и потребности, знать, что нужно народу. «Мерою достоинства писателя или отдельного произведения,— писал он,— мы принимаем то, насколько служат они выражением естественных стремлений известного времени и народа».

Искусство должно служить народу, выражать его интересы и потребности, постоянно учил Добролюбов. Поэтому он был таким непримиримым противником сторонников «искусства для искусства», утверждавших, что искусство не должно быть отражением жизни народа и его запросов. «Мы никогда не согласимся,— писал он,— чтобы поэт, тратящий свой талант на образцовые описания листочков и ручейков, мог иметь одинаковое значение с тем, кто с равной силою таланта умеет воспроизводить, например, явления общественной жизни». Вслед за Чернышевским он боролся за то, чтобы искусство не отрывалось от жизни, а воспроизводило её, объясняло жизнь и произносило приговор над жизнью. Выше всего в искусстве Добролюбов ценил правду. «Главное достоинство писателя-художника состоит в правде его изображений…»

Достоинство и значение литературного произведения определяются тем, «как глубоко проникает взгляд писателя в самую сущность явлений, как широко захватывает он в своих изображениях различные стороны жизни». Если произведение искусства неправдиво, ложно, «оно становится даже вредным, потому что служит не к просветлению человеческого сознания, а, напротив, ещё к большему помрачнению». Правда жизни — необходимое условие подлинного произведения искусства. Задачу критики он видел в разъяснении, правильном истолковании того, что дано художником в произведении искусства. Критик должен помочь читателю разобраться в общественной и художественной ценности произведения, не навязывая читателю и автору того, чего нет в самом произведении. Отмечая, что иногда сам художник неправильно объясняет смысл своего творения, Добролюбов говорил, что задача подлинной критики в том и состоит, «чтобы разъяснить смысл, скрытый в созданиях художника…»

[/smszamok]

В лице Добролюбова мы имеем перед собой критика-просветителя, «писателя, страстно ненавидевшего произвол и страстно ждавшего народного восстания против «внутренних турок» — против самодержавного правительства».

(1голосов, средний: 5,00 out of 5)

Загрузка...

Резкого обострения достигла в 60-е годы литературная борьба, которая развернулась между крестьянскими демократами во главе с Чернышевским, с одной стороны, и либеральными и консервативными  писателями — с другой. Ареной этой борьбы стал, в частности, журнал «Современник». Журнал «Современник» был создан Пушкиным и начал «Современник» выходить в 1836 г., за год до его смерти. Один год журнал издавался группой близких поэту людей; в 1838 г. его редактором стал профессор П. А. Плетнёв, ректор Петербургского университета. Журнал стоял вне литературных группировок, был бледным и незаметным. В 1847 году журнал взяли в аренду Панаев и Некрасов, которые сумели сгруппировать вокруг него все лучшие литературные силы того времени: критический отдел вёл Белинский, в журнале сотрудничали Герцен, Огарёв, Тургенев Григорович, Достоевский, Л. Толстой, Фет и др. Однако смерть Белинского и разгул реакции, начавшийся в связи с ростом революционного движения на Западе (в 4848 г.) и в России, снизили общественный уровень журнала.

Но приближалось новое время, слышнее зазвучал голос

[smszamok]

«новых людей» —революционных демократов, и скоро два их гениальных представителя, Чернышевский и Добролюбов, вошли в редакцию «Современника» и сделали журнал революционной трибуной, орудием борьбы за свержение всех старых властей. Успех журнала возрастал с каждой новой его книжкой. «Журнал наш идёт отлично… Думаю, что много в этом «Современник» обязан Чернышевскому», — писал Некрасов. Григоровичу, Дружинину, сторонникам медленных и постепенных реформ,—был чужд «мужицкий демократизм» Чернышевского и Добролюбова, сторонников крестьянской революции. Это обострение разногласий отражало резкое размежевание классовых сил, которое наметилось в обществе накануне «освобождения». Чернышевский в ряде статей доказывал классовый характер подготовлявшейся реформы, защищал интересы трудящегося крестьянства; то же делал и Добролюбов.

К 1866 г. «Современник» получил уже  два предостережения о закрытии, из них  второе было результатом помещённого в журнале стихотворения Некрасова  «Железная дорога». Цензор нашёл  в этом  правдивейшем стихотворении «страшную клевету, которую  нельзя читать без содрогания».   Направление  журнала  цензура   определяла   так: «Оппозиция   правительству, крайность политических и нравственных  мнений,  социально-демократические  стремления,  наконец, религиозные отрицания и материализм».

