Сочинения

(1голосов, средний: 4,00 out of 5)

Загрузка...

Роман «Обрыв» носил в первоначальных планах название «Художник». Главный  герой  его — художник   Райский. Райский — даровитая натура. Его тянет к искусству — к живописи, поэзии, скульптуре. Но в области искусства он ничего не достигает. Причиной этого является неспособность его к упорному, усидчивому труду, неумение доводить до конца свои замыслы. Райский — это разновидность «лишнего человека» своей эпохи. Уехав за границу, он разделяет участь большинства «лишних людей», метавшихся в поисках счастья с одного места на другое. Идеализация в романе «старой, консервативной русской жизни» нашла себе основное выражение в образе Бережко-вой — бабушки, как все называют её в романе. В бабушке всё своеобразно, гармонично. У неё есть дворянская спесь и родовая гордость, она даже несколько деспотична и в то же время умеет быть терпимой и уважать чужое мнение. Она строга и требовательна к людям, но Марфиньку и Веру, своих   внучек, любит глубоко  и  нежно.

Образ бабушки в изображении Гончарова превратился в символ «другой великой бабушки» — России патриархальной, старозаветной. Иное отношение у Гончарова мы видим к представителю революционно-демократических идей Марку   Волохову. Волохов — политический ссыльный. В провинции он с увлечением отдаётся пропаганде материалистических и социалистических идей и объявляет непримиримую борьбу консервативным воззрениям и устоям жизни. Он умён и наблюдателен. В разговорах Волохова с Райским и Верой проявляются его остроумие и начитанность. Есть у него и другие положительные качества. Так, чувство товарищества толкает его просиживать ночи у постели заболевшего Козлова. Все эти положительные свойства Волохова легко объясняют его влияние на окружающих, в частности на Веру. Но автора страшили люди, «готовые от почвы праздной теории безусловного отрицания перейти к действию». В «новых людях» Гончарова отталкивали их материализм, прямолинейность и  презрительнее  отношение  к эстетике.  Поэтому  он  окрасил образ Марка густыми непривлекательными красками. Марк превратился у него в тип циника, нигилиста. Отрицание собственности выражается у него в краже яблок из чужого сада. Демонстрируя презрение к традициям, Волохов принципиально пользуется вместо двери окном. Представление о свободе у него претворяется в проповедь свободной любви, «любви на срок».

В конечном итоге образ Марка Волохова оказался карикатурой   на   революционно-демократическую   молодёжь  60-х  годов. Идеал верности старой бабушкиной морали и отрицание разрушительного влияния новой, революционной идеологии вскрывается в романе также при помощи образов Марфиньки и Веры. У Марфиньки сложившийся взгляд на жизнь, не знающий никаких «проклятых вопросов» и сомнений. В основе этого взгляда лежит традиция, верность идеалам патриархальной, «бабушкиной» Руси. Собственный жизненный идеал ее прост и нетребователен. Она вся земная, непосредственная, цельная. «Нет, нет, я вся здешняя, вся вот из этого песочку, из этой травки»,— заявляет она. От неё веет поэзией, радостью, красотой. Это грациозный образ девушки, простой и наивной, гармоничной в сочетании всех своих внешних и внутренних свойств. Значительно сложнее образ Веры, сестры Марфиньки. Райский, характеризуя Марфиньку, как «луч, тепло и свет», говорит о Вере: «Эта вся — мерцание и тайна, как ночь — полная мглы и искр, прелести и чудес». В противоположность Марфиньке, Вера не удовлетворяется старым бытом и в доме бабушки живёт по-своему, сложным внутренним миром. Она много и серьёзно читает, вырабатывает свой, независимый взгляд на жизнь, рвётся к какому-то ей самой ещё неясному, но прекрасному идеалу.

И когда на её пути появляется Марк с его смелым презрением к рутине, он кажется ей героем, который поведёт её вперёд. Вера влюбляется в него. Однако взгляды на любовь у неё и у Марка оказались различными, и Веру постигает горькое разочарование.

Пережив страсть — эту «грозу жизни», по выражению Райского, Вера смиряется в своих тревожных порывах. Она как бы капитулирует перед тем старым миром, вырваться из рутины которого она так страстно стремилась. Вера приходит к убеждению, что старый, бабушкин порядок «есть существенный, непогрешительныи, совершеннейший идеал жизни».

Несмотря на искусственность финала романа, Вера остаётся одним из самых пленительных женских образов в русской художественной литературе  XIX в. Для понимания авторского замысла романа важен и образ Тушина. Тушин — это помещик, заводчик, лесопромышленник, провинциальный делец. Он умело хозяйничает в своём имении, применяя новые методы капиталистического хозяйства. Райский говорит о нём: «Тушин — наша истинная «партия действия», наше прочное будущее». Нетрудно увидеть, что в лице Тушина Гончаров дал только новый вариант просвещённого дельца, тип которого он ещё раньше приветствовал  в лице  Адуева-дяди  и Штольца. Но тип буржуазного дельца оказался обрисованным у Гончарова только общими чертами. Тушин, как признавался потом сам автор, оказался лишь бледным, неясным намёком «на лучшее большинство» нового поколения.

В романе «Обрыв» особенности таланта Гончарова — эпическая манера повествования, тщательная обработка деталей, превосходный язык — выступают необычайно ярко. Особенно удались Гончарову женские образы романа, достойные кисти автора «Обломова». Веру и Марфиньку можно поставить рядом с образами Татьяны и Ольги из романа Пушкина «Евгений Онегин». К недостаткам романа следует отнести неверную трактовку образа Волохова, бледность образов Беловодовой и Тушина.

Критика довольно единодушно высказалась против ложной идеи романа. Салтыков-Щедрин в статье «Уличная философия» указывал, что в романе «Обрыв» Гончаров совершенно исказил идею революционного поколения.

(Еще не оценили)

Загрузка...

В политической и литературной борьбе, которую вели революционные демократы 50—60-х годов, ими было   выковано   разящее   оружие  — сатира. 50—60-е годы выдвинули Салтыкова-Щедрина, давшего ряд бессмертных сатир в прозе. Те же годы выдвинули большую группу поэтов-сатириков, оружием стиха боровшихся за свержение всех старых порядков. К числу этих поэтов следует отнести в первую очередь Некрасова, в творчестве которого сатира всегда занимала почётное место, Н. А. Добролюбова и В. С. Курочкина. Расцвет сатирической поэзии был вызван стремлением передовой части общества к беспощадному осмеянию тех порядков, которые привели царскую крепостническую Россию к военному разгрому под Севастополем. Не льстивый бард, не громкий лирик, Не оды сладеньких певцов, А вдохновенный злой сатирик — Поток правдивых горьких слов Нужны России…— писал Н. А. Добролюбов.

Несмотря на цензурный «мороз», «Свисток» нападал на всё реакционное, что было в тогдашнем обществе: подвергал осмеянию правительственный произвол, бичевал либералов, обещавших «всё исправить и исцелить… втихомолку и понемножку», издевался над теми дворянскими писателями и поэтами, творчество которых было чуждо к враждебно интересам народа. «Искра» стояла на тех же идейных позициях, что и «Свисток», у них были общие враги и общие друзья и соратники. Добролюбов охотно сотрудничал в «Искре»; в свою очередь Курочкин разделял взгляды Добролюбова, Щедрина и Чернышевского. «Свисток» и «Искра» гозорили горькую и смелую правду о самодержавной России и скоро приобрели необыкновенную популярность. Несмотря на то что «Свисток» выходил всего четыре года (в 1863 г. он был запрещён цензурой), он оставил после себя заметный след в истории русской литературы и явился одним из самых ярких отражений литературной борьбы конца 50-х—начала  60-х годов XIX  в.

Все крупные, а иногда и мелкие безобразия тогдашней русской жизни находили в ней немедленный отклик в стихах, фельетонах, пародиях, карикатурах.. По словам современников, «Искра» играла в Петербурге как бы роль «Колокола». То же в своей «Истории русской литературы» говорит об «Искре» Горький: «Роль «Искры» была огромна. «Колокол» Герцена был журналом, пред которым трепетали верхние слои общества столицы, «Искра» распространялась в нижних слоях и по провинции. «Искра» в первом же году издания поняла, что дело не в мелочных обличениях взяточничества и т. д., а в общих условиях социального   быта России… её  хороший,   здоровый демократизм не пропал   даром».

Душой  «Искры»  был Василий Степанович Курочкин  (1831 —1875),    талантливый    поэт,    блестящий    переводчик, французского поэта Беранже и прекрасный журналист. Сын отпущенного на волю крепостного, он учился в кадетском корпусе, недолгое время был офицером, затем вышел в отставку, мечтая заняться литературой. Первые его литературные опыты успеха не имели, и только переводы из Беранже принесли Курочкину громкую известность. Благодаря ему Беранже, народный поэт Франции, стал одним из любимейших поэтов русских демократических читателей. Но Курочкин не удовлетворялся одной литературной деятельностью, его тянуло к прямому революционному действию, и он стал одним из организаторов и руководителей революционного общества «Земля и воля», боровшегося за интересы ограбленного реформой крестьянства. Хотя правительство не знало о тайной революционной деятельности Курочкина, он всё же считался одним из самых опасных врагов «общества». В 1866 г., после покушения Каракозова на Алерксандра 11, Курочкин был арестован и несколько месяцев просидел в Петропавловской крепости. Выпущенный на волю, он почти до самой смерти оставался под надзором полиции. Умер Курочкин в жестокой нужде, пережив основанный им  журнал на  два  года.

