Анализ и композиция стихотворения Пушкина «Любви, надежды, тихой славы…»

Послание Пушкина к Чаадаеву «Любви, надежды, тихой славы…», давно ставшее хрестоматийным, традиционно рассматривается в ряду вольнолюбивых стихотворений («Вольность», «Деревня» и др.). Между тем его смысл, строй и стиль открываются с новой стороны при сопоставлении с посланием к Чаадаеву «К чему холодные сомненья» (1824). Нельзя сказать, чтобы очевидная связь посланий осталась незамеченной. А.И. Герцен писал: «Безмерно печально сличение двух посланий Пушкина к Чаадаеву; между ними прошла не только их жизнь, но целая эпоха, жизнь целого поколения, с надеждой ринувшегося вперед, но грубо отброшенного назад». Б.П. Городецкий полагал, что применительно ко второму посланию можно говорить «об эволюции, какая происходила во взглядах Пушкина после 1823 г.», что поэт вспомнил в нем «о дружбе с Чаадаевым и о своем первом послании к нему, так ярко отразившем вольнолюбивые мечты их юности, и теперешние свои настроения, столь отличные от прошлых» Но в сердце, бурями смиренном,

Теперь и лень и тишина,
И, в умиленье вдохновенном,
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена.

А.Л. Слонимский иначе понимает два последних стиха и считает, что «»дружба» — слово-сигнал. Оно обозначает… общность мысли, верность прежним убеждениям, несмотря на изменившуюся обстановку… Крепость «дружбы» людей, верных своим убеждениям, одолеет историческую инерцию». Б.В. Томашевский согласен, что второе послание «Пушкин связывает с посланием 1818 г.», но предполагает, что «противопоставление обломков самовластья развалинам, освященным дружбой, вряд ли имело политическое значение».

Отсылки к предшественникам не связаны здесь с пересмотром или опровержением чужих мнений. Необходимо указать на сложность проблемы и на возможность новых истолкований, не отменяющих старых. «Настоящее произведение искусства нелегко, а может быть, и невозможно исчерпать в пересказе или анализе — оно обладает смысловой беспредельностью» (6)*.

Всякое новое истолкование обычно требует нового аспекта исследования, причем анализ [rkey]иногда приводит к постановке или решению ряда сопутствующих вопросов. В зависимости от применяемых средств и методов получаются различные системные описания одного и того же художественного объекта, каждое из которых может оказаться истинным.

Основания для сопоставления посланий к Чаадаеву дал сам Пушкин, намеренно их уподобив. Уместно привести параллельно оба текста:

Завершив второе послание в 1824 г. в Михайловском, Пушкин неоднократно печатал его с датой «1820», что иногда подчеркивалось подзаголовком «С морского берега Тавриды». Та же дата внушалась Пушкиным и в «Отрывке из письма к Д.», появившемся в альманахе «Северные цветы на 1826 год». Описывая крымские впечатления, поэт сообщает: «Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно, мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических; по крайней мере тут посетили меня рифмы. Я думал стихами. Вот они…» Затем идет полный текст стихотворения «К чему холодные сомненья?..».

Б.П. Городецкий слишком осторожно пишет: «Сообщение Пушкина, что данное послание к Чаадаеву было написано в 1820 г. <…>, недостаточно точно». Гораздо категоричнее Б.В. Томашевский: «Здесь — несомненная литературная выдумка Пушкина». Опуская существующую аргументацию, присоединимся к последнему мнению.

Сразу возникает вопрос: с какой же целью Пушкин мистифицировал читателей, сдвигая датировку второго послания на четыре года назад? Ответить на это нелегко, следует прибегнуть к гипотезе.

Среди пушкинистов нет единого мнения о датировке послания «Любви, надежды, тихой славы…». Автограф отсутствует. Традиционно стихотворение датируется 1818 г., и, по Б.В. Томашевскому, «нет доводов, достаточных, чтобы отступить от этой даты». Однако А.Л. Слонимский, ссылаясь на Ю.Г. Оксмана, считает, что «по внутренним признакам оно должно быть отнесено к 1820 г., моменту наибольшего обострения революционных настроений Пушкина…» (10)*. Если передатировка соответствует истине, нельзя ли думать, что именно поэтому Пушкин сознательно передвинул в 1820 г. второе послание? Возможно, ему хотелось поставить субъективный акцент на ситуации, где в едином художественном времени сблизились, освещая друг друга, резкие контрасты мировоззрения. Или же поэт ретроспективно ощутил, что первый глубокий кризис его вольнолюбия мог бы наступить не в 1823-м, а в 1820 г.? Тогда, согласно концепции А.А. Лебедева, «время уже переломилось», и вершина декабристского свободомыслия была пройдена за пять лет до восстания на Сенатской площади. Правда, А.А. Лебедев пишет, никак это не объясняя, об «ошибке самого Пушкина», который якобы «считал, что это послание (второе. — Ю. Ч.) написано им еще в 1820 г.». Но, как видно, «ошибки» здесь быть не могло. Было намеренное соединение двух посланий к Чаадаеву 1820 и 1824 гг.

Подобие обоих стихотворений заметнее всего на уровне композиции. Исследование в этом аспекте позволит, описав построение, углубиться в структуру и смысл посланий — каждого в отдельности и в их совмещении, -проследить изменения стиля и, наконец, определить эффективность операционных средств самого анализа. Можно ожидать, что на фоне общего сходства ярче выступят тонкие и важные различия.

Каждое послание состоит из двадцати одного стиха, они группируются в две неравных части — по двенадцать и девять строк. Двенадцатистишия делятся на три четверостишия; во втором послании деление четче. Везде опоясывающая рифмовка, исключая начало первого послания, где рифмы перекрестные. Опоясывающие построения тонко варьированы. Второе и третье четверостишия первого послания напоминают сонетные катрены на две рифмы (стихи 5-12). Во втором послании четверостишия чередуются согласно закону альтернанса. Девятистишия делятся на четверостишие и заключительное пятистишие, причем каждая группа интонационно самостоятельна. Чтобы убедиться в почти полной композиционной идентичности посланий, надо решить сложную проблему: за сколько стихов следует принимать строку точек, перерезывающую второе послание, и какова функция этой строки.

В Большом академическом издании 1937 — 1949 гг. и, соответственно, в «Словаре языка Пушкина» послание «К чему холодные сомненья?..» насчитывает, включая строку точек, не двадцать один, а двадцать два стиха. В этом случае предложенное здесь описание композиции стихотворений теряет смысл, так как их подобие исчезает.

Вначале кажется, что действительно пропущен стих. Строго соблюдавшийся закон альтернанса неожиданно нарушается, и его может восстановить лишь один стих с мужской клаузулой: «Своим созданьем возгордилось… Чедаев, помнишь ли былое?»

Однако более пристальный анализ показывает, что строка точек не является графическим замещением точно одного стиха Звучащая форма второго послания содержит, разумеется, двадцать один стих, но это не доказательство, поскольку семантика стиха осуществляется как отношение между звучащей и графической формами. Для решения вопроса надо привлечь взгляды Ю.Н. Тынянова на эквиваленты поэтического текста.[/rkey]