4 апреля 1866 г. Каракозов совершил покушение на Александра II. Для борьбы с «крамолой» из Вильно был вызван и получил диктаторские полномочия генерал Муравьёв, за жестокое подавление польского восстания получивший прозвище «вешателя». Все передовые литераторы жили в тревожном ежедневном, ежечасном ожидании обыска и ареста. Об этом времени красочно рассказал сотрудник «Современника» Елисеев:  «Тот, кто не жил тогда в Петербурге и не принадлежал  к литературным кругам… не может представить той паники, которая здесь происходила. Всякий литератор, не принадлежавший к направлению Каткова’.,. считал себя обречённою жертвою и был уверен, что его  непременно, потому  только,  что  6н литератор,   арестуют… Сотрудники «Современника», на который Катков смотрел   как на очаг и притон всяких зловредных учений, тем более были уверены в неизбежности такой участи для себя».

Стало ясно, что дни «Современника» сочтены. Некрасов, как и большая часть передовых литераторов, переживал состояние крайней тревоги. Как главный редактор «Современника» Н. А. Некрасов, отдавший журналу двадцать лет жизни, предпринимал разнообразные попытки, чтобы сохранить орган передовой общественной мысли. Однако ничто не помогло. В июне 1866 г. «Современник» был снова закрыт и на этот раз — навсегда. Одновременно с ним был запрещён и другой передовой журнал — «Русское слово», главным сотрудником которого был Д. И. Писарев, четвёртый год томившийся  в Петропавловской  крепости.

«Русское слово» — журнал, близкий к «Современнику», «Русское слово» был основан в 1859 г. Талантливые статьи Писарева принесли журналу широкую известность в кругах демократических читателей и ненависть реакционеров. «Русское слово», по словам демократического деятеля 60-х годов Шелгунова, было другой стороной медали, первую сторону которой представлял «Современник». «Русское слово» было как бы дополнением к «Современнику». Разногласия, возникавшие иногда между этими журналами, отражали разногласия внутри одного, хотя и не единого, демократического лагеря. «Русское слово» до конца разделило судьбу «Современника»: в 1866 г. оба журнала были навсегда запрещены. Все лучшие статьи Писарева были напечатаны в «Русском слове», а когда этот журнал был запрещён, Писарев перешёл в некрасовские «Отечественные записки».

Резко враждебную «Современнику» и «Русскому слову» Позицию занимали журналы «Библиотека для чтения» и «Русский вестник». Критик «Библиотеки для чтения» А. Дружинин выступил с программой «чистого искусства», не связанного с реальной жизнью. Он утверждал, что искусство должно отказаться от изображения действительности и оставаться чуждым всяким общественно-политическим вопросам. «Поэт,— писал Дружинин,— живёт среди своего возвышенного мира и сходит на землю, как когда-то сходили на неё олимпийцы, твёрдо помня, что у него есть свой дом на высоком Олимпе».

Взгляды Дружинина не могли иметь и не имели успеха у широких кругов общества 60-х годов. Лучшая часть русской интеллигенции следовала за Чернышевским и Добролюбовым и соглашалась с Некрасовым, говорившим;. «Нет науки для науки, нет искусства для искусства — все они существуют для общества, для облагораживания и возвышения человека…»

[/smszamok]

Поэты, разделявшие теории Дружинина: Фет, Майков и другие, не были популярны среди передовой части русского общества. Поэтическим вождём поколения был Некрасов, за которым шла большая группа талантливых поэтов-демократов: М. Л. Михайлов, А. Н. Плещеев, В. С. Курочкин, Д. Д. Минаев и др. Особенно враждебную «Современнику» позицию занимал журнал Каткова «Русский вестник» (изд. с 1856 г.). В начале второй половины 50-х годов, когда борьба между крестьянскими демократами и сторонниками правительства не достигла ещё крайней остроты, Катков занимал либеральные позиции (в его журнале в 1856—1857 гг. были напечатаны, например, «Губернские очерки» Салтыкова-Щедрина), но вскоре после «освобождения», «во время первого демократического подъёма в России (начало 60-х годов XIX в.) повернул к национализму, шовинизму и бешеному черносотенству» (В. И. Ленин, Сочинения, т. 18, стр. 250). Катков изо дня в день травил Герцена, Чернышевского, Писарева, клеветал на революционную молодёжь и призывал правительство к жестокой расправе с ней. «Русский вестник» был центром притяжения для многих либеральных и консервативных писателей. Поддерживаемый правительством, журнал Каткова стал своеобразным «чёрным альбом» реакции.   .

(Еще не оценили)

Загрузка...

В политической и литературной борьбе, которую вели революционные демократы 50—60-х годов, ими было   выковано   разящее   оружие  — сатира. 50—60-е годы выдвинули Салтыкова-Щедрина, давшего ряд бессмертных сатир в прозе. Те же годы выдвинули большую группу поэтов-сатириков, оружием стиха боровшихся за свержение всех старых порядков. К числу этих поэтов следует отнести в первую очередь Некрасова, в творчестве которого сатира всегда занимала почётное место, Н. А. Добролюбова и В. С. Курочкина. Расцвет сатирической поэзии был вызван стремлением передовой части общества к беспощадному осмеянию тех порядков, которые привели царскую крепостническую Россию к военному разгрому под Севастополем. Не льстивый бард, не громкий лирик, Не оды сладеньких певцов, А вдохновенный злой сатирик — Поток правдивых горьких слов Нужны России…— писал Н. А. Добролюбов.