Поэзия Курочкина — поэзия борьбы. Беспощадно осмеивал он титулованных воров, высших чиновников, либералов, литературных мракобесов. О чём бы ни писал Курочкин, он всегда видел основную причину всех общественных бедствий — самодержавие:

Я нашёл, друзья, нашёл, Кто виновник бестолковый Наших  бедствий, наших зол. Виноват во всём гербовый, Двуязычный, двуголовый, Всероссийский наш орел. Поэзия Курочкина полна веры в победу над «торжествующим злом», в то, что «в сиянью дня исчезнет мрак».

Поэт понимал, что без революционного насилия невозможна победа над реакцией. Старый мир добровольно не уступит ни малейшей частицы тех богатств, которые им отняты у трудящихся. Нужны усилия страшные вновь. Жертвы, мученья, темницы и кровь, Чтоб хоть крупицы от них уступила Грубая сила, стихийная сила.

Как Чернышевский и Добролюбов, Курочкин был «мужицким демократом», умевшим, несмотря на все препятствия цензуры, проводить в своём творчестве идеи крестьянской революции.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Сказки Щедрина, как и всё его творчество, служили делу освобождения родины и народа. Щедрин был революционером-демократом, оружием сатиры боровшимся против самодержавия, крепостничества и его пережитков, против правящих классов царской России и всех тех, кто поддерживал эти классы. «Меня занимает,— писал он,— не домашнее устройство Сидорычей (так сатирик называл угнетателей народа)… но поведение и дела их как расы, существующей политически». Писатель-реалист, он создал в своих произведениях, в том числе и в сказках, множество художественных обобщений, типических образов, правдиво раскрывавших социальную сущность важнейших жизненных явлений. Такими типическими образами, воплотившими в себе самые существенные черты самодержавия, являются в его сказках образы Топтыгиных, орла-мецената, «богатыря», «ретивого начальника» и др.

Типичные черты паразитических классов воплощены им в образах генералов, «дикого помещика», Ивана Богатого, «пустоплясов»; типичные свойства враждебных народу интеллигентов и трусливых обывателей — в образах либерала, премудрого пескаря и т. д.

В образах «громаднейшего мужичины» из «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил», Коняги из одноимённой сказки,

[smszamok]

Ивана Бедного («Соседи»), Иванушки из сказки «Богатырь» олицетворены не только «злосчастье» народа, но и его мощь и нравственное превосходство над угнетателями. Правдиво изображая жизнь, Щедрин  прибегал как бы посредством увеличительного стекла, но никогда не искажает её». Будучи художником-реалистом, Щедрин путём гиперболизации, с помощью фантастических образов с замечательной наглядностью раскрывал уродливый характер современной ему действительности. Такое изображение жизни, при котором реальное, будничное переплетается с фантастическим и отрицательное, уродливое рисуется в обнажённом, преувеличенном виде.

В сказках Щедрина мы встречаем традиционные сказочные образы зверей, птиц и рыб. В духе народных сказок писатель прибегал к аллегориям: в образах льва и орла он рисовал царей; в образах медведей, волков, коршунов, ястребов, щук — представителей высшей царской администрации; в образах зайцев и пескарей — трусливых обывателей; в образе Коняги — обездоленный народ. Часто писатель пользовался народными сказочными зачинами: «Жили да были два генерала»; «Жил-был пескарь»; «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был помещик»; «В старые годы, при царе Горохе это было: у умных «родителей родился сын дурак» и т. п. Не менее часто прибегал сатирик к таким сказочным формулам, как,: «по щучьему велению, по моему хотению»; «ни в сказке сказать, ни пером описать»; «он там был, мёд-пиво пил, по усам текло, в рот не попало»; «бежит, земля дрожит»; «скоро сказка сказывается, а дело промежду зайцев ещё того скорее делается»; «и начал мужик на бобах разводить»; «и стал жить да поживать»; «долго ли, коротко ли»; «океан-море переплыть»; «ума палата была» и т. д.

В сказках рассыпано множество пословиц и поговорок: «бабушка надвое сказала»; «живём богато, со двора покато: чего ни хватись, за всем в люди покатись»; «стыд глаза не выест»; «за семь вёрст киселя есть»; «на то и щука в море, чтоб карась не дремал»; «бисер перед свиньями метал» и т. д.

Иногда одним только подбором пословиц и поговорок писатель характеризовал своих героев. Так, в сказке «Вяленая вобла» под видом воблы изображён буржуазный либерал, у которого «ни лишних чувств, ни лишних мыслей, ни лишней совести— ничего нет». Вся подлая сущность либералов, которые были верной опорой реакции, выражена в одурманивающем «каляканье» воблы: «Не растут уши выше лба! не растут!»; «Тише едешь, дальтле будешь»; «Поспешишь — людей насмешишь»; «Потихоньку да полегоньку»; «Ты никого не тронь — и тебя никто не тронет»; «Не пикнуть»; «Носа не совать» и т. п.     Происхождение и особенности своей писательской манеры сам критик объяснял так: «Привычке писать иносказательно я обязан… цензурному ведомству. Оно до такой степени терзало русскую литературу, как будто поклялось стереть её с лица земли. Но литература упорствовала в желании жить и потому прибегала к обманным средствам… Создалась особенная, рабья манера писать, которая может быть названа Езоповскою,— манера, обнаруживающая замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недомолвок,  иносказаний   и  прочих  обманных средств». Эзоповская манера письма не только помогала Щедрину преодолевать цензурные преграды, но и позволяла ему рисовать такие стороны русской жизни, какие иным путём осветить было бы невозможно. Он не мог прямо сказать, что народ в царской России бесправен, что политика самодержавия — политика угнетения и произвола, и писал о том, что воеводу-медведя прислали в трущобу для того, чтобы он «лесных мужиков» к «одному знаменателю привёл».

Он не мог сказать прямо, что народ изнывает под игом царизма, и говорил о «некотором царстве», переживающем «беды жестокие», о «многострадальной и долготерпеливой оной стороне», которая «стоном стонет». Он не мог прямо сказать, что самодержавие прогнило и должно быть сметено народной революцией, и показывал прогнившего «богатыря» и дурака Иванушку (народ), который кулаком перешиб дупло, где спал гнилой «богатырь».

Ограбленного и обездоленного мужика он называл «человеком, питающимся лебедой», врагов народа —«пустоплясами», шпионов и сыщиков —«сердцеведами», либералов — «складными душами», кулаков и капиталистов—«чумазыми», обнаглевшую реакцию—«торжествующей свиньёй». Щедрин не говорил, что человек попадает в ссылку, а говорил, что тот познакомился «с Макаром, телят не гоняющим». Эти примеры (а подобными иносказательными словами и выражениями наполнены все произведения Щедрина) показывают, как мастерски пользовался он эзоповской манерой письма, о которой говорил: «Она нимало не затемняет моих намерений, а напротив, делает их только общедоступными». Необыкновенное своеобразие и прелесть сказкам Щедрина придаёт искусное включение в разговорную бытовую речь книжных и иностранных слов: «Смотри, сынок,— говорил старый пескарь, умирая:— коли хочешь жизнью жуировать, так гляд I в оба!»; «Был он пескарь просвещённый, умеренно либеральный»,! «Плывут себе мимо и не знают, что вот в этой норе премудрый пескарь свой жизненный процесс завершает»; «От рождения она была вобла степенная, не в своё дело носа не совала… в эмпиреях не витала»; «Карась — рыба смирная и к идеализму склонная: недаром его монахи любят»; «Что касается до ершей, то это рыба, уже тронутая скептицизмом и притом колючая».

Речь героев Щедрина всегда является прекрасным средством их характеристики. Так, например, ограниченность и тупость генералов, которые «ничего не понимали», в сказке подчёркивается их праздным пустословием: «Отчего солнце прежде восходит, а потом заходит, а не наоборот?»; «В самом ли деле было вавилонское столпотворение, или это только так, одно иносказание?» То же пустопорожнее «каляканье» слышится в речах «пустоплясов» из сказки «Коняга» и Ивана Богатого из сказки «Соседи». В пустословии представителей паразитических классов выражено их духовное убожество и низменность интересов. Тусклой, «нудной» речи «пустоплясов» у Щедрина всегда противостоит красочная, меткая, бойкая, полная мысли и чувства речь людей из народа. Щедрин был взыскательным, художником, в совершенстве владевшим всеми изобразительными средствами общенародного русского языка. И. С. Тургенев писал Щедрину в 1873 г.: «Вы отмежевали себе в нашей словесности целую область, в которой вы неоспоримый мастер и первый человек».

В своих произведениях сатирик выступал как суровый судья, каравший оружием смеха «дирижирующие классы», как писатель, страстно любивший народ и родину.

