Анализ стихотворения Пушкина «Герой»

Знал Пушкин, отрезанный в Болдине от окружающего мира, или не знал об этой публикации в «Литературной газете», в данном случае не так существенно, Существенно то, что своим стихотворением и проведенной в ней аналогией он дал всей ситуации соответствующую исторической правде оценку. В то же время стихотворение «Герой» продолжало линию, намеченную «Стансами», состоявшую в напоминании облеченному безграничной властью над людьми монарху, что у него такое же, как и у всех, человеческое сердце, способное предохранять его от несправедливых действий. В «Стансах» это выражено последней строфой, призывавшей нового царя быть незлобным памятью, с намеком на необходимость облегчения судьбы сосланных в Сибирь декабристов. В «Герое» то же самое выражено последними словами Поэта:

Оставь герою сердце! Что же
Он будет без нега? Тиран

и заключительной репликой Друга, оборванной многозначительным многоточием:

Утешься… (111,253)

Последние годы творчества Пушкина протекали п сложных и противоречивых условиях общественного развития второй половины тридцатых годов. После катастрофы на Сенатской площади в России происходили сложные процессы. Эти события наводили Пушкина на соответствующие аналогии («История Пугачева», «Капитанская дочка»). События во Франции также приковывали всеобщее внимание, вызывая различные отклики. Радостно встретили первые вести об июльских событиях 1830 года в Париже представители второго поколения дворянских революционеров, к которым принадлежали и Герцен, и Огарев, и Лермонтов. Далеко не такой была оценка этих событий со стороны Пушкина. Отрицательное отношение к буржуазному характеру западноевропейского общественного развития всецело определяло его политические позиции того времени:

. . .вокруг тебя Все новое кипит, былое истребя.
Свидетелями быв вчерашнего паденья,
Едва опомнились младые поколенья.
Жестоких опытов сбирая поздний плод,
Они торопятся с расходом свесть приход.
Иль спорить о стихах, (Ш, 219)

Та же сложность наблюдается и в отношении Пушкина к польским событиям 1830—1831 годов. Известно, с какой восторженностью встретило первые известия о варшавском восстании молодое, демократически настроенное поколение Герцена, Огарева, Лермонтова, связывавшее эти события с надеждами на близкую революцию в самой России: «Мы радовались каждому поражению Дибича, не верили неуспехам поляков» .

Стихотворение «Перед гробницею святой» Пушкин написал в мае—июне 1831 года, в период затяжных неудач русской армии в Польше и опасений иностранного вмешательства в русско-польские дела, «Того и гляди, навяжется на нас Европа»,— писал он в это же время П. А. Вяземскому.

Несомненно стремление Пушкина встать на общенациональную точку зрения, защищавшую государственные интересы России: «Грустно было слышать толки московского общества во время последнего польского возмущения,—писал он позднее, в /834—1835 годах.— Гадко было видеть бездушного читателя французских газет, улыбающегося при вести о наших неудачах» (XI, 482). Этими обстоятельствами и было вызвано воспоминание Пушкина о великой роли Кутузова в Отечественной войне 1812 года и обращение к нему с просьбой указать среди современных полководцев того, кто мог бы быть его преемником в это тяжелое для России время. Конец стихотворения говорит о том, что в это время Пушкин не видел среди военачальников достойного преемника Кутузова:

Но храм — в молчанье погружен,
И тих твоей могилы бранной
Невозмутимый, вечный сон.

Стихотворение не могло быть опубликовано в связи с содержавшейся в нем пессимистической оценкой современных тяжелых военных обстоятельств России. Только после взятия Варшавы Пушкин сообщил текст стихотворения дочери Кутузова Е. М. Хитрово с указанием, что «стихи эти были написаны в такую минуту, когда позволительно было пасть духом—-слава богу, это время миновало» (XIV, 225, 436).

Очевидно, Пушкин просил Е. М. Хитрово не распространять стихотворения, так как других рукописных списков его, кроме пушкинского автографа в указанном письме к Хитрово, за это время не обнаружено. Не опубликовал его и сам Пушкин. И только в 1836 году, когда в связи с напечатанным в третьей книжке «Современника» пушкинским стихотворением «Полководец» (о Барклае де Толли) появилась специальная брошюра одного из- родственников Кутузова, содержавшая обвинения Пушкина чуть ли не в клевете на великого героя 1812 года, Пушкин в следующей книжке «Современника» выступил с «Объяснением», в конце которого говорил: «Слава Кутузова не имеет нужды в похвале чьей бы то ни было, а мнение стихотворца не может ни возвысить, ни унизить того, кто низложил Наполеона и вознес Россию на ту степень, на которой она явилась в 1813 году. Но не могу не огорчиться, когда в смиренной хвале моей вождю, забытому Жуковским соотечественники мои могли подозревать низкую и преступную сатиру — на того, кто некогда внушил мне следующие стихи, конечно недостойные великой тени, но искренние и излиянные из души». Далее приводились первые три строфы стихотворения, завершенные словами «и проч.» (XII, 134).

В эти годы Пушкин, почти совершенно отказавшийся от опубликования в печати новых лирических произведений, начинал восприниматься широкими читательскими кругами как поэт, остановившийся в своем развитии, целиком исчерпавший себя.

Именно здесь следует искать истоки и причины резкой перемены отношения к Пушкину со стороны демократической критики того времени, в том числе и Белинского. «Тридцатым годом кончился,— писал Белинский в 1834 году,— или, лучше сказать, внезапно оборвался период Пушкинский… Его сотрудники, его товарищи по художественной деятельности, допевали свои старые песенки, свои обычные мечты, но уже никто не слушал их… Период Пушкинский, отличался какою-то бешеною маниею к стихотворству; период новый, еще в самом своем начале, оказал решительную наклонность к прозе… Романтизм — вот первое слово, огласившее Пушкинский период; народность — вот альфа и омега нового периода» (I, 87—91).