Несмотря на цензурный «мороз», «Свисток» нападал на всё реакционное, что было в тогдашнем обществе: подвергал осмеянию правительственный произвол, бичевал либералов, обещавших «всё исправить и исцелить… втихомолку и понемножку», издевался над теми дворянскими писателями и поэтами, творчество которых было чуждо к враждебно интересам народа. «Искра» стояла на тех же идейных позициях, что и «Свисток», у них были общие враги и общие друзья и соратники. Добролюбов охотно сотрудничал в «Искре»; в свою очередь Курочкин разделял взгляды Добролюбова, Щедрина и Чернышевского. «Свисток» и «Искра» гозорили горькую и смелую правду о самодержавной России и скоро приобрели необыкновенную популярность. Несмотря на то что «Свисток» выходил всего четыре года (в 1863 г. он был запрещён цензурой), он оставил после себя заметный след в истории русской литературы и явился одним из самых ярких отражений литературной борьбы конца 50-х—начала  60-х годов XIX  в.

Все крупные, а иногда и мелкие безобразия тогдашней русской жизни находили в ней немедленный отклик в стихах, фельетонах, пародиях, карикатурах.. По словам современников, «Искра» играла в Петербурге как бы роль «Колокола». То же в своей «Истории русской литературы» говорит об «Искре» Горький: «Роль «Искры» была огромна. «Колокол» Герцена был журналом, пред которым трепетали верхние слои общества столицы, «Искра» распространялась в нижних слоях и по провинции. «Искра» в первом же году издания поняла, что дело не в мелочных обличениях взяточничества и т. д., а в общих условиях социального   быта России… её  хороший,   здоровый демократизм не пропал   даром».

Душой  «Искры»  был Василий Степанович Курочкин  (1831 —1875),    талантливый    поэт,    блестящий    переводчик, французского поэта Беранже и прекрасный журналист. Сын отпущенного на волю крепостного, он учился в кадетском корпусе, недолгое время был офицером, затем вышел в отставку, мечтая заняться литературой. Первые его литературные опыты успеха не имели, и только переводы из Беранже принесли Курочкину громкую известность. Благодаря ему Беранже, народный поэт Франции, стал одним из любимейших поэтов русских демократических читателей. Но Курочкин не удовлетворялся одной литературной деятельностью, его тянуло к прямому революционному действию, и он стал одним из организаторов и руководителей революционного общества «Земля и воля», боровшегося за интересы ограбленного реформой крестьянства. Хотя правительство не знало о тайной революционной деятельности Курочкина, он всё же считался одним из самых опасных врагов «общества». В 1866 г., после покушения Каракозова на Алерксандра 11, Курочкин был арестован и несколько месяцев просидел в Петропавловской крепости. Выпущенный на волю, он почти до самой смерти оставался под надзором полиции. Умер Курочкин в жестокой нужде, пережив основанный им  журнал на  два  года.

Поэзия Курочкина — поэзия борьбы. Беспощадно осмеивал он титулованных воров, высших чиновников, либералов, литературных мракобесов. О чём бы ни писал Курочкин, он всегда видел основную причину всех общественных бедствий — самодержавие:

Я нашёл, друзья, нашёл, Кто виновник бестолковый Наших  бедствий, наших зол. Виноват во всём гербовый, Двуязычный, двуголовый, Всероссийский наш орел. Поэзия Курочкина полна веры в победу над «торжествующим злом», в то, что «в сиянью дня исчезнет мрак».

Поэт понимал, что без революционного насилия невозможна победа над реакцией. Старый мир добровольно не уступит ни малейшей частицы тех богатств, которые им отняты у трудящихся. Нужны усилия страшные вновь. Жертвы, мученья, темницы и кровь, Чтоб хоть крупицы от них уступила Грубая сила, стихийная сила.

Как Чернышевский и Добролюбов, Курочкин был «мужицким демократом», умевшим, несмотря на все препятствия цензуры, проводить в своём творчестве идеи крестьянской революции.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Сказки Щедрина, как и всё его творчество, служили делу освобождения родины и народа. Щедрин был революционером-демократом, оружием сатиры боровшимся против самодержавия, крепостничества и его пережитков, против правящих классов царской России и всех тех, кто поддерживал эти классы. «Меня занимает,— писал он,— не домашнее устройство Сидорычей (так сатирик называл угнетателей народа)… но поведение и дела их как расы, существующей политически». Писатель-реалист, он создал в своих произведениях, в том числе и в сказках, множество художественных обобщений, типических образов, правдиво раскрывавших социальную сущность важнейших жизненных явлений. Такими типическими образами, воплотившими в себе самые существенные черты самодержавия, являются в его сказках образы Топтыгиных, орла-мецената, «богатыря», «ретивого начальника» и др.