В авторской речи сатирика, то суровой и гневной, исполненной ненависти и презрения к угнетателям народа, то полной любви, тоски и горечи, когда он говорил о человеке-труженике, выражено огромное богатство идей и чувств великого революционно-демократического писателя, сказалась его ненависть и его любовь. Гневно и тяжко ненавидел Щедрин врагов народа, «до боли сердечной» любил он трудовую Россию, и о народе, родине и их врагах гениальный сатирик рассказал тем языком, который Л. Н. Толстой назвал «сжатым, сильным, настоящим».

Щедрин был живым воплощением лучших традиций русской литературы. «Он знает всю страну,— писал о нём Тургенев,— лучше, чем кто-либо из современников».

Именно поэтому творчество Салтыкова-Щедрина имеет общечеловеческое, мировое значение, и не случайно оно так высоко расценивалось классиками марксизма-ленинизма.

«Когда Марксу было уже 50 лет,— писал П. Лафарг,— он принялся за изучение русского языка и… настолько овладел им через каких-нибудь шесть месяцев, что мог с удовольствием читать русских поэтов и прозаиков, из которых особенно ценил Пушкина, Гоголя и Щедрина». Щедрин по праву стоит рядом с величайшими сатириками всех времён и народов. Эту сторону его таланта давно подметил Тургенев, горячо рекомендовавший произведения Щедрина западному читателю. «Сатирическая манера Салтыкова,— писал Тургенев,— до некоторой степени сходна с манерою Ювенала’. Его смех горек и пронзителен, его насмешка нередко оскорбительна… В Салтыкове есть что-то свифтовское2; этот серьёзный и свирепый юмор, этот реализм, трезвый в своей ясности среди самой дикой игры воображения, и особенно этот непоколебимый здравый смысл… эта умеренность — ни на минуту не изменяют автору…»

[/smszamok]

Образы, созданные Щедриным, отличаются необыкновенной жизненностью. Десятки лет, протекшие со дня смерти писателя, не притупили грозного оружия его сатиры.

(2голосов, средний: 1,00 out of 5)

Загрузка...

Сказка и сказочная фантастика всегда были близки творчеству сатирика. Он пользовался ими и в «Истории одного города» («Органчик», градоначальник с фаршированной головой), и в «Современной идиллии» («Сказка о ретивом начальнике»), и в цикле очерков «За рубежом» («Торжествующая свинья, или разговор свиньи с правдою»), и в «Сатирах в прозе». Народные русские сказки привлекали писателя своей жизненной правдой, лукавым юмором, всегдашним осуждением зла, несправедливости, тупости, предательства, трусости, лени, прославлением добра, благородства, ума, верности, мужества, трудолюбия, злой насмешкой над угнетателями, сочувствием и любовью к угнетённым. В фантастических, сказочных образах народ отражал явления реальной действительности, и это делало сказки родственными таланту Щедрина.

Всего писателем было создано более 30 сказок, и подавляющее большинство из них — в 80-е годы. Это не случайно:

[smszamok]

в 80-е годы неслыханно усилился цензурный гнёт, самодержавие беспощадно расправлялось с революционными организациями, градом преследований обрушилось на передовую литературу. В апреле 1884 г. был закрыт лучший журнал эпохи — «Отечественные записки», во главе которого Щедрин стоял много лет. У писателя, по его словам, «отняли, скомкали и запечатали душу». В эту эпоху «разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции» (В. И. Ленин) жить было трудно, писать — почти невозможно. Но реакционерам не удалось заглушить голос великого сатирика. Верный революционному долгу, Щедрин продолжал служить тем идеям, борьбе за которые он отдал всю свою жизнь. «Я так себя дисциплинировал,— писал он,— что, кажется, и умереть себе не позволю, не отработавшись».

В эти годы небывалого разгула реакции Щедрин и создал большинство своих гениальных сказок. Угнетатели жадны и злы, тупы и ленивы, неблагодарны и трусливы, народ бескорыстен и добр, находчив и трудолюбив, отзывчив и смел. Но на наглость и жестокость угнетателей он отвечает не возмущением и протестом, а терпением и покорностью. С горькой иронией рассказывает сатирик о том, как «громаднейший мужичина» безропотно трудился на генералов. «И зачал он перед ними действовать. Полез сперва-наперво на дерево и нарвал генералам по десятку самых спелых яблоков, а себе взял одно, кислое. Потом покопался в земле — и добыл оттуда картофелю; потом взял два куска дерева, потёр их друг об дружку ■—и извлёк огонь. Потом из собственных волос сделал силок и поймал рябчика. Наконец, развёл огонь и напёк столько разной провизии, что генералам даже пришло на мысль: не дать ли и тунеядцу частичку?»

«Однако,— с уничтожающим презрением заканчивает Щедрин сказку,— и об мужике не забыли; выслали ему рюмку водки да пятак серебра: веселись, мужичина!»

«Повестью о том, как один мужик двух генералов прокормил» Щедрин воспитывал ненависть к тунеядцам и эксплуататорам, бросающим народу жалкие подачки. Но в этой ранней своей сказке писатель осмеял не только паразитизм господствующих классов. Революционный демократ, единомышленник Чернышевского, Добролюбова и Некрасова, он как бы обращался к народу с тем же вопросом, с каким к народу обращался Некрасов:

Чем хуже был бы твой удел, Когда б ты менее терпел? С горечью и болью говорил Щедрин о долготерпении народа и его покорности угнетателям, о том, что по приказу генералов мужик свил верёвку и «этой верёвкой генералы привязали мужичину к дереву, чтоб не убёг». Гневное обличение дармоедов-эксплуататоров, осуждение народной пассивности и покорности, призыв к тому, чтобы народ сбросил со своих плеч угнетателей, уничтожил несправедливый и бесчеловечный строй,— таков идейный смысл «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил».

Сказка Щедрина была высоко оценена передовыми современниками писателя. Восхищённый ею, Герцен в одном из писем к Огарёву спрашивал своего друга. «Читал ли ты «Историю двух генералов»?  Образ Коняги — символ порабощенной родины и истерзанного угнетателями народа. «Целая масса живёт в нём, неумирающая, нерасчленимая и неистребимая». Жизнь народа — непрерывный каторжный труд. «Нет конца работе! Работой исчерпывается весь смысл его существования». Бремя невыносимой подневольной работы превращает труд в проклятие, в «ноющую боль», лишает жизнь радости. «Для всех поле—раздолье, поэзия, простор; для Коняги оно — кабала… Для всех природа — мать, для него одного она — бич и истязание».

Трудом Коняги живут «пустоплясы»: «Коняге — солома, а Пустоплясу — овёс». «Пустоплясам» нет никакого дела до народа, им нужен лишь его труд, нужна его жизнь, «способная выносить иго работы». «Пустоплясы» могут только вести праздную болтовню о причинах несокрушимости и бессмертия Коняги. Выражая мысли либералов о народе, первый из «пустоплясов» объясняет живучесть Коняги его смирением и покорностью. «Понял он, что уши выше лба не растут, что плетью обуха не перешибёшь». Второй «пустопляс», повторяя славянофильские бредни о народе, объясняет несокрушимость Коняги тем, что «он в себе жизнь духа и дух жизни носит!» Третий «пустопляс», подобно реакционным народникам 80-х годов, причину неуязвимости Коняги видит в том, «что он «настоящий труд» для себя нашёл». Четвёртый же («должно быть, прямо с конюшни от кабатчика») в духе кулацко-буржуаз-ных толков о народе говорит:

«Оттого нельзя Конягу донять», что он «к своей юдоли при-вышен» и нуждается только в том, чтобы его постоянно взбадривали кнутом.

С ненавистью и презрением нарисованы Щедриным образы «пустоплясов» — врагов народа, с горячим сочувствием и любовью— образы мужика и Коняги. Со страстной тоской писатель призывал то время, когда народ освободит себя и свою родину.

В те годы, когда Щедрин создал свою скорбную сказку, рабочий класс России только начинал складываться в самостоятельную политическую силу, способную стать во главе всего трудо» вого народа. Великую освободительную силу рабочего класса писатель ещё не мог предугадать, но вера в силы народа, в свободное будущее своей родины ни на миг не покидала Щедрина. «Из века в век цепенеет грозная, неподвижная громада полей, словно силу сказочную в плену у себя сторожит. Кто освободит эту силу из плена? Кто вызовет её на свет?

Близка по теме к сказке «Коняга» сказка «Соседи» (1885). В ней изображены два соседа: Иван Богатый и Иван Бедный. Иван Богатый, который «сам ценностей не производил, но о распределении богатств очень благородно-мыслил», напоминает «пустоплясов», а Иван Бедный, который «о распределении богатств совсем не мыслил (недосужно ему было), но, взамен того, производил ценности», напоминает собой задавленных нуждой тружеников из других сказок писателя. Жизнь Ивана Богатого — сплошной праздник, жизнь Ивана Бедного — непрерывный мучительный труд, награда за который — пустые щи. Сказка ставит вопрос: почему бездельники в роскоши живут, а труженики никак из нужды не выбьются? Ответ на этот вопрос содержится в словах деревенского мудреца Ивана Простофили: «Оттого, что в планту так значится… И сколько вы промеж себя ни калякайте, сколько ни раскидывайте умом — ничего не выдумаете, покуда в оном планту так значится». Как и другие сказки, «Соседи» содержали в себе призыв — уничтожить (переписать) «плант», свергнуть эксплуататорский строй, изменить «хитрую-механику» несправедливого общественного устройства.

