Анализ авторских ремарок в поэме Пушкина «Евгений Онегин»

Следует заметить, однако, что онегинская строфа далась М.И. Воскресенскому с величайшим трудом: до 28-й строфы первой главы он просто не мог ею овладеть, а овладев, не сразу смог соблюдать ее условия. Создается впечатление, что он учился писать стихами в процессе сочинения романа, но печатал все. Еще в третьей главе он случайно или умышленно «вклеил» в строфу 15-й стих, тут же обыграв свою оплошность. Игр с читателем в «Вельском» сколько угодно, да только все эти игры подражательны, деланны и выспренни. Первая глава кончается так:
• Пока довольно, мой читатель!
• Не сердишься ли на меня,
• Что я плохой повествователь?
• Пожалуй, замолчу ведь я!
• Боясь прослыть за метромана,
• Героя моего романа
• Не познакомлю я с Москвой —
• И кончу все одной главой.
• — Но разве пишешь ты для света,
• Что так страшна тебе хула
• И интересна похвала? —
• Шепнула мне моя Лилетта.
• О, сердцу милые слова!
• Для вас вскипит еще глава.

Попугавши читателя отсутствием продолжения, автор переходит ко второй главе, начинающейся эпиграфом из «Онегина»: «Без неприметного следа Мне было б грустно мир оставить» и т. д. Вельский приезжает в Москву, сопровождаемый «дворецким или дядькой» Романом, имя которого еще до этого используется для игр остроумия:
• На облучке сидит Роман…
• (С. 24)
• А ты, Роман, там есть мешок.
• В нем круглый, кажется, пирог…
• ………………………
• Роман, Роман! Всего, брат, пуще
• Смотри, чтоб сливки были гуще.
• (Гл. 1. С. 33)

• (Вспомним, что в «Разговоре» утверждается:

• Роман нам этот доставляет
• Таки порядочный доход).

Роман у автора, конечно, не случайно окружен желудочными рефлексами. Однако вряд ли при этом было учтено слишком откровенное самоописание.
Перед нами богатый дом графа Знатова, за домом сад:

В нем три беседки, два пруда,
И в них (для рифмы уж) вода
Поверхностью блистает чистой.
(Гл. 2. С. 5 — 6)

Пояснение в скобках, уничтожающее автономность описания, свидетельствует о том, что сочинитель «Вельского» уже прочел четвертую главу «Онегина» и оценил в ней стих «Читатель ждет уж рифмы р о з ы». Старый граф, находящийся в момент приезда Евгения в отлучке, женат на совсем юной девице, которая тем более привлекательна, что

И с миллионом, и мила.
(Гл. 2. С. 8)

Звуковые переклички в этом стихе могут быть объяснены только желанием сострить. Музыкальная сторона, безусловно, не учитывалась.
Хоромы графа Знатова ярко освещены. Здесь разыгрывается домашний бал-маскарад. Евгений впопыхах попадает не то в будуар, не то в спальню графини, где ему предстоит несколько пикантное зрелище ее туалета. Затем герой вопрошает:

…Куда же,
Роман, мы явимся теперь?
(Гл. 2. С. 28)

Являются на бал, картиной которого глава заканчивается. Впрочем, за описанием следует, как положено, переключение в авторский план. Надо сказать, что от главы к главе авторский план все более разбухает. Тут и литература, и сатира, и ответы на критики, и сетования на одиночество, в котором:

Лишь ты, о милая Лилетта,
Мой нежный, добрый рецензент,
Одна на звание поэта
С улыбкой мне дала патент…
(Гл. 2. С. 16)

Подобный стилистический винегрет характерен для «Вельского», где журналистские и деловые термины приставляются к поэтическим клише.
Третью главу снова предваряет эпиграф из «Онегина»: «Все поэты Любви мечтательной друзья». Она открывается уже приевшейся словесной игрой:

«Кто там стучит? Роман, не ты ли?»
— Конечно я! «Войди скорей…»
(Гл. 3. С. 47)

Бал-маскарад еще продолжается. Его перебивают авторские отступления о луне, о снах. Затем следует сон самого героя, в котором он видит танцы, леса, ручьи. Пробудившись, Вельский идет в сад, заходит в беседку, где видит «картину в золоченой раме». Пока он любуется портретом графини, автор замещает сюжетное время излияниями о любви, копируя пушкинский ход в первой главе «Онегина», когда авторские строфы о ножках подменяют описание бала без героя. Вдруг сзади раздается шорох: Вельский оглядывается — она! Но напрасно читатель надеется, что сейчас начнется фабула. Наш автор прекрасно освоил технику перебивов повествования и прием обманутого ожидания:

Но виноват за отступленье,
Простите сердцу и перу!
Сейчас примусь за продолженье,
Лишь только слезы оботру…
(Гл. 3. С. 61)

Почему автор плакал, остается неизвестным. Может быть, он не знал, что ему делать со своими персонажами после их знакомства. Продолжения не следует, но читателю долго объясняют, почему роман уклоняется от изображения любви, ревности, кровавых поединков. Вводится грибоедовский мотив «ума». Все это мотивирует трехлетний перерыв, после чего следует:

Кто это в синем вицмундире
С малиновым воротником?
(Гл. 3. С. 70)

Не задерживаясь, роман шествует дальше:

Но — першагнем еще годок.
(Гл. 3. С. 7)

«Першагнем» — не единственный эпизод, где автор с легкостью необыкновенной преодолевает стеснения метра. Подобным образом Евгений, прощаясь с тамбовскими девицами,

Перцеловал всех наподряд.
(Гл. 1. С. 23)

Через «годок» Вельский после чиновничьей службы почему-то учится в университете, и московское общество осуждает его, как Чацкого. В отступлении автор оправдывается:

Где ж делась милая графиня?
…………………………….
Но, господа, — не осудите!
Я как умею, так пою.

Читатель узнает о прогулках Евгения, о его игре на биллиарде, после чего следует авторский монолог о безымянной любви и происходит разоблачение Лилетты, которая оказывается игрой воображения, романной условностью. Наконец, Вельский что-то нашел на своем столе, и глава обрывается:

Бог знает, больше кто устал,
Тот, кто писал, иль кто читал?

Вместе с главой оканчивается навсегда и роман, потому что отрывки из четвертой главы (1832) продолжают его как бы за его «концом», не имея с ним решительно никакой связи.
Пересказ содержания «Евгения Вельского» показывает, на каких путях пересекается «высокая» и «низовая» литература.