Типичные черты паразитических классов воплощены им в образах генералов, «дикого помещика», Ивана Богатого, «пустоплясов»; типичные свойства враждебных народу интеллигентов и трусливых обывателей — в образах либерала, премудрого пескаря и т. д.

В образах «громаднейшего мужичины» из «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил», Коняги из одноимённой сказки,

[smszamok]

Ивана Бедного («Соседи»), Иванушки из сказки «Богатырь» олицетворены не только «злосчастье» народа, но и его мощь и нравственное превосходство над угнетателями. Правдиво изображая жизнь, Щедрин  прибегал как бы посредством увеличительного стекла, но никогда не искажает её». Будучи художником-реалистом, Щедрин путём гиперболизации, с помощью фантастических образов с замечательной наглядностью раскрывал уродливый характер современной ему действительности. Такое изображение жизни, при котором реальное, будничное переплетается с фантастическим и отрицательное, уродливое рисуется в обнажённом, преувеличенном виде.

В сказках Щедрина мы встречаем традиционные сказочные образы зверей, птиц и рыб. В духе народных сказок писатель прибегал к аллегориям: в образах льва и орла он рисовал царей; в образах медведей, волков, коршунов, ястребов, щук — представителей высшей царской администрации; в образах зайцев и пескарей — трусливых обывателей; в образе Коняги — обездоленный народ. Часто писатель пользовался народными сказочными зачинами: «Жили да были два генерала»; «Жил-был пескарь»; «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был помещик»; «В старые годы, при царе Горохе это было: у умных «родителей родился сын дурак» и т. п. Не менее часто прибегал сатирик к таким сказочным формулам, как,: «по щучьему велению, по моему хотению»; «ни в сказке сказать, ни пером описать»; «он там был, мёд-пиво пил, по усам текло, в рот не попало»; «бежит, земля дрожит»; «скоро сказка сказывается, а дело промежду зайцев ещё того скорее делается»; «и начал мужик на бобах разводить»; «и стал жить да поживать»; «долго ли, коротко ли»; «океан-море переплыть»; «ума палата была» и т. д.

В сказках рассыпано множество пословиц и поговорок: «бабушка надвое сказала»; «живём богато, со двора покато: чего ни хватись, за всем в люди покатись»; «стыд глаза не выест»; «за семь вёрст киселя есть»; «на то и щука в море, чтоб карась не дремал»; «бисер перед свиньями метал» и т. д.

Иногда одним только подбором пословиц и поговорок писатель характеризовал своих героев. Так, в сказке «Вяленая вобла» под видом воблы изображён буржуазный либерал, у которого «ни лишних чувств, ни лишних мыслей, ни лишней совести— ничего нет». Вся подлая сущность либералов, которые были верной опорой реакции, выражена в одурманивающем «каляканье» воблы: «Не растут уши выше лба! не растут!»; «Тише едешь, дальтле будешь»; «Поспешишь — людей насмешишь»; «Потихоньку да полегоньку»; «Ты никого не тронь — и тебя никто не тронет»; «Не пикнуть»; «Носа не совать» и т. п.     Происхождение и особенности своей писательской манеры сам критик объяснял так: «Привычке писать иносказательно я обязан… цензурному ведомству. Оно до такой степени терзало русскую литературу, как будто поклялось стереть её с лица земли. Но литература упорствовала в желании жить и потому прибегала к обманным средствам… Создалась особенная, рабья манера писать, которая может быть названа Езоповскою,— манера, обнаруживающая замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недомолвок,  иносказаний   и  прочих  обманных средств». Эзоповская манера письма не только помогала Щедрину преодолевать цензурные преграды, но и позволяла ему рисовать такие стороны русской жизни, какие иным путём осветить было бы невозможно. Он не мог прямо сказать, что народ в царской России бесправен, что политика самодержавия — политика угнетения и произвола, и писал о том, что воеводу-медведя прислали в трущобу для того, чтобы он «лесных мужиков» к «одному знаменателю привёл».

Он не мог сказать прямо, что народ изнывает под игом царизма, и говорил о «некотором царстве», переживающем «беды жестокие», о «многострадальной и долготерпеливой оной стороне», которая «стоном стонет». Он не мог прямо сказать, что самодержавие прогнило и должно быть сметено народной революцией, и показывал прогнившего «богатыря» и дурака Иванушку (народ), который кулаком перешиб дупло, где спал гнилой «богатырь».