Щедрин видел пробуждение политического сознания у трудящегося крестьянства, понимал всемирно-историческое значение-того процесса, который В. И. Ленин назвал «пробуждением человека в Коняге».

Сказки гениального сатирика, как и все его произведения, были проникнуты любовью и сочувствием к народу, глубоким оптимизмом, верой в то, что народ упорной борьбой завоюет себе счастливую долю. И это хорошо чувствовали широкие круги читателей, до которых, несмотря на цензурные преследования, всё же доходили произведения Щедрина.

Так, уже после смерти писателя группа тифлисских рабочих писала его вдове: «В особенности нам нравятся рассказы «Путём-дорогою», где мы видим родственных себе рабочих, горемык безвинных: «Коняга», «Соседи», «Христова ночь», «Карась-идеалист» и др. Кто не полюбит эти сказки, кто не поймёт, что автор их любил и жалел простой народ? Он знал и чувствовал наше горе и видел, что мы всю жизнь проводим в тяжёлом, беспросветном труде, не пользуясь плодами его».

Презрением, гневным издевательским смехом карал Щедрин и трусливых обывателей, думавших только о спасении собственной шкуры, о личном самосохранении.

Такой трусливый обыватель выведен им в сказке «Премудрый пескарь» (1883). Бесполезное, «распостылое» существование этого «просвещённого, умеренно-либерального» обывателя наполнено вечным страхом и испугом. «Он жил и дрожал — только и всего». Никаких радостей трусливый обыватель не знал, никого не обогрел и не защитил, никому ни доброго совета не подал, ни доброго слова не сказал. «И прожил премудрый пескарь таким родом с лишком сто лет. Всё дрожал, всё дрожал. Ни друзей у него, ни родных; ни он к кому, ни к нему кто… только дрожит да одну думу думает: слава богу! кажется, жив!» О борьбе и протесте пескарь, забившийся в свою тёмную и тесную нору, никогда не помышлял, и даже когда перед смертью ему захотелось зылезть из норы, то едва он подумал об этом, как вновь испугался. «И начал, дрожа помирать. Жил — дрожал, и умирал — дрожал». Писатель зло осмеивает трусливую «мудрость» пескаря, который, «дрожа, победы и одоления одерживал», его бесславную, жалкую жизнь и, обращаясь к читателю, восклицает: «Неправильно полагают те, кто думают, что лишь те пескари могут считаться достойными гражданами, кои, обезумев от страха, сидят в норах и дрожат. Нет, это не граждане, а по меньшей мере бесполезные пескари».

Гневное осуждение трусливого и никчёмного существования, призыв к гражданскому мужеству и революционному действию были особенно важны и своевременны в эпоху реакции.

В самую глухую и тяжёлую пору жизни России, когда «всё кругом изменяло и предательствовало», Салтыков-Щедрин своими сказками продолжал делать великое революционное дело, твёрдо уверенный, что господство реакции не вечно, что придёт время, «когда исчезнут… все неправды, коварства и насилия».

[/smszamok]

Как герой его сказки «Приключение с Крамольниковым», он горячо и страстно был предан своей стране и все силы своего гениального ума и большого сердца отдал борьбе за освобождение угнетённых «от тех посрамлений, которые наслоили на них века подъяремной неволи… В этом собственно и заключалась задача всей его деятельности».

(1голосов, средний: 5,00 out of 5)

Загрузка...

Изображение распада «дворянского гнезда» дано Щедриным с позиций крестьянского демократа. В романе показано, что ничто не может предотвратить и остановить этот распад. Эта мысль проходит через весь роман. Тема распада дворянской семьи, её морального и физического разложения определила сюжет и композицию романа, показывающего историю никчёмного существования и нелепой смерти членов головлёвской семьи. В первой главе умирает Степан, во второй — Павел, в третьей— Владимир Головлёвы, в четвёртой — Арина Петровна и Пётр; в последней рассказывается о смерти Любиньки, умирает Порфирий Головлёв и агонизирует последняя в роде Головлё-вых — Аннинька. В их судьбе раскрывается идея романа: паразитические классы, и в первую очередь дворянство,— «это сама смерть, злобная, пустоутробная… Все… отравы, все язвы — всё идёт отсюда». На прогнившей, отравленной хищничеством и праздностью почве не может сформироваться здоровая, полноценная личность, общественно полезный человек. С господствующими классами народ произведёт суровый, справедливый и беспощадный «расчёт».

Образ Апины коллекции «слабосильных людишек» головлёвской семьи Петровны исключение представляет Арина Петровна Головлёва. Арина Петровна властная   и  энергичная   женщина, она  «случайным  метеором»   блеснула  на   фоне «безвыходного   неблагополучия», «паскудства» и пьяной неурядицы головлёвской семьи. Полновластная хозяйка дома, она деспотически и бесконтрольно управляет крестьянами и домочадцами. Вся её жизнь отдана стяжанию. Всю жизнь слово «семья» не сходило у неё с языка, в конце же концов оказывается, что семьи у неё никогда не было. Муж её,

[smszamok]

человек безалаберный и озорной, вёл жизнь праздную и был ей совершенно чужд. Его она иначе не называла, как «ветряной мельницей» и «бесструнной балалайкой». Дети для неё — обуза, они «не затрагивали ни одной стороны её внутреннего существа». Своих сирот-внучек она кормит протухлой солониной, преследует их упрёками: постылые, нищие, дармоеды, ненасытные утробы. Дворовых она тиранит, ест поедом; домашние перед ней трепещут. Головлёво, которым владеет Арина Петровна, представляется её сыну Степану «гробом». «Заест она меня,— думает он о матери,—…заест не мучительством, а забвением. Не с кем молвить слова, некуда бежать — везде она, властная, цепенящая, презирающая».

Грубость и привычка повелевать прекрасно выражаются в её речи, в стремлении давать окружающим прозвища, обидные клички. «Говори! не виляй хвостом… сума перемётная!»— приказывает она бурмистру. «Что я без поганок-то без своих делать буду?»— тревожится она при первых слухах об отмене крепостного права. Бурмистру, докладывающему о том, что Степан Владимирович «нехорош», она отвечает: «Небось, отдышится, ещё нас с тобой переживёт! что ему, жеребцу долговязому, сделается! Кашляет! иной сряду тридцать лет кашляет, и всё равно, что с гуся вода!»

Грубость соединяется в её характере с лицемерием и ханжеством. Боясь худой славы, осуждения со стороны соседей, она берёт к себе в дом осиротевших внучек и при этом говорит: «У бога милости много… сиротки хлеба не бог знает что съедят, а мне на старости лет — утешение. Одну дочку бог взял — двух дал!» И в то же время пишет сыну Псрфирию: «Как жила твоя сестрица беспутно, так и умерла, покинув мне на шею своих двух щенков…»

Образ Арины Петровны — образ типический. Такие характеры неизбежно возникали и развивались в условиях усадебного хозяйства, бесконтрольного распоряжения жизнью и имуществом сотен я тысяч крепостных. К новым условиям жизни такие натуры приспособиться не могли. С отменой крепостного права рушится «семейная твердыня, воздвигнутая неутомимыми руками Арины Петровны», и сама она становится приживалкой в доме младшего сына. Эта перемена сказалась и на её внешности: «Голова её поникла, спина сгорбилась, глаза потухли, поступь сделалась вялой, порывистость движений пропала». Изменяется и характер её речи, ставшей теперь льстивой, просительной. Бывшая полновластная хозяйка огромного имения становится «лишним ртом», существом, всем чуждым, ведущим постылую, никому не нужную жизнь.

Предательство и хищничество воспитываются в Иудушке не только головлёвским бытом, но и тридцатилетней службой «в тусклой атмосфере департамента». Жестокость сочетается в его характере с холодной расчётливостью. Прикрываясь маской покорности и послушания, он окружил, опутал Арину Петровну, обрёк на одичание и медленную смерть брата Степана. Потом,. улучив удобный момент, выгнал из дома собственную мать, заставив её предварительно истратить свой «капитал» на округление его имения.

«Подвиги» Иудушки на этом не кончаются: он зорко следит за тем, как запой убивает Павла, и, улучив удобный момент, приезжает к умирающему брату в Дубровино. Елейно, ласково, «по-родственному» доводит он Павла до исступления и оставляет его только тогда, когда убеждается, что Павел ещё не успел распорядиться своими деньгами и они, следовательно, достанутся ему вместе с Дубровиным. «Лицемер… лишённый всякого нравственного мерила», он без всякого сожаления грабит своих сирот-племянниц, обрекая их и Арину Петровну на прозябание в «упалой» усадебке Погорелки. Никаких  родственных чувств  и привязанностей у него  нет. Ждать от него помощи, сочувствия, участия нельзя. Он хладнокровно доводит до самоубийства одного сына, на позор и смерть в  тюрьме  обрекает  другого,  третьего,  «незаконнорождённого»,  прикрываясь лицемерными рассуждениями, отправляет на неизбежную гибель в воспитательный дом.