Ограбленного и обездоленного мужика он называл «человеком, питающимся лебедой», врагов народа —«пустоплясами», шпионов и сыщиков —«сердцеведами», либералов — «складными душами», кулаков и капиталистов—«чумазыми», обнаглевшую реакцию—«торжествующей свиньёй». Щедрин не говорил, что человек попадает в ссылку, а говорил, что тот познакомился «с Макаром, телят не гоняющим». Эти примеры (а подобными иносказательными словами и выражениями наполнены все произведения Щедрина) показывают, как мастерски пользовался он эзоповской манерой письма, о которой говорил: «Она нимало не затемняет моих намерений, а напротив, делает их только общедоступными». Необыкновенное своеобразие и прелесть сказкам Щедрина придаёт искусное включение в разговорную бытовую речь книжных и иностранных слов: «Смотри, сынок,— говорил старый пескарь, умирая:— коли хочешь жизнью жуировать, так гляд I в оба!»; «Был он пескарь просвещённый, умеренно либеральный»,! «Плывут себе мимо и не знают, что вот в этой норе премудрый пескарь свой жизненный процесс завершает»; «От рождения она была вобла степенная, не в своё дело носа не совала… в эмпиреях не витала»; «Карась — рыба смирная и к идеализму склонная: недаром его монахи любят»; «Что касается до ершей, то это рыба, уже тронутая скептицизмом и притом колючая».

Речь героев Щедрина всегда является прекрасным средством их характеристики. Так, например, ограниченность и тупость генералов, которые «ничего не понимали», в сказке подчёркивается их праздным пустословием: «Отчего солнце прежде восходит, а потом заходит, а не наоборот?»; «В самом ли деле было вавилонское столпотворение, или это только так, одно иносказание?» То же пустопорожнее «каляканье» слышится в речах «пустоплясов» из сказки «Коняга» и Ивана Богатого из сказки «Соседи». В пустословии представителей паразитических классов выражено их духовное убожество и низменность интересов. Тусклой, «нудной» речи «пустоплясов» у Щедрина всегда противостоит красочная, меткая, бойкая, полная мысли и чувства речь людей из народа. Щедрин был взыскательным, художником, в совершенстве владевшим всеми изобразительными средствами общенародного русского языка. И. С. Тургенев писал Щедрину в 1873 г.: «Вы отмежевали себе в нашей словесности целую область, в которой вы неоспоримый мастер и первый человек».

В своих произведениях сатирик выступал как суровый судья, каравший оружием смеха «дирижирующие классы», как писатель, страстно любивший народ и родину.

В авторской речи сатирика, то суровой и гневной, исполненной ненависти и презрения к угнетателям народа, то полной любви, тоски и горечи, когда он говорил о человеке-труженике, выражено огромное богатство идей и чувств великого революционно-демократического писателя, сказалась его ненависть и его любовь. Гневно и тяжко ненавидел Щедрин врагов народа, «до боли сердечной» любил он трудовую Россию, и о народе, родине и их врагах гениальный сатирик рассказал тем языком, который Л. Н. Толстой назвал «сжатым, сильным, настоящим».

Щедрин был живым воплощением лучших традиций русской литературы. «Он знает всю страну,— писал о нём Тургенев,— лучше, чем кто-либо из современников».

Именно поэтому творчество Салтыкова-Щедрина имеет общечеловеческое, мировое значение, и не случайно оно так высоко расценивалось классиками марксизма-ленинизма.

«Когда Марксу было уже 50 лет,— писал П. Лафарг,— он принялся за изучение русского языка и… настолько овладел им через каких-нибудь шесть месяцев, что мог с удовольствием читать русских поэтов и прозаиков, из которых особенно ценил Пушкина, Гоголя и Щедрина». Щедрин по праву стоит рядом с величайшими сатириками всех времён и народов. Эту сторону его таланта давно подметил Тургенев, горячо рекомендовавший произведения Щедрина западному читателю. «Сатирическая манера Салтыкова,— писал Тургенев,— до некоторой степени сходна с манерою Ювенала’. Его смех горек и пронзителен, его насмешка нередко оскорбительна… В Салтыкове есть что-то свифтовское2; этот серьёзный и свирепый юмор, этот реализм, трезвый в своей ясности среди самой дикой игры воображения, и особенно этот непоколебимый здравый смысл… эта умеренность — ни на минуту не изменяют автору…»

[/smszamok]

Образы, созданные Щедриным, отличаются необыкновенной жизненностью. Десятки лет, протекшие со дня смерти писателя, не притупили грозного оружия его сатиры.

(1голосов, средний: 5,00 out of 5)

Загрузка...

Безотрадно тяжелым было детство писателя. Отец его, безвольный человек, и мать, «кулак-баба», постоянно ссорились друг с другом, детей делили на «любимчиков» и «постылых», кормили впроголодь, жестоко наказывали за малейшие проступки; воспитанием детей занимались невежественные, грубые гувернантки. С детства будущий писатель видел вокруг себя во всей наготе ужасы крепостной кабалы, страшные картины помещичьего произвола, семейного деспотизма. «Я видел глаза, которые ничего не могли выражать, кроме испуга, я слышал вопли, которые раздирали сердце. В царстве испуга, физического страдания и желудочного деспотизма нет ни одной подробности, которая бы минула  меня, которая в своё время не причинила бы мне боли».

Первым учителем ребёнка был крепостной живописец, обучавший его азбуке. Когда мальчику исполнилось десять лет, он был определён в Московский дворянский институт, откуда его через два года, как отличного ученика, перевели в Царскосельский лицей. Лицей, во времена Пушкина бывший своеобразным очагом вольнолюбия в самодержавной России, теперь стал, по словам Салтыкова, «рассадником министров», «заведением для правящих младенцев».

[smszamok]

Передовые, просвещённые преподаватели, когда-то воспетые Пушкиным,— Куницын, Галич и другие, давно уже были изгнаны из лицея, и их место заняли «наставники и преподаватели… до того изумительные, что нынче таких уже на версту к учебным заведениям не подпускают… Для нас,— вспоминал впоследствии Салтыков,— нанимали  целую  уйму  Вральманов,  Цыфиркиных, губернского правления и подлейшего бостона». Но годы ссылки не сломили Салтыкова и не прошли для него бесплодно: они закалили его характер, помогли накопить огромный запас наблюдений и фактов из жизни господствующих классов, узнать и изучить жизнь, характер и язык народа. В «Губернских очерках» Салтыков подверг жестокому бичеванию произвол и лихоимство властей, дикую, постыдно праздную жизнь провинциального чиновничества, показал ужасающее бесправие и угнетённое состояние народа. Хотя цензура зачеркнула почти третью часть «Губернских очерков», впечатление, произведённое ими, было потрясающим. «Никто,— писал Чернышевский,— не карал наших общественных пороков словом более горьким, не выставлял перед нами наших общественных язв с большей беспощадностью».

«Губернские очерки» появились тогда, когда между революционными демократами и сторонниками правительства разгорелась ожесточённая борьба по вопросу о характере крестьянской реформы. В этой борьбе Щедрин был на стороне Чернышевского и Добролюбова. Понятно поэтому то озлобление, какое, вызывало его имя в рядах реакционеров. «Нельзя не сознаться,— писали они,— что у нас есть свои домашние Герцены, которые едва ли не опаснее лондонского».

В том же году арестован был Чернышевский и на восемь месяцев закрыты «Современник» и «Русское слово». Когда издание «Современника» возобновилось, Щедрин вошёл в редакцию опального журнала. За два года работы в журнале (1863—1864) Щедрин напечатал в нём большое количество рассказов, очерков, статей и рецензий, вёл ожесточённую полемику с либеральной и реакционной печатью, оттачивая оружие сатирической литературы, непревзойдённым мастером которой ему суждено было стать. «Жить для него — значило писать или что-нибудь делать для литературы».

После трёхлетнего перерыва в журнальной деятельности Щедрин вместе с Некрасовым с 1868 г. стал во главе «Отечественных записок». «Отечественные записки», руководимые Некрасовым и Щедриным, остались верными великим традициям «Современника». Журналу Щедрин отдал все свои силы, знания и талант: он правил рукописи начинающих автороз, вёл переписку с иногородними сотрудниками, объяснялся с цензурным комитетом, сам много писал. Именно в эти годы (1868—1884) были созданы им такие замечательные произведения, как «История одного города», «Благонамеренные речи», «Господа Го-ловлёвы», большинство «Сказок», «Господа ташкентцы» и многие другие. «Отечественные записки»—лучший, самый передовой журнал эпохи — сгруппировали вокруг себя плеяду замечательных писателей. Сам Щедрин писал: «Это был единственный журнал, имевший физиономию журнала, насколько это в Пошехонье возможно… Наиболее талантливые люди шли в «Отечественные записки», как в свой дом». В условиях постоянных цензурных притеснений «Отечественные записки» всё-таки умели говорить читателю опасную для правительства правду. Роль Щедрина в журнале была огромна. Суровый и беспощадный со всеми либеральными краснобаями, он необыкновенно внимательно и заботливо помогал творческому росту близких ему по духу молодых писателей. Всё передовое и прогрессивное, что было в тогдашней России, считало «Отечественные записки» своим органом. Студенты Дерптского университета писали сатирику: «Ваш голос разделил всё мало-мальски мыслящее на две .резко различающиеся половины, и под Ваше великое честное знамя стало всё молодое, горячее и искренне ищущее правды и света».

Писатель-борец, исключительно и беззаветно преданный литературе, Щедрин был примером для своих товарищей по журналу. Некрасов писал: «Журнальное дело у нас всегда шло трудно, а теперь оно жестоко; Салтыков нёс его не только мужественно, но и доблестно, и мы тянулись за ним, как могли». Значение боевой журнальной деятельности Щедрина прекрасно понимали и его политические враги. «Отечественные записки»,— писала реакционная газета «Гражданин»,— это не что иное, как Щедрин».