Порвав все связи с внешним миром, он предаётся «деловому бездельничеству», «умственному распутству», тиранит окружающих, зудит, пристаёт и досаждает. Им овладевает «запой праздномыслия», главную роль в котором «играла какая-то болезненная жажда стяжания». Иудушка думает только о деньгах. В мире «фантастических притеснений», куда входили и штрафы, и ростовщичество, и безжалостная эксплуатация крестьянской нищеты, «…Порфирий Владимирович был счастлив».

Свои хищнические поступки Иудушка неизменно прикрывает ссылками на бога. Но подлинной религией Иудушки, как и всех Головлёвых, является собственность. В истребительной войне за неё Иудушка уничтожил всех своих родственников и готов опутать «целый мир сетью кляуз, притеснений и обид». Набожность и религиозность не только не мешают, но даже помогают ему обездоливать и мучить людей, грабить их на «законном основании». Так грабит Иудушка мужика Фоку, приехавшего просить у него ржи до нового урожая, постоянными штрафами и сутяжничеством обездоливает своих крестьян. Хищник, приспособившийся к новым условиям жизни, он знает, что законы помещичьего самодержавного государства на его стороне. «Я не граблю… а… по закону действую. Лошадь его (крестьянина) в своем лугу поймал — ну и ступай, голубчик, к мировому! Коли скажет мировой, что травить чужие луга дозволяется,— и бог с ним! А скажет, что травить не дозволяется,—нечего делать! Штраф пожалуйте! По закону я, голубчик, по закону!»

«Много-таки на Руси нуждающегося народа! — восклицает писатель,—ах, как много!.. И вот… около этой-то перекатной голи стелет Иудушка свою бесконечную паутину».

[/smszamok]

Он любит «вымучить, разорить, обездолить, пососать кровь», лжёт и пакостничает, мучит всех окружающих, мысленно мстит не только живым, но и мёртвым, во всём всегда лицемерит. Лицемерие и хищничество, с одной стороны, пустословие и праздномыслие—с другой,  составляют важнейшие черты характера

(1голосов, средний: 5,00 out of 5)

Загрузка...

Безотрадно тяжелым было детство писателя. Отец его, безвольный человек, и мать, «кулак-баба», постоянно ссорились друг с другом, детей делили на «любимчиков» и «постылых», кормили впроголодь, жестоко наказывали за малейшие проступки; воспитанием детей занимались невежественные, грубые гувернантки. С детства будущий писатель видел вокруг себя во всей наготе ужасы крепостной кабалы, страшные картины помещичьего произвола, семейного деспотизма. «Я видел глаза, которые ничего не могли выражать, кроме испуга, я слышал вопли, которые раздирали сердце. В царстве испуга, физического страдания и желудочного деспотизма нет ни одной подробности, которая бы минула  меня, которая в своё время не причинила бы мне боли».

Первым учителем ребёнка был крепостной живописец, обучавший его азбуке. Когда мальчику исполнилось десять лет, он был определён в Московский дворянский институт, откуда его через два года, как отличного ученика, перевели в Царскосельский лицей. Лицей, во времена Пушкина бывший своеобразным очагом вольнолюбия в самодержавной России, теперь стал, по словам Салтыкова, «рассадником министров», «заведением для правящих младенцев».

[smszamok]

Передовые, просвещённые преподаватели, когда-то воспетые Пушкиным,— Куницын, Галич и другие, давно уже были изгнаны из лицея, и их место заняли «наставники и преподаватели… до того изумительные, что нынче таких уже на версту к учебным заведениям не подпускают… Для нас,— вспоминал впоследствии Салтыков,— нанимали  целую  уйму  Вральманов,  Цыфиркиных, губернского правления и подлейшего бостона». Но годы ссылки не сломили Салтыкова и не прошли для него бесплодно: они закалили его характер, помогли накопить огромный запас наблюдений и фактов из жизни господствующих классов, узнать и изучить жизнь, характер и язык народа. В «Губернских очерках» Салтыков подверг жестокому бичеванию произвол и лихоимство властей, дикую, постыдно праздную жизнь провинциального чиновничества, показал ужасающее бесправие и угнетённое состояние народа. Хотя цензура зачеркнула почти третью часть «Губернских очерков», впечатление, произведённое ими, было потрясающим. «Никто,— писал Чернышевский,— не карал наших общественных пороков словом более горьким, не выставлял перед нами наших общественных язв с большей беспощадностью».

«Губернские очерки» появились тогда, когда между революционными демократами и сторонниками правительства разгорелась ожесточённая борьба по вопросу о характере крестьянской реформы. В этой борьбе Щедрин был на стороне Чернышевского и Добролюбова. Понятно поэтому то озлобление, какое, вызывало его имя в рядах реакционеров. «Нельзя не сознаться,— писали они,— что у нас есть свои домашние Герцены, которые едва ли не опаснее лондонского».

В том же году арестован был Чернышевский и на восемь месяцев закрыты «Современник» и «Русское слово». Когда издание «Современника» возобновилось, Щедрин вошёл в редакцию опального журнала. За два года работы в журнале (1863—1864) Щедрин напечатал в нём большое количество рассказов, очерков, статей и рецензий, вёл ожесточённую полемику с либеральной и реакционной печатью, оттачивая оружие сатирической литературы, непревзойдённым мастером которой ему суждено было стать. «Жить для него — значило писать или что-нибудь делать для литературы».

После трёхлетнего перерыва в журнальной деятельности Щедрин вместе с Некрасовым с 1868 г. стал во главе «Отечественных записок». «Отечественные записки», руководимые Некрасовым и Щедриным, остались верными великим традициям «Современника». Журналу Щедрин отдал все свои силы, знания и талант: он правил рукописи начинающих автороз, вёл переписку с иногородними сотрудниками, объяснялся с цензурным комитетом, сам много писал. Именно в эти годы (1868—1884) были созданы им такие замечательные произведения, как «История одного города», «Благонамеренные речи», «Господа Го-ловлёвы», большинство «Сказок», «Господа ташкентцы» и многие другие. «Отечественные записки»—лучший, самый передовой журнал эпохи — сгруппировали вокруг себя плеяду замечательных писателей. Сам Щедрин писал: «Это был единственный журнал, имевший физиономию журнала, насколько это в Пошехонье возможно… Наиболее талантливые люди шли в «Отечественные записки», как в свой дом». В условиях постоянных цензурных притеснений «Отечественные записки» всё-таки умели говорить читателю опасную для правительства правду. Роль Щедрина в журнале была огромна. Суровый и беспощадный со всеми либеральными краснобаями, он необыкновенно внимательно и заботливо помогал творческому росту близких ему по духу молодых писателей. Всё передовое и прогрессивное, что было в тогдашней России, считало «Отечественные записки» своим органом. Студенты Дерптского университета писали сатирику: «Ваш голос разделил всё мало-мальски мыслящее на две .резко различающиеся половины, и под Ваше великое честное знамя стало всё молодое, горячее и искренне ищущее правды и света».

Писатель-борец, исключительно и беззаветно преданный литературе, Щедрин был примером для своих товарищей по журналу. Некрасов писал: «Журнальное дело у нас всегда шло трудно, а теперь оно жестоко; Салтыков нёс его не только мужественно, но и доблестно, и мы тянулись за ним, как могли». Значение боевой журнальной деятельности Щедрина прекрасно понимали и его политические враги. «Отечественные записки»,— писала реакционная газета «Гражданин»,— это не что иное, как Щедрин».

Правительство принимало все меры к тому, чтобы парализовать «вредное направление» журнала; сочинения Щедрина и других сотрудников журнала урезывались и запрещались цензурой.

«Господа        Помещичья  усадьба,  «дворянские  гнёзда»  и их Головлёвы»      обитатели находятся в центре внимания многих и «усадебная»     писателей 60—70-х годов. Эта тема многократно литература        разрабатывалась в романах и повестях И. С Турбо-70-х годов    генева1 и А Гончарова, Л. Н. Толстого, С. Т. Аксакова, в стихотворениях А. А. Фета и т. д.

[/smszamok]

Щедрин также не мог пройти мимо «усадебной» темы. Мужик и барин самой жизнью поставлены были в центре писательского внимания. Но ученик Чернышевского, друг и соратник Некрасова, он совсем не так, как Тургенев, Гончаров, Аксаков и Толстой, подходит к этой теме. Враг дворянства, он на усадьбу смотрит глазами «человека, который ест лебеду»,— глазами голодного и разорённого барином мужика. Воспитанный в «дворянском гнезде», он на всю жизнь сохранил ненависть к отчему дому. Праздность, непригодность к какому бы то ни было делу, пустословие и пустомыслие — вот типичные черты, характеризующие, по мысли Щедрина, жизнь дворянства.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Полемическая направленность романа сказалась не только в обрисовке «новых людей», во многом не похожей на ту, которая дана в «Отцах и детях» Тургенева, но и в самом тоне, форме, философии романа. Базаров рисовался Тургеневу фигурой «сумрачной», «злобной», «дикой», «обречённой на погибель». В героях Чернышевского нет ничего сумрачного, злобного, дикого, они не только не чувствуют себя обречёнными на погибель, но, напротив, уверены в скором торжестве того дела, за которое борются.

В «Отцах и детях», в конечном счёте, показана несостоятельность взглядов Базарова и его последователей; в романе «Что делать?» — нравственное превосходстве «новых людей» над людьми старого мира, победа нового над старым. Эта вера окрашивает роман Чернышевского в бодрые, жизнерадостные тона. «Что делать?» — одно из самых оптимистических произведений русской литературы. Замечательна песенная рамка, в которую заключён роман: он начинается «песенкой», «»бойкой и смелой», которую распевал революционный народ Франции в 1790 г. «Мы бедны… но мы рабочие люди, у нас здоровые руки. Мы темны, но мы не глупы и хотим света. Будем учиться — знание освободит нас; будем трудиться — труд обогатит нас, это дело пойдёт,— поживём, доживём… Труд без знания бесплоден, наше счастье невозможно без счастья других. Просветимся и обогатимся; будем счастливы — и будем братья и сестры, это дело пойдёт,— поживём, доживём. Будем учиться и трудиться, будем петь и любить, будет рай на земле. Будем же веселы жизнью,— это дело пойдёт, оно скоро придёт, все дождёмся его…»

Каждая строфа этой песни, в которой звучит мотив торжества скорой революции, заканчивается припевом:

• Ах, это устроится, устроится, устроится,
• На фонарь аристократов! Ах, это устроится, устроится, устроятся, Аристократов повесят!

Нападая на роман, реакционные публицисты со злобой отмечали, что роман «чтится поклонниками «нового слова», как мусульмане чтут коран». Уже упомянутый профессор Цитович, называвший роман «Что делать?» «торпедой», отмечал: «За шестнадцать лет моего пребывания в университете мне не удалось встретить студента, который бы не прочёл знаменитого романа ещё в гимназии». Враги Чернышевского вынуждены были признать огромное влияние романа на читателей. «Молодые люди толпою пошли за Лопуховым и Кирсановым, молодые девушки заразились примером Веры Павловны… Меньшинство нашло себе идеал… в Рахметове». Иные из реакционных журналистов, видя успех романа, призывали к прямой расправе с автором «Что делать?» и его последователями. Журналист Аскоченский, чьё продажное перо направлялось агентами Третьего отделения, писал: «Ведь есть же у нас смирительные дома, исправительные заведения… туда их, под строжайший надзор. А если и этим не проймешь, то есть дорога подальше… Ведь душегубам и зажигателям находят же место вдали от благоустроенных обществ; а эти господа во сто, в миллион раз хуже их… долго ли мы будем с ними церемониться и гуманничать!»

Совершенно иным было отношение к роману передовых современников Чернышевского, для которых он стал знаменем борьбы, программой действий. «Мы читали роман чуть ли не коленопреклонённо… Он сыграл великую роль в русской жизни, всю передовую интеллигенцию направив на путь социализма»,— отмечал современник Чернышевского А. Скабичевский. «Всюду начали заводиться производственные потребительские ассоциации, мастерские швейные, сапожные, прачечные, коммуны». Под влиянием романа «Что делать?» студенческая коммуна была организована знаменитым впоследствии композитором Мусоргским, коммуной жили художники-«передвижники»—Крамской, Перов, Репин и др.

На защиту романа выступили Писарев, Курочкин и их журналы «Русское слово» и «Искра». Для нескольких поколений революционных борцов роман Чернышевского стал путеводной книгой. Отмечая исключительное воспитательное значение романа, Плеханов писал: «Кто не читал и не перечитывал этого знаменитого произведения? Кто не увлекался им, кто не становился под его благотворным влиянием чище, лучше, бодрее и смелее? Кого не поражала нравственная чистота главных действующих лиц? Кто после чтения этого романа не задумывался над собственной жизнью, не подвергал строгой проверке своих собственных стремлений и наклонностей?

Роман оказал большое влияние и на зарубежных революционеров. «Роман «Что делать?»,— писал Георгий Димитров,— ещё 35 лет тому назад оказал на меня лично, как молодого рабочего, делавшего тогда первые шаги в революционном движении в Болгарии, необычайно глубокое, неотразимое влияние. И должен сказать — ни раньше, ни позже не было ни одного литературного произведения, которое так сильно повлияло бы на моё революционное воспитание, как роман Чернышевского»,

(2голосов, средний: 2,50 out of 5)

Загрузка...

Лопухов,  Кирсанов, Вера Павловна — «обыкновенные порядочные люди нового поколения». Рядом  с ними показан в романе Рахметов — «особенный человек», «высшая натура», человек   «другой   породы». Дворянин по происхождению, он становится демократом по взглядам на жизнь, на народ и по поведению. Такое явление, как переход лучших людей господствующих классов на сторону угнетённых, не было случайным. Людьми, примкнувшими к революционному классу, были люди, подобные Герцену и Огарёву, вышедшим из богатых дворянских семей, полковнику генерального штаба Обручеву и др. В образе Рахметова слились лучшие черты передовых людей эпохи Чернышевского, в этом образе немало и таких черт, которые были присущи самому Чернышевскому.

«Таинственный» образ революционного вождя, изображённого в романе, заставлял усиленно работать воображение читателей «Что делать?». Один из современников Чернышевского писал:

[smszamok]

«Этим своим образом… Чернышевский, уже изъятый из обращения и обречённый на полное молчание, из своего сурового заточения как бы говорил нам: «Вот подлинный человек, который особенно нужен теперь России, берите с него пример и, кто может и в силах, следуйте по его пути, ибо это есть единственный для вас путь, который может привести нас к желаемой цели». И образ Рахметова властно врезался в нашу память… помогая нам, поощряя нас на решительный шаг».

Для многих поколений революционных борцов образ Рахметова явился примером поведения и подражания, источником вдохновения, в нём они черпали силы и мужество.

По словам Плеханова, «в каждом из выдающихся русских революционеров была огромная доля рахметовщины». «На протяжении месяцев,— вспоминал выдающийся болгарский революционер Георгий Димитров,— я буквально жил героями Чернышевского. Моим любимцем был в особенности Рахметов. Я ставил себе целью быть твёрдым, выдержанным, неустрашимым, самоотверженным, закалять в борьбе с трудностями и лишениями свою волю и характер, подчинять свою личную жизнь интересам великого дела рабочего класса,— одним словом, быть таким, каким представляется мне этот безупречный герой Чернышевского. И для меня нет никакого сомнения, что именно это благородное влияние в моей юности очень много помогло моему воспитанию как пролетарского революционера».

Общество будущего показано в романе в четвёртом сне Веры Павловны. Человек будущего, предсказывает Чернышевский, переделает природу при помощи чудесных машин. Он заставит природу служить себе, навеки освободится от «власти земли» над собой, сбросит с себя зависимость от стихийных сил природы. Труд перестанет быть тяжёлым и позорным бременем, станет лёгким и радостным, ибо все тяжёлые работы будут делать машины. Труд станет естественной потребностью и наслаждением для человека. Люди будущего, предсказывает Чернышевский, превратят пустыни в плодородные земли, покроют садами голые скалы, пророют грандиозные каналы. Навсегда исчезнет противоположность между умственным и физическим трудом. Человек будущего, освобождённый от нужды и забот, станет всесторонне развитым существом, сможет полностью раскрыть все богатства своей натуры. Люди будущего цветут здоровьем и силой, они стройны и грациозны, они не рабы машин, а творцы и созидатели.

Они — музыканты, поэты, философы, учёные, артисты, но они же работают на полях и заводах, управляют совершенными, ими созданными машинами. «Все они — счастливые красавцы и красавицы, ведущие вольную жизнь труда и наслаждения».

Рисуя победу социализма в России, Чернышевский в то же время предсказывает неизбежное торжество его но всём мире, когда будут сметены все искусственные границы между народами и каждый человек станет желанным гостем и полноправным хозяином в любом месте земного шара. Тогда исчезнет всякое угнетение человека человеком, наступит «для всех вечная весна и лето, вечная радость».

С глубокой проницательностью предвидел Чернышевский, что социализм раскрепостит женщину от домашнего рабства, что общество возьмёт на себя значительную долю забот о воспитании подрастающего поколения и обеспечении стариков. Он верил, что сменится всего несколько поколений, и социализм победит в России и во всём мире. Гениальное предвидение Н. Г.Чернышевского сбылось в наше время: многие страны Европы и Азии приступили к построению социалистического общества, следуя великому примеру советского народа, построившего социализм и идущего к коммунизму. «Будущее светло и прекрасно»,— неустанно повторял Чернышевский и страстно звал к борьбе за него: «Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в неё из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее всё, что можете перенести».

Роман начинается необычно, с развязки — сценой таинственного исчезновения одного из героев. Такое загадочное начало нередко встречалось в произведениях западных романистов — Эжена Сю, Александра Дюма, широко известных в тогдашней России.

Чернышевский сам в третьей главе («Предисловие») разъясняет смысл этого приёма: «Я употребил обыкновенную хитрость романистов: начал повесть эффектными сценами, вырванными из средины или конца её, прикрыл их туманом». Такое начало позволило, с одной стороны, привлечь к роману внимание широкой читающей публики, которой автор «забрасывал удочку с приманкой эффектности», с другой стороны, помогало обмануть бдительность цензуры, сбить её с толку обычными приёмами авантюрного романа.