Правительство принимало все меры к тому, чтобы парализовать «вредное направление» журнала; сочинения Щедрина и других сотрудников журнала урезывались и запрещались цензурой.

«Господа        Помещичья  усадьба,  «дворянские  гнёзда»  и их Головлёвы»      обитатели находятся в центре внимания многих и «усадебная»     писателей 60—70-х годов. Эта тема многократно литература        разрабатывалась в романах и повестях И. С Турбо-70-х годов    генева1 и А Гончарова, Л. Н. Толстого, С. Т. Аксакова, в стихотворениях А. А. Фета и т. д.

[/smszamok]

Щедрин также не мог пройти мимо «усадебной» темы. Мужик и барин самой жизнью поставлены были в центре писательского внимания. Но ученик Чернышевского, друг и соратник Некрасова, он совсем не так, как Тургенев, Гончаров, Аксаков и Толстой, подходит к этой теме. Враг дворянства, он на усадьбу смотрит глазами «человека, который ест лебеду»,— глазами голодного и разорённого барином мужика. Воспитанный в «дворянском гнезде», он на всю жизнь сохранил ненависть к отчему дому. Праздность, непригодность к какому бы то ни было делу, пустословие и пустомыслие — вот типичные черты, характеризующие, по мысли Щедрина, жизнь дворянства.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Драматургия Островского — сложное явление, впитавшее з себя опыт целого ряда русских и западноевропейских драматургов, творчество которых внимательно изучал Островский. Важнейшее достоинство творчества Островского — глубокий реализм, выразившийся в широком, правдивом освещении русского быта, в создании множества типичных образов из различных общественных классов, в замечательной характеристике изображаемой среды и естественности построения пьес. И. А. Гончаров писал Островскому в связи с 35-летием деятельности драматурга: «Литературе Вы принесли в дар целую библиотеку художественных произведений, для сцены создали свой особый мир. Вы один достроили здание, в основание которого положили краеугольные камни Фонвизин, Грибоедов, Гоголь. Но только после Вас, мы, русские, можем с гордостью сказать: «У нас есть свой русский национальный театр. Он по справедливости должен называться «Театр Островского».

В письме Гончарова правильно и глубоко подмечены две основные заслуги Островского: перед русским театром и перед русской литературой. Творчество Островского составило в истории нашего театра целую эпоху. Он действительно оказался создателем русского национального театра. Особенно прочно связано имя Островского с историей Московского Малого театра. Почти все пьесы Островского ещё при жизни его были поставлены в этом театре. На них воспиталось в дальнейшем несколько поколений артистов Малого театра, выросших в замечательных мастеров русской сцены. Пьесы Островского сыграли такую роль в истории репертуара Малого театра, что он с гордостью называет себя «Домом Островского». За полтора десятилетия до создания первой пьесы Островского В. Г. Белинский писал в «Литературных мечтаниях»:

• «О, как было бы хорошо, если бы у нас был свой, народный,, русский театр

• …В самом деле — видеть на сцене всю Русь, с её добром и злом, с её высоким и смешным, слышать говорящими её доблестных героев, вызванных из гроба могуществом фантазии, видеть биение пульса её могучей жизни!»

Могучий талант Островского осуществил эту мечту Белинского о национальном, «народном, русском театре». Островский сам сознавал свою близость к народному творчеству. В письме к умирающему Некрасову он писал:

• «Как вам умирать, с кем же мне тогда идти в литературе? Ведь мы с вами только двое настоящие народные поэты, мы только двое знаем его, умеем любить его сердцем и чувствовать его нужды без шаблонного западничества и без детского славянофильства».
• Л. Толстой, касаясь проекта выпуска произведений Островского издательством «Посредник», писал драматургу: «Я по опыту знаю, как читаются, слушаются и запоминаются твои вещи народом, и поэтому мне хотелось бы содействовать тому, чтобы ты стал теперь поскорее в действительности тем, что ты есть, —несомненно, общенародным в самом широком смысле писателем».

Чрезвычайно важна роль Островского и в истории русской литературы. Пьесы его имеют для нас важнейшее познавательное значение. Островский не был спокойным, бесстрастным бытописателем русской жизни. Это был общественный трибун, демократ.

Мы знакомимся по его пьесам с тяжёлым, мрачным бытом «тёмного царства», с сочувствием следим за борьбой свободной, вольнолюбивой личности с мертвящими устоями прошлого, учимся познавать богатства душевных сил русского человека и ненавидеть тот гнёт, который мешал в прошлом свободному развитию его личности.

Добролюббв ещё в ранних пьесах Островского увидел черты народности. Глубина изображения Островским быта и психологии русского народа действительно даёт ему все права на имя великого народного русского драматурга.

«Только те произведения, — писал Островский, — пережили века, которые были истинно народными у себя дома; такие произведения со временем делаются понятными и ценными и для других народов, а, наконец, и для всего света». Эти слова великого русского писателя полностью приложимы к драме «Гроза», одному из шедевров не только русской, но и мировой драматургии.

(1голосов, средний: 4,00 out of 5)

Загрузка...

Подходила  к концу жизнь поэта.  Годы неимоверного труда и нечеловеческих страданий поэта            преждевременно состарили Некрасова. Тяжёлая болезнь (рак) приковала его к постели. У себя в дневнике он писал: «Мой дом — постель, мой мир — две комнаты». Измученный страшной болезнью, Некрасов продолжал работать, трудом смягчая свой недуг.  Живой, кровный союз между поэтом и другом-читателем был установлен навсегда. Некрасов, несмотря на мучительные страдания, продолжал писать о народе, о борцах за его счастье. И чем пламенней становились его песни, чем большей скорбью и гневом наполнялись они, тем свирепей кромсала цензура его стихи. Со «скрежетом зубовным» многократно переделывал он свои произведения, во что бы то ни стало стремясь довести их до читателя.

Незадолго до смерти поэта Щедрин писал о нём: «Этот человек, повитый и воспитанный цензурой, задумал и умереть под игом её. Среди почти невыносимых болей написал поэму, которую цензура и не замедлила вырезать… Можете представить себе, какое впечатление должен был произвести этот храбрый поступок на умирающего человека. К сожалению, и хлопотать почти совсем бесполезно! Всё так исполнено ненависти и угрозы, что трудно даже издали подступиться. А поэма замечательная…» Некрасов умирал, и, хотя его успокаивали врачи, он знал это. Иногда ему начинало казаться, что «песнь его бесследно пролетела, и до народа не дошла она». Тогда из-под его пера срывались полные скорби строки:

• Скоро стану добычею тленья.
• Тяжело умирать, хорошо умереть;
• Ничьего не прошу сожаленья,
• Да и некому будет жалеть,

В одну из таких минут больного посетила делегация петербургского студенчества, передавшая Некрасову письмо сердечного сочувствия, покрытое сотнями подписей. Из далёкой якутской ссылки до умирающего поэта дошли прощальные слова его великого друга и учителя Н. Г. Чернышевского. Чернышевский писал своему двоюродному брату А. Н. Пыпину: «Если, когда ты получишь моё письмо, Некрасов ещё будет продолжать дышать, скажи ему, что я горячо любил его, как человека, что я целую его, что я убеждён: его слава будет бессмертна, что вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских поэтов. Я рыдаю о нём. Он действительно был человек очень высокого благородства души и человек великого ума. И, как поэт, он, конечно, выше всех русских поэтов». Еле слышным шёпотом Некрасов сказал, выслушав эти слова: «Скажите Николаю Гавриловичу, что я очень благодарю его; я теперь утешен: его слова дороже мне, чем чьи-либо слова».

8 января (нового стиля) 1878 г. Некрасов умер. К гробу поэта началось паломничество учащейся молодёжи. Один из современников писал: «Со времени Пушкина едва ли ко гробу какого-нибудь писателя стекалось столько народу, сколько мы видели при гробе Некрасова». Тысячи людей провожали поэта в его последний путь. На гроб Н. А. Некрасова возложили много венков. На одном была надпись: от социалистов. Среди провожавших было много рабочих. На могиле произносились страстные речи. На похоронах выступал молодой студент Г. В. Плеханов. Это он вместе с другими молодыми революционерами перебил писателя Ф. М. Достоевского, говорившего, что Некрасова как поэта можно поставить вслед за Пушкиным и Лермонтовым. В этих словах Достоевского молодёжь увидела принижение значения своего великого поэта и ответила на них возгласами: «Не рядом, а выше, выше!» Так расценивали современники творчество великого поэта-демократа.

Поэт любил родину глубокой и нежной сыновней любовью, и образ магери-родины проходит через всё его творчество. «Родина-мать! Я’душою смирился, любящим сыном к тебе возвратился»; «О матушка-Русь! ты приветствуешь сына»; «Мать-отчизна! дойду до могилы, не дождавшись свободы твоей»: «Родина-мать! по равнинам твоим я не езжал ещё с чувством таким!»; «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка-Русь!» — с такими словами обращался поэт к родине на протяжении всего творчества. На чужбине Некрасов тосковал, томился от бездействия, но стоило поэту, вернувшись из заморских стран, где он искал и не нашёл «примиренья с горем», вдохнуть знакомые с детства запахи родимых дорог, лугов, лесов, увидеть могучие просторы родины, как он переживал творческое возрождение:

• Опять она, родная сторона,
• С её зелёным, благодатным летом,
• И вновь душа поэзией полна…
• Да, только здесь могу я быть поэтом!
• На Западе не вызвал я ничем
• Красивых строф, пластических и сильных,
• В Германии я был, как рыба, нем,
• В Италии — писал о русских ссыльных.