В дальнейшем изложении Чернышевский пародирует подобные романы, заявляя: «Я пишу без уловок и потому вперёд говорю: трескучего столкновения не будет, всё развяжется без бурь, без громов и молний».

Роман разбит на шесть глав, из которых каждая, за исключением последней, в свою очередь делится на главки. Стремясь подчеркнуть исключительно важное значение заключительных событий, Чернышевский рассказывает о них в особо выделенной одностраничной главке «Перемена декораций».

Очень большое значение в романе приобретают развёрнутые образы-аллегории — сны Веры Павловны. Так, в первом сне в аллегорической форме изображена революция, которая несёт свободу закрепощённым женщинам, томящимся в «сырых, тёмных подвалах жизни». Во втором сне даётся изображение «реальной грязи», все элементы которой здоровы. «Реальная грязь», «чистая грязь»,—это народ, жизнь которого «имеет главным своим элементом труд». «Колос, который вырастает из этой грязи от солнечного света, будет здоровый колос». «Фантастическая грязь», «грязь гнилая» — это паразитические классы, живущие чужим трудом. Всё, что порождается этой «фантастической грязью», дурно и дрянно.

Особенно велико значение четвёртого сна Веры Павловны. В нём в аллегорической форме, в смене картин, рисуется прошлое, настоящее и будущее человечества. В четвёртом сне Веры Павловны снова появляется революция, «сестра своих сестёр, невеста своих женихов». Она говорит о равенстве, братстве, свободе, о том, что «нет ничего выше человека, нет ничего выше женщины», рассказывает о том, как будет устроена жизнь люден и каким станет человек при социализме.

Характерной особенностью романа являются частые авторские отступления, обращения к героям, беседы с проницательным читателем. Значение этого воображаемого персонажа очень велико в романе. В его лице осмеяна и разоблачена обывательская часть публики, косная и тупая, ищущая в романах острых сцен и пикантных положений, постоянно толкующая о «художественности и ничего не понимающая в подлинном искусстве. Проницательный читатель — тот, кто «самодовольно толкует о литературных или учёных вещах, в которых ни бельмеса не смыслит, и толкует не потому, что в самом деле заинтересован ими, а для того, чтобы пощеголять своим умом (которого ему не случилось получить от природы), своими возвышенными стремлениями (которых в нём столько же, как в стуле, на котором он сидит) и своей образованностью (которой в нём столько же, как в попугае)».

Издеваясь и глумясь над этим персонажем, Чернышевский тем самым обращался к читателю-другу, к которому он питал огромное уважение, и требовал от него вдумчивого, пристального, подлинно проницательного отношения к рассказу о «новых людях». Чернышевского даёт его роман, написанный в полном соответствии с эстетическими взглядами автора. Все достоинства повести даны ей только её истинностью, замечает Чернышевский. Стремление к «истинности» обусловило отсутствие в романе «эффектности» и «прикрас». Содержание его просто и значительно, как проста и значительна жизнь. Стремясь усилить впечатление «истинности», подлинности рассказываемого, Чернышевский вводит в роман «человеческие документы»: дневники Веры Павловны, письма Лопухова и Кати Полозовой, рассказ-исповедь Крюковой и т. д.

«Поэзия — в правде жизни»,— говорил Чернышевский. Пропагандируя идеи социализма; он не побоялся ввести в роман специальную главу о том, как устроена мастерская Веры Павловны,, или письмо Кати Полозовой, доказывающее подробными цифровыми расчётами выгоды и преимущества свободного коллективного труда. От введения таких глав роман выигрывал в правдивости, да и сами прозаические детали переставали быть прозаическими и своей неотразимой убедительностью производили, впечатление «чуда».

«Что делать?» — философско-публицистический роман. Роман указывал, что делать, как жить, к чему следует стремиться. Поэтому естественным кажется приём вмешательства автора в жизнь героев, его рассуждения о женской независимости, пользе наук, страстные обращения к читателям: «Поднимайтесь из вашей  трущобы,   друзья   мои, поднимайтесь, это   не  так  трудно, выходите на вольный белый свет, славно жить на нём… Наблюдайте, думайте, читайте тех, которые говорят вам о чистом наслаждении жизнью… Читайте их,— их книги радуют сердце, наблюдайте жизнь,— наблюдать её интересно, думайте,— думать завлекательно. Только и всего. Жертв не требуется, лишений не спрашивается,— их не нужно. Желайте быть счастливыми — только,  только  это   желание  нужно…  Попробуйте — хорошо!» Роман не только правдиво воспроизводил жизнь, но объяснял её, показывал, что уродует людей, почему люди, не дурные сами по себе, становятся чёрствыми и злыми, как Марья Алексеевна, или легкомысленными кутилами, как Серж. Роман отвечал на вопрос что делать? Подготавливать революцию, бороться за революционное переустройство жизни — вот что нужно делать всем тем, кто не желает мириться с уродующим человека общественным строем. Взволнованная проповедь социализма, призыв к революции, вера в её конечное торжество неустанно звучат на страницах «Что делать?».

Роман полностью отвечал тому, что Чернышевский считал высшим назначением искусства: для лучшей части общества он стал «учебником жизни».

[/smszamok]

Философско-социальная направленность романа сказывается, между прочим, и в том, что пейзажу, портрету героев отводится весьма скромная роль. С другой стороны, эта же философско-социальная направленность романа в соединении с тем, что герои его —люди рассуждающие, мыслящие, привыкшие взвешивать и разбирать каждый свой поступок, обусловила ещё одну композиционную особенность романа: образы героев, их характеры раскрываются в диалоге и монологе, в постоянных беседах •и спорах, «теоретических разговорах». Герои Чернышевского — люди дела, а не громкой фразы, говорят кратко и ясно. Вот характерные для них слова: «Дайте людям хлеб, читать они выучатся и сами»; «Жертва — сапоги всмятку»; «Нам некогда скучать: у нас слишком много дела»; «Я ненавижу… родину, потому что люблю её».

(2голосов, средний: 3,00 out of 5)

Загрузка...

Лопухов и Кирсанов — типичные демократы-разночинцы как по своему прошлому, так и по своим интересам и стремлениям. Многие черты их характеров сближают эти образы с героем романа «Отцы и дети». Как Базаров гордился тем, что его дед. землю пахал, так они гордятся своим простым происхождением. Чувство собственного достоинства, упорство в достижении цели» вера в свои силы, большой ум, сильная воля, суровая жизненная школа невзгод и лишений, пройденная Лопуховым и Кирсановым,— всё это роднит их с Базаровым. Они гак же, как и Базаров, занимаются изучением медицины, увлекаются естественными науками. Всё то, что правдиво воспроизвёл Тургенев в образе разночинца, находим мы в образах Кирсанова и Лопухова. Но сумев правильно отразить многие важные черты характера нового человека, Тургенев в то же время сообщил Базарову такие черты, которые вовсе не были свойственны подлинным разночинцам.

Образы Лопухова и Кирсанова поэтому многими своими чертами существенно отличаются от образа Базарова. Герои Чернышевского действуют, рассуждают и чувствуют часто совсем не так, как Базаров. Базаров стремился только «землю расчистить». Строить же, по его мнению, будут другие. Герои Чернышевского не только разрушают старый мир, но сами же строят новое общество. Базаров отрицал искусство, поэзию, живопись, музыку. Лопухов и Кирсанов, особенно последний, натуры, тонко чувствующие прекрасное, они знают и любят искусство. Кирсанов, например, страстно любит музыку, оперу; Лопухов недурно играет на фортепьяно. Базарову было чуждо умение находить и чувствовать красоту природы, для него природа «не храм, а мастерская, и человек в ней работник». Лопухову и Кирсанову также не свойственно молитвенное, созерцательное отношение к природе, но они умеют любоваться её красотой, и человек для них не только работник в «мастерской» природы, но и творец, преобразователь, создатель новых прекрасных её форм. Лопухов и Кирсанов, как и Базаров, охотно занимаются опытной, прикладной стороной науки, но, в отличие от Базарова, они преимущественное значение придают теории, проверяя её практикой. Не так, как Базаров, относятся Лопухов и Кирсанов к женщине.

Они не только признают за женщиной право на независимость, но и помогают ей добиться подлинной свободы и независимости, ибо твёрдо знают: «где нет свободы, там нет счастья». Лопухов и Кирсанов верят в святость и прочность дружбы между людьми. «Свою голову я отдал бы в твои руки без раздумья»,— говорит Кирсанов Лопухову. Для Базарова же дружба — только «ощущение». Во всех своих поступках они проявляют благородство, нравственную чистоту, высокую порядочность и человечность. Так, Лопухов спасает «из подвала» Веру Павловну, Кирсанов спасает Крюкову, потом же, полюбив Веру Павловну, но не желая разбивать счастья Лопухова, отдаляется от него, а Лопухов в свою очередь, видя, что Вера Павловна может быть счастлива только с Кирсановым, «сходит со сцены».

«Новые люди», подобные Лопухову и Кирсанову, обладают холодной головой и горячим сердцем. Они действуют, руководствуясь теорией «разумного эгоизма». «Эта теория,— говорит Лопухов,— холодна, но учит человека добывать тепло… Эта теория безжалостна, но, следуя ей, люди не будут жалким предметом праздного сострадания. Эта теория прозаична, но она раскрывает истинные мотивы жизни, а поэзия — в   правде   жизни». Они поступают по «расчёту», но расчётливы, по их мнению, только благородные поступки. Честность, великодушие и расчёт — для них понятия тождественные. Человек не может быть счастлив, если он не борется за счастье других людей.

Лопухов и Кирсанов отдают всю жизнь народу, работают для него в силу внутренней потребности и в этой деятельности находят глубокое удовлетворение. Лопухов охотно занимается с фабричными рабочими, просвещая их, а попав в Америку, борется за освобождение негров; Кирсанов бесплатно лечит бедняков, с радостью читает лекции швеям в   мастерской   Веры  Павловны. Облегчая жизнь другим людям, они не лишают этим себя радостей жизни, не приносят себя в жертву. «Жертва — сапоги всмятку»,— говорят эти люди. Лопухову нелегко даётся «уход со сцены», но он решается на этот поступок и в нём черпает счастье и наслаждение.

«Я узнал,— говорит он,— какое высокое наслаждение — чувствовать себя поступающим, как благородный человек… какое высокое наслаждение чувствовать себя… человеком». «Я действовал в собственном интересе, когда решился не мешать её счастью». Вся деятельность Лопухова и Кирсанова одухотворена высокой целью: они верят в наступление «золотого века» — коммунизма — и своей деятельностью стараются приблизить то время, «когда все потребности натуры каждого человека будут удовлетворяться вполне». Лопухов и Кирсанов — люди нового типа. «Каждый из них — человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возьмётся, то уже крепко хватающийся за него, так, что оно не выскользнет из рук; это одна сторона их свойств; с другой стороны, каждый из них — человек безукоризненной честности, такой, что даже и не приходит в голову вопрос: «Можно ли положиться на этого человека во всём безусловно?» Это ясно, как то, что он дышит грудью; пока дышит эта грудь, она горяча и неизменна,— смело кладите на неё свою голову, на ней можно отдохнуть».

Такими рисует Чернышевский образы обыкновенных «новых людей» в своём романе.

(Еще не оценили)

Загрузка...

Знаменитый роман «Что делать?», ставший программой действия для нескольких поколений революционеров. Роман был начат в декабре 1862 г. и закончен через четыре месяца. Первые главы его появились ещё в мартовской книге «Современника» за 1863 г., остальные же — в апрельском и майском номерах журнала за тот же 1863 г. Роман прошёл двойную цензуру. Сначала он читался членами следственной комиссии по делу Чернышевского, затем поступил к цензору «Современника». Чернышевскому удалось так удачно замаскировать революционное содержание романа, что члены следственной комиссии не обнаружили в нём ничего крамольного, а цензор «Современника», видя на рукописи печать и шнуры комиссии, проникся соответствующим трепетом и пропустил не читая.

Когда, наконец, рукопись, пройдя двойные цензурные мытарства, очутилась в руках

[smszamok]

Некрасова, Некрасов пережил тяжёлый удар по дороге в типографию он нечаянно обронил свёрток с рукописью и не сразу обнаружил потерю. Некрасов был в отчаянии, ибо знал, что чернового экземпляра у Чернышевского нет. В «Ведомостях Санкт-Петербургской городской полиции» было помещено объявление о потере рукописи и нашедшему обещано вознаграждение. Через четыре дня, показавшиеся Некрасову вечностью, какой-то бедняк-чиновник, нашедший свёрток, принёс его на квартиру поэта. Получив произведение своего заточённого друга,  Некрасов  поспешил  напечатать «Что делать?», так как прекрасно понимал, что цензура и власти спохватятся и, поняв свою оплошность, запретят роман. Так оно и случилось на самом деле. Роман был вскоре запрещён, и отдельное его издание появилось только в 1905 г. Однако запрещение запоздало. Книжки «Современника» с напечатанным в них романом уже разошлись по стране, и все передовые люди тогдашней России с жгучим интересом читали революционное завещание своего учителя, переписывали роман, и в сотнях новых рукописей он продолжал своё победное шествие по стране.

В образе Веры Павловны есть и такие черты, которые свойственны были жене Чернышевского Ольге Сократовне. Сама Ольга Сократовна говорила: «Верочка — я, Лопухов взят с Бокова». В поведении Рахметова есть отдельные черты, напоминающие поступки саратовского помещика Бахметьева, знакомого Чернышевского. Чернышевскому было известно, что большую часть своего состояния Бахметьев передал Герцену на организацию революционной работы и издание демократической литературы. В романе есть сходный эпизод: Рахметов за границей является к Фейербаху и передаёт ему значительную сумму на издание его сочинений. В образе Рахметова можно также увидеть отражение тех черт характера (развитое чувство гражданского долга, исключительной силы ум, железная воля, беспредельная преданность интересам народа), которые были присущи самому Чернышевскому, Добролюбову и некоторым другим выдающимся революционерам 60-х годов. Основное достоинство своего романа Чернышевский видел в его «истинности». А это значит, что герои «Что делать?» — не простые копии с действительности, а художественные образы, в которых заключено много черт, типичных для разночинной революционной интеллигенции 60-х годов.

Участница революционного движения 60-х годов М. А. Бокова-Сеченова чья судьба была отражена в романе Чернышевского, скончалась в 1929 г., девяноста лет от роду. На склоне лет она стала свидетельницей Великой Октябрьской социалистической революции, навсегда покончившей со всеми формами угнетения человека человеком.  «Недавно зародился у нас этот тип,— говорит автор.— Он рождён временем, он знамение времени».

Роман «Что делать?» носит подзаголовок: «Из рассказов •о новых людях». Подзаголовок этот не случаен. «Новые люди» — это разночинцы-демократы, лучшими представителями которых были люди, подобные Добролюбову и самому Чернышевскому. Как всё, что выходило из-под пера Чернышевского, роман был боевым произведением, он носил полемический характер. Этот полемический характер романа проявился более всего в новой и правдивой трактовке образов «новых людей».

Как большинство «новых людей», Вера Павловна знакома с нуждой, она рано начала работать. «Когда ей был четырнадцатый год она обшивала всю семью… Когда Верочке исполнилось шестнадцать лет, она перестала учиться у фортепьянного учителя в пансионе, а сама стала давать уроки в том же пансионе; потом мать нашла ей и другие уроки». Важнейшей чертой характера Веры Павловны является глубокое отвращение ко всякого рода угнетению, стремление к независимости и свободе. «Я знаю только то,— говорит она Жюли,— что не хочу никому поддаваться, хочу быть свободной, не хочу никому быть обязанной ничем, я хочу не стеснять ничьей свободы и сама хочу быть свободна». То же самое говорит она и Лопухову: «Главное — независимость! Делать, что хочу,— жить, как хочу, никого не спрашиваясь, ничего ни от кого не требовать, ни в ком, ни в ком не нуждаться! Я так хочу жить!»

Другой характерной чертой Веры Павловны является способность к практическому действию, организаторский талант, умение преодолевать трудности и невзгоды. Выйдя из «подвала», она начинает бороться за освобождение других женщин, устраивает швейные мастерские, организует по-новому жизнь и труд многих девушек. Освободив себя, она освобождает других. Она отличается гордым, свободолюбивым и решительным характером. Её невозможно заставить подчиниться тому, что ей кажется нелепым и отвратительным. Исчерпав все возможности борьбы с матерью, готовившейся её продать или насильно выдать замуж за богатого светского пошляка, Вера Павловна решается скорее покончить с собой, чем уступить. Ей свойственно постоянное стремление к духовному росту, совершенствованию, она не удовлетворяется сделанным, чужда застою. Как и другие «новые люди» Чернышевского, она может быть счастлива только тогда, когда приносит радость и счастье .другим людям. Она знает, что личное счастье «невозможно без счастья других». Как и все «новые люди», Вера Павловна непоколебимо верит в торжество народного дела, в то, что «это непременно так будет, что этого не может не быть».

Вера Павловна не может и не хочет обманывать ни себя, ни других. Полюбив Кирсанова, она понимает, что было бы недостойно и нечестно обманывать себя и Лопухова, и первая рассказывает о своём чувстве Лопухову. Ей недостаточно личного-счастья, и, выйдя замуж за горячо любимого человека, Вера Павловна продолжает предъявлять к себе новые требования,, становится женщиной-врачом, ревнителем науки.

Она гармоничный человек: много читает, страстно любит музыку и театр, прекрасно поёт, умеет не только плодотворно» и с увлечением работать, но и от души веселиться.

[/smszamok]

Вера Павловна — не «синий чулок», она заботится о своей внешности, со вкусом одевается, сохраняет женственность и обаятельность. Вера Павловна — не схема, а обыкновенный живой человек,, каких во времена Чернышевского было немало. Она одна из тех женщин, которые, прокладывая себе путь, ведут за собой других к свободе и